Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Над зыбкой моею склонялись не няньки, а ели,

Им Прут помогал.

Под музыку ветра, кружась, танцевали метели,

Шум хворь отгонял.

При стаде овец я рос под присмотром мужчин

На полонине.

Я с детства влюблен в остроконечные шапки вершин

В солнечной сини…

Вновь ты передо мной! Слепит меня твой снег.

И, мнится, я иду в долину, как в весну.

Жар солнечных лучей и ветра тихий смех —

О чем же ты грустишь там, в ледяном плену?

Взгляни: как веселит нас зеленью Хомяк,

Как Поп-Иван короной бледною блеснул,

Как шумный Прут в волнах полощет лета флаг —

О чем же ты грустишь там, в ледяном плену?

Гора, моя гора! Мне ль не понять тебя.

В объятьях вечных льдов лежит твоя судьба,

Душа ж твоя огнем горит в рассветный час.

И летом, и зимой ты прячешь щедрость дум,

Не веет над тобой ветров горячий шум.

О, как же это все роднит, Говерла, нас.

С родинкой терпения явились мы на свет.

С лицом, что отразило увядших листьев цвет.

Жизнь нашу озаряло звезд гаснущим огнем —

Грустные идем.

В осенней серой хмари прошли наши года.

Безлунной ночи ветер нас нянчил иногда.

В тисках судьбы жестокой мы жили и живем —

Грустные идем…

Над нами не играли оркестры бурных дней,

Не грело солнце лета, гром был травы немей.

Безропотно мы жили, забывшись полусном,—

И с грустью отойдем…

Над горною рекою

Я с думами стою.

Душа течет тоскою

В бегущую струю.

Как облака повисли

На камни брызги звезд.

Искрятся в шуме мысли,

Словно кометы хвост.

Вода поет и стонет

О чем-то о своем.

И в волны глухо тонет

Избитых далей гром.

С застывших круч в долины

Спешит — не удержать.

Ее бурлящей сини

И стужам не сковать.

Когда льет непогода

Дождей крутой навал —

Как грозы с небосвода,

Вниз рвется лесосплав.

Каменья, словно души,

Сорвавшись эхом с гор,

Спадают с плеч Давбуша

В вечнозеленый бор.

Стою над пенной рябью.

Ты — счастье, дикий рок.

Больное сердце рабье

Уносит твой поток.

Оно средь бревен в дрожи

Летит в слепящий блеск.

Да, мне всего дороже

Твой неумолчный плеск.

Я иду… Над ночной почерневшей стерней

Ветер свищет разбойною пулей.

Я, как блудный скиталец, бреду стороной,

Жажду сини взлохмаченной бурей.

Я плыву… Мне бы остров свободы найти,

Обрести бы желанную сушу.

И с собою любовь бы туда привести,

Отогреть бы застывшую душу.

Я лечу… Я лечу сквозь бураны огня.

Вечен путь мой средь сумрака смрада.

Бессловесной печалью рокочет волна —

Но мне жалости этой не надо.

Село в тоске…

Понурые деревья,

Окаменев, качаясь, спят.

А тучи рваные висят

Над избами как древние поверья.

Однообразны дней осенних лица.

В душе — гнездится пустота.

Спадает бисер слез с куста,

Где пес бездомный по ночам ютился.

Он убежал за теплым ветром в поле

По жухлой, слипшейся траве.

Мечтаю с болью в голове:

Где ж мне найти хоть миг счастливой воли?

Надежно бродит холод по подворью,

А солнца не было и нет.

Я у дождя ищу ответ —

Он бьет и бьет по лужам с нудной дрожью.

Вчера о прошлом лете месяц плакал.

Сегодня целый день дождит.

Стерня прибитая блестит,

Да ветер воет бешеной собакой.

Твой голос — рыданье без слов,

Молитвы крутая боль,

Мелодия белых цветов,

Дыхание утренних зорь…

Твой голос — жестокий укор —

И сердце болит сильней…

Твой голос — надгробный аккорд

Разбитой жизни моей…

Вы представляете, как гаснут волны,

Закутанные в тихий плач полей?

В долину мирно сходит сумрак томный,

На смену свету розовых лучей,

Спешащему на запад, где за лесом

Закат горит в густой тени ветвей…

Давно уснуло солнце за навесом

Сползавших туч по склонам синих гор —

И ночь вошла великим геркулесом…

Но кое-где ласкали звезды взор,

И падал свет спокойствия на души —

Манил к себе невидимый простор…

В тиши слепой не уловили уши

Шагов идущего с любовью сна.

Лишь посвист ветерка покой нарушил…

Волнение, что ж — осень не весна.

Дыхание зимы — острей, чем гвозди.

Короны гор укрыла белизна.

Слова беспамятства блестят, как звезды,

Молитвами — без звуков и без слов,

А с неба падают уж снега грозди.

А там гуляла журавлей любовь,

Которые тогда над нами плыли.

Но прошлое не возвратится вновь…

А впрочем, в моем сердце не остыли

Бушующие волны прежних дней.

Они пока еще слышны и милы,

Как песня улетевших журавлей…

Спешу в мечтах к тебе я под тихий плач березы,

Страдаю одиноко во тьме беззвездной ночи,

Никто не замечает невидимые слезы —

Я тайны доверяю лишь стуже зимней ночи.

Часами в снах лелею твои глаза и губы.

О! как мила их сладость в тиши глубокой ночи!

О! как, моя родная, твои касанья любы!

Про это знает только лишь стужа черной ночи.

Я вижу, как сейчас, веселый шумный зал

И слышу голоса и нежный шелест шелка.

Под ярким светом ламп с тобой я танцевал,

И мы, кружась, тогда болтали без умолка.

Та музыка звучит во мне и по сей час…

Все помню, все храню и лишь одно жалею:

Что дрожь руки твоей, огонь счастливых глаз

Не смел прервать словами: «Будь, о будь моею!»

Я знаю, в жизни нам не по пути с тобою,

И не делить нам больше счастье звездной ночи.

А впрочем, только я свое признанье скрою,

Что за тобою следом ходят мои очи…

Как тайных бубенцов серебряные звуки,

Мне не поймать твой робкий стан рукою,

Не высветить тебе мои святые муки.

Я знаю, в жизни нам не по пути с тобою.

Когда в полутьме смерть крылья расправит

И дом мой заполнят длинные тени,

Ты приходи, взгляд твой горе расплавит

И сердце взволнует благом весенним.

Розы украсят божественным чудом

Волосы — солнцу подобной дугою.

В милых глазах, за розовым гудом,

Песня дрожит серебристой росою.

Ты осторожно и молча присядешь,

Скромно уронишь в меня свои очи.

Белым цветком на груди запылаешь —

Пока не погаснут лунные ночи.

Вновь позовешь в сладкий сон озаренья

Солнцу навстречу, под золото неба…

Откуда же эта грусть у прозренья,

Грусть, будто шорох, что ветер доносит

Синью вечерней от сонного моря…

И снова на струны — покрыты ржою —

Кладу потихоньку белые руки.

И слышу песню…

Люблю я тебя. Живу лишь тобою.

В тебе говорит печаль вековая,

В тебе говорит свет зорь над горою,

Багровым закатом, как кровью, пылая.

Люблю я тебя, как шепот природы,

Как дали степей, покрытых снегами,

Люблю я тебя, как час непогоды,

Люблю я тебя!..

………………………

И все ж, когда смерть крылья расправит

И дом мой заполнят мрачные тени,

Ты приходи, взгляд твой горе расплавит

И сердце взволнует благом весенним.

Ты осторожно и молча присядешь,

С печальной усмешкой посмотришь в очи.

Белым цветком на груди запылаешь —

Пока не погаснут лунные ночи…

Свободы тень — мечта моей печали,

Крик сердца — тихо в комнату вошла

И, где лежала безнадежность дали,

Все алыми цветами убрала.

Понурая — свет с солнечной игрою,

Что тонет в мгле осенней серебром —

Ушла… И панихидною тоскою

Лихая доля стонет о былом.

Бродит по темной казарме вечер,

Неслышно ступает, трется о стены.

От фонаря, что качает ветер,

Бегают длинные нервные тени.

А в уголке — солдаты у печки.

Ведут беседу — предвестницу грома,

Гневный огонь их ярче свечки,

О письмах, что не приходят из дома,

О близких своих (томятся в неволе),

О том, как ночами мучают раны,

О тех, недавно зарытых в поле,

Про милый Чертков, Бугач, Бережани.

Далеко, но не в сказке,

Где травы зло растут,

В дикой прибрежной ряске

Дремлет забытый пруд.

Запахом сгнившей тины

Пахнет его вода.

Месяц в дремотной сини

Плавает иногда.

Когда же в день весенний

Гаснут зори в волнах,

Встают убитых тени,

Кресты держа в руках.

Пришла, села за стол

Боль моя, хмуря бровь.

Сказала, как же, мол,

Ты оставил свой кров.

Ответил: был пожар,

Дотла сгорел мой дом.

Жестоких смерчей жар

Сжигал тучи огнем.

От этой беды там

Осталось восемь хат.

Страшно! Я видел сам,

Как погиб родной брат.

Сказала боль:

Постой!

Ткешь наивный ответ.

Кто бросил край родной,

Тому и веры нет!

Иван без рода, Иван без племени,

Скажи, как прожил век, где был и что видал?

В снегах студеных и в жаркой зелени —

Как раб работал ты, а славу кто забрал?

На сербских зорях потерял ты силы,

А на волынской глине нажил себе горб.

В родном Подолье брошены в могилы

Все твои родичи — твоя любовь и скорбь.

Стоят устало, седы от времени,

Твои свидетели: березы, тополя.

Иван без рода, Иван без племени,

Как раб работал ты, а слава где твоя?

Отец в петле погиб — не вынес доли.

А ты, скажи, за что страдал: für Kaiser… Land?[22]

Вам дали всем одни могилы в поле

И надпись красочною: «Name unbekannt»[23]

На сцене умер Гриц… Ходил по залу страх.

Казалось, и моя душа упала ниц.

И щеки, и глаза — в сочувственных слезах.

Немая тишина… Лежал на сцене Гриц.

Я в свете фонарей увидел муки рук,

На бледноте лица дрожала тень ресниц.

Он не был мне знаком: он мне ни сват, ни друг.

Я на игру смотрел, как умирал наш Гриц.

Его мне стало жаль. Да и себя мне жаль:

Когда я упаду у пропасти своей,

Не будет ни хлопков, ни безутешных слез.

Вдруг увидал тебя — ты поправляла шаль,

Твой смелый взгляд блеснул под чернотой бровей…

О, боже! Пусть ее хоть прослезит мороз!

Сон безголосый, онемелый,

Вошел в поношенной рубахе

И тенью серой в тихом страхе

Метался в запахе камелий.

Свет падал на девичьи щеки,

Болезненным румянцем тая.

Мечты дрожали, повторяя,

Печальный бой часов жестоких.

С кроватью рядом в белом платье

Присела смерть в игривой позе,

На гребне весело играя.

Все о любви и все о счастье —

О том венке, что на морозе

Из душ людских сплетен для рая.

Эх, закутаться б в дым из крестьянской трубы,

Одурманиться запахом руты, шалфея…

Сад вишневый, ольхи серебро у избы —

Мне бы слушать их шепот, хмелея.

Думы шли бы, как сумерки с буйных полей,—

Чтоб, прильнув к ним, стать звуками сытым.

Эх, воспрянуть бы памятью радостных дней,

Тех, что сердцем еще не забыты.

Я вижу в снах село весною:

Сады в цвету, черемух белый пух,

Кудряшки верб над тихою водою

И, смежив веки, в волнах спящий луг.

Уже пастух пригнал в деревню стадо.

Закатный луч сгорел средь облаков.

Родной покой — звенящая отрада —

И синий дым над крышами домов.

Все мнится — ты бежишь ко мне тропинкой

По зеленям пшеницы, ячменя

И ветерком певучим тянешь руки.

В душе воспоминания. Тростинкой

Качнулась боль — и обожгли меня

Старинной дудки плачущие звуки.