Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

В долину бойкой пряжей дождь течет

С куделей уходящих туч.

Но вот закатный солнца луч

К вечерне звоном пригласил приход.

Свежее стал на взгорке темный бор,

И воздух, как стекло, лучист,

И шум ветвей, и птичий свист —

Сливалось все в единый дружный хор.

Окутал сон умытые поля,

Погас багряный свет небес,

И ветер отдыхать залез

В стога, покой с вечерней мглой деля.

В заботах спорых небо, супя бровь,

Смотрело на осенний дол.

Народ с надеждою с молебна шел,

Топча устало падших листьев кровь.

Вы любите зиму, я — знойный день.

О холодах стихи писать я не могу.

Меня не радуют: лежащий дол в снегу,

и неба решето, и туч плывущих тень.

Когда вокруг, сверкая как эмаль,

слепит жестокой стужей белизна меня,

я лишь сомкну глаза и вижу зеленя,

простор и стежку, убегающую вдаль.

И греет сердце мысль: не вечны холода,

что солнце щедрое продлит мои года.

И молодость, и жизнь прославлю я не раз.

А может, глупо ждать весны погожих дней?

Я, видно, позабыл — не вечна жизнь у нас.

Об этом же кричат сединки все сильней.

Забывшись в полусне, слегка прикрыл глаза —

и сразу всполох искр — горячий сладкий свет.

Лишь бьются две волны, бунтуя и грозя,—

рождает солнце в них слепящий, яркий цвет.

Смотрю на их игру и слышу голос твой.

Мне вязкая печаль сжимает грудь свинцом,

и думы — лодки след за быстрою кормой,

и небо, и вода — лежат с одним лицом.

Меж нами горизонт — летящая стрела.

И небо, и вода — завидую я им!

Меня целует солнце. Щедрость обожгла…

А мне б у ног твоих лежать песком морским.

Иль птицею взлететь в простор голубизны,

тебя, кружа, согреть своей души теплом,

рассыпаться песком, стать огоньком блесны —

но лишь бы ты могла вновь вспомнить о былом.

Ждут перед домом кони.

И вот последний раз

Сбегаю по стежке в сад.

Прощальный луч угас

На небосклоне.

Спешу, спешу сейчас,

Дедуля, к вам!

Как я безмерно рад,

Как рад,

Что иду сам!

И вот последний раз

Позволила судьба

На наши тропинки

Взглянуть.

Листвой мельтешели осинки —

То солнце, то сумрака муть —

Когда утро, зарей горя,

Помогало искать тебя

По тихому следу —

Зря.

Иду уже. Скоро уеду!

Нынче последний раз

Прощаю сладким мечтам —

Тебя здесь недостает…

Даль зовет сейчас.

Ты была повсюду —

Теперь тебя нет там…

И больше уже не будет.

Нет и утрат…

Конь землю копытом рвет.

Укутанный в полумрак сад

Усмехается в лунном пруду.

Я иду, иду, иду!

Тебе лишь одной свое сердце открою,

где спрятаны мысли мои и терзанья.

Должна ты понять, что живу я тобою,

и холод гранита — не скроет молчанья.

Твой взгляд лишь — я верю — узрит мои думы,

что прячу в словах я, как в листьях крапивы,

они для сторонних — смешны и угрюмы,

одеждой бродяги прикрыты игриво.

Твои лишь слова разметают обиду —

чужие уста бы зажечь твоим счастьем.

Но немы они, безразличные с виду,

проходят без робкой надежды участья.

Тебе не обман я открою, а чудо,

в которое верю — все в жизни бывает:

когда разбираю я тайн своих груду,

то кровь, холодея, вином опьяняет.

Я дерзкое желание вымечтал себе:

чтобы, как мысль, свободным и справедливым быть,

и с небом, и с толпою в достойном мире жить

и жар простого слова не растерять в борьбе.

И вдруг, желая, встретил негаданно тебя —

с живым, как время, взглядом — и я про все забыл:

свободу, счастье, правду — в одно объединил.

И стала жизнь, как вечность… Да, ты — моя судьба!

Прощальный день. Обида жжет сильней.

Не плачь над нами, сумрачное небо.

Всю жизнь я в счастье верил слепо

и вот терзаюсь праздной грустью дней.

Но позднее прозрение придет,

веслом взбурунит вольных мыслей волны,

и день раскаянья, тревоги полный,

подстреленным оленем упадет.

Весенний шум дыханьем нежным света

вдруг, одурманив счастьем, разбудил меня,

и взгляд возлюбленной, лаская и пьяня,

согрел лучами будущего лета.

