Паноптикум

_{ПОЗВОЛЬТЕ ПРЕДСТАВИТЬ:} ГАБОР ГОДА!

Если считать, что цель предисловия к книжке новелл еще не известного у нас зарубежного писателя состоит в том, чтобы завлечь читателя в ловушку, заставить его приобрести «кота в мешке», то надо сказать прямо, что «Паноптикум» венгерского сатирика Габора Годы в таком предисловии не нуждается.

Читатель — существо расчетливое и не легко тратит свои деньги.

Он, прежде чем купить книжку, долго перебирает и листает томики, закованные, словно рыцари в латы, в заманчиво-яркие переплеты, на которых проставлены имена и фамилии незнакомых иностранных авторов. Один томик, полистав, он сразу же возвращает на место, другой держит в руках подольше, но потом, с легким вздохом, тоже кладет на прилавок, а третий, перекинув в нем всего лишь несколько страниц, не теряя ни секунды, громогласно объявляет своей покупкой и спешит, спотыкаясь от нетерпения, к кассе.

«Паноптикум» Габора Годы именно такая книжка. Она не нуждается в ловушке предисловия потому, что у самого Годы буквально на каждой странице расставлены восхитительные «ловушки», в которые попадется, я уверен, самый недоверчивый, самый осторожный и самый хмурый читатель.

Вот рассказ «Детский спектакль» — первый рассказ сборника. Возьмите — наудачу! — хотя бы такую фразу: «Этот учебник (французского языка. — Л. Л.) и теперь еще кокетливо выглядывает с моей книжной полки, затесавшись между «Гулливером» и «Кандидом», и вечно напоминает мне о том, что нет на свете мудрости, рядом с которой не могла бы процветать людская глупость».

Вы оценили изящество иронии, заключенной в этой фразе и ее спиртовую едкость? Листаем дальше. Из рассказа «Бунтовщик», посвященного Чехову: «Его жена, пока была стройной и соблазнительной, изменяла ему с кларнетистом, а когда растолстела и шелковистый пушок над ее верхней губой превратился в колючие усы, привязалась к своему мужу с неистовой преданностью».

В рассказе «Смерть палача», действие которого происходит в XVII веке в выдуманном монархическом «государствочке», исполнитель судебных приговоров Томаш Шиндер жалуется в дружеском кругу на свою злосчастную судьбу палача, работающего сдельно, «с головы»:

«Неприбыльное это дело — ремесло палача! Скверное ремесло! Вы думаете, что так уж много у нас убийц и преступников? Лишь я, палач, знаю, насколько еще сравнительно добры и честны люди: если бы это было не так, то мне не пришлось бы давать моему сыну на обед и на ужин один черствый хлеб, а кредиторы не подтачивали бы мою счастливую семейную жизнь. Да какая там счастливая семейная жизнь! Временами я уже чувствую себя лежебокой, сущим тунеядцем, когда вспоминаю, что вот этими моими трудовыми руками за весь год повесил всего двух человек!»

Можно, произвольно выхватив из контекста, привести десятки примеров отличного, на мой взгляд, стиля Габора Годы, но пусть сам читатель найдет и оценит жемчужины мысли и слова, щедро разбросанные по всей этой книжке.

Габор Года родился в Будапеште в 1911 году. Из его кратко и чрезвычайно скупо написанной автобиографии известно, что отец его был писателем, переводчиком и журналистом и что своими художественными наклонностями он, Габор Года, «обязан влиянию хороших писателей и художников». До освобождения Венгрии Габор Года имел возможность печатать лишь немногие свои произведения — цензура сухопутного адмирала Хорти и частные издатели быстро поняли, что он за птица, и, по признанию Годы, он должен был «сам собирать у будущих подписчиков деньги», необходимые для издания его книг.

Многие его рукописи погибли во время войны. Тем не менее за двадцать пять лет своей литературной деятельности Габор Года создал немало. Сам он наиболее значительными своими произведениями считает романы «Порядочный человек» (1931), «Перед бурей» (1937) и изданные уже после освобождения Венгрии сборник сатирических рассказов «Паноптикум» (1956), «Семейный круг» (1959) и роман «Человек с планеты».

После освобождения Будапешта Габор Года в течение пяти лет работал в отделе культуры — с этим периодом жизни писателя связан острый рассказ «Великий Года, или О культе личности», включенный в сборник рассказов «Паноптикум». Был он и директором театра Венгерской Народной армии и «наблюдал таким образом жизнь, — пишет сам Года, — не только из-за своего письменного стола». Я не знаком с романами Годы, но я уверен, что и в них он остается сатириком «Паноптикума» — книги яркой, едкой и глубоко своеобразной.

В моем представлении Габор Года — сатирик всегда и везде. Это — сатирик чистой крови (pur sang, как говорят французы), сатирик до мозга костей, сатирик по самой своей «строчечной сути». И мне показалось, когда я прочитал его автобиографию и в особенности его послесловие к этой книжке (если это не так, пусть Габор Года меня извинит), что «Паноптикум», если уж не самое значительное, то, во всяком случае, самое любимое его детище.