Ее лицо не стерло пробужденье.

И, возвратившись в явь из розового сна,

душа хмельными мыслями полна,

в разливе их мне не найти спасенья.

Не беда, если Ваша душа ледяная.

Не беда, что себе, как и Вам, я не верю.

В лютый день декабря ждал я светлого мая,

Не факир, а буран веселился за дверью.

Я, как Вы, не приемлю жестоких трагедий.

Я хочу быть Вам нежным и добрым знакомым.

Почему Вы грустны, неприступная леди?

Если надо, судите, но добрым законом.

Знайте: сердце — не бабочка, жизнь — не поляна,

Что дубы-великаны ломаются бурей.

Вы глядите из дальних Америк так странно,

Будто мне целовать дает ногу Меркурий.

Вы признаний в стихах не поймете — обидно.

Годы, годы… Но чувства они не заглушат.

Все ж шагать по земле будем вместе, как видно,

И удары шагов бой сердец не нарушат.

Но отныне не стану тревожить Вас словом.

Только Вы не сердитесь, что я всегда рядом.

Если ж я провинюсь, то не будьте суровы,

Одарите меня снисходительным взглядом.

И еще мне простите, что Вас обожаю.

Чуб судьба теребит. Ветер времени тает.

Мимо Вас пролечу я, подобно трамваю,

А точней, словно лебедь, отбившись от стаи.

Вновь не пошел к тебе. А столько длинных дней

листки календаря срывал, как с крыльев перья.

Я рвал, но улететь к огню твоих очей

не мог. Не мог, и вот совсем один теперь я.

А мне бы хоть побыть незримым средь гостей,

смотреть бы на тебя — я б ревностью не мучил.

А нежный голос твой — мечта любви моей! —

Он — музыка сквозь смех, он — солнышко сквозь тучи!

Но я пойти не мог. Я наблюдал с высот

завихренной души, смятением объятой.

Что мог я всем сказать — лишь старый анекдот.

Поэтому один пил чай с душистой мятой.

Одна лишь ты хранишь мои мечты,

далекие, согретые весною.

Порыв свободы я в груди не скрою,

но как поднять застывших сил пласты,

поджечь угасший пепел лет искрою

моей давно уснувшей теплоты.

И кто ж меня разбудит тишиною,

улыбкой ярче, чем цветы,—

одна лишь ты!

Все мысли спутаны лихой судьбою

и в чаше горестей, как в омуте воды.

Но пролетят невзгоды стороною,

меня минует злая тень беды.

Кто ж сердца жар готов делить со мною —

одна лишь ты!

Когда же имя твое станет милым словом,

цветком целебным для моей больной души —

ты не щади меня, пожалуйста, скажи,

я мало женщин знал, к тебе же с чувством новым

я смело поспешу.

Когда же имя мое вдруг и ты полюбишь

и станет дорого оно твоей душе,

как песнь моя, давно звучащая уже,

к тебе — ведь ты моею ненаглядной будешь! —

я смело поспешу!

Может, завтра, может, послезавтра молодость уйдет.

Явится другой. И, расторопной вольностью горяч,

без стесненья (так в кино бывает) за руку возьмет,

уведет, играя сердцем, — для него оно, как мяч.

Но сегодня только ты лишь можешь, только ты одна,

душу растрепать, как деревья треплет нежный ветер.

Выдуй злые ревность и тревогу из лихого сна…

Одного хочу: чтобы век наш был любовью светел!

Жду письма.

Нет! Лишь слова:

«Здорово…

Встретимся…»

Дни без тебя — угар

и тьма.

А ночи?

Все снятся твои очи —

пью любви нектар —

Твои уста.

В душе — пустота,

Подумать дай:

встречу ль тебя.

Лихая судьба.

Прощай,

Счастье мое и тюрьма…

И снова

жду — ни письма,

ни слова —

Тебя!

Скажу вам, не тая: вы — пленница химеры,

царевна дум соседских и собственный каприз,

то в небесах парите, то падаете вниз.

Вы разная всегда — нет у меня к вам веры.

Скажу вам, не тая: прическа цвета серы,

румянец пухлых щечек и модной юбки плис,

смех громче всех похвал и зубок белый рис —

мне подсказали мысль, что вы пусты без меры.

О сила впечатлений от этих горьких встреч.

Не верю им, не верю, пытаюсь сбросить с плеч.

В глазах моих не гаснет смешинок ваших свет.

Когда иду от вас — то дерзкой, то желанной,—

я знаю, для меня вы остаетесь тайной,

и я несу с собой ненайденный ответ.