В автобиографии он пишет: «Я старался найти новые пути, особенно в области сатирических произведений, никогда не забывая о великом наследии классиков мировой литературы и действительно великих сатириков».

Что же нового, своего внес Габор Года в сферу сатиры?

Иронический стиль, которым Габор Года владеет блестяще, свойствен сатире. Ирония — первый признак сатирического ума. Салтыков-Щедрин и Анатоль Франс — великие иронисты. Однако ирония иронии рознь. Многие писатели, в особенности на Западе, хорошо набили руку на ироническом стиле. Они способны обо всем на свете писать с позиций этакого изящного цинизма и кокетливого пустословия, прикрывающего нищенскую наготу их мысли. Такие книжки легко читаются, но забываются еще легче. В них, конечно, тоже есть ирония, но это та «ирония вообще», которая порой превращается в духовное белокровие, в своеобразный писательский костоед, разъедающий в конце концов и саму личность писателя.

О такой иронии хорошо сказал наш Некрасов:

«Ирония вообще» становится сатирой, то есть грозным и острым оружием, лишь тогда, когда она точно целенаправлена. У Годы ирония направлена точно. Созрев как писатель в условиях капиталистической Венгрии, Габор Года возненавидел хорошо познанный им мир собственников со всеми присущими ему язвами и пороками, возненавидел страстно, непримиримо, до отвращения.

У разных писателей такая социальная ненависть выражается по-разному.

У одного она взрывается многотомной бомбой эпического романа-исследования. У другого гремит пистолетными выстрелами публицистического памфлета. Габор Года во имя ее обнажил тонкую, хорошо отточенную шпагу художественной сатирической новеллы. Для того чтобы уколы были вернее, острие клинка он смочил ядом иронии и сарказма.

Мастерски владея своим оружием, Габор Года наносит меткие удары своему противнику. В грудь! В брюхо! Еще раз в брюхо! А когда противник визжа от боли, бежит — Года без всякого стеснения пронзает своей шпагой его жирную задницу. Для него ничего нет «святого» (святого — с точки зрения буржуазного ханжества)!

Не случайно действие многих рассказов Габора Годы происходит на кладбище и связано со смертью его героев. Умирает лавочник Ковач в рассказе «Цепь», и золотая цепь, которую он подарил своей супруге — семейная реликвия! — оказывается фальшивой. Умирает барабанщик Титанович в рассказе «Бунтовщик», посвященном Чехову. Сгорает в огне пожара, сфабрикованного им самим, лихой брандмайор Гузмичка — венгерская разновидность щедринского глуповца. Госпожа Шрамм, комичная и страшноватая владелица музея восковых фигур, из замечательного рассказа «Паноптикум», похоронив своего мужа, выставляет затем для всеобщего обозрения его статую, выполненную в натуральную величину из воска, с тростью в руке и сигарой в зубах. И этот смелый коммерческий ход приносит ее угасающему предприятию немалую прибыль. А потом безутешная вдова развлекается с любовником тут же в музее среди восковых фигур Гитлера, Муссолини и знаменитых убийц Америки и Европы. И ее любовник курит сигару, выдранную из восковых зубов господина Шрамма. О таинстве смерти в этих новеллах Габор Года говорит без малейшего почтения, с той же саркастической усмешкой, с какой рассказывает, например, и о непристойных шалостях «сына одного банкира» в смешном рассказе «Детский спектакль».

Констатируя с обстоятельностью врача смерть своих героев, Года показывает смерть общественного строя, породившего таких уродов, как Розалия Шрамм из его «Паноптикума».

Для миропонимания Габора Годы, для характера его сатиры особенно примечателен рассказ «Бунтовщик». Он посвящен Чехову. Однако в рассказе этом по существу Года не следует за Чеховым.

«Бунтовщик» Годы кончается почти так же, как и чеховский рассказ «Смерть чиновника».

«Придя домой, он (барабанщик. — Л. Л.) разделся, лег в постель, повернулся к стене и… умер».

У Чехова экзекутор Червяков сделал то же самое. Он тоже «лег на диван и… помер». Правда, он не «разделся», а помер, как был, в вицмундире. Но эта комическая деталь сути дела не меняет.

Тема в обоих рассказах одна: маленький человек, раздавленный общественным строем. У Чехова экзекутор Червяков нечаянно чихнул в театре на затылок генерала и от страха погиб. У Годы барабанщика в оркестре оперного театра Титановича, вечного неудачника, раньше срока перевели на пенсию, он решил протестовать против общественной несправедливости и ударил в знак протеста изо всех сил в барабан во время исполнения арии Тоски. Ударить-то ударил, но… никто не обратил на это внимания, и тогда Титанович, придя домой, «лег в постель, повернулся к стене и… умер».

Рассказ Чехова «Смерть чиновника» — смешной рассказ. И рассказ Габора Годы «Бунтовщик» — тоже смешной рассказ. Но рассказ Чехова вызывает у читателя не только смех, но и чувство щемящей жалости к смешному и жалкому человечку. Ему и фамилию-то Чехов придумал соответствующую: Червяков.

«Бунтовщика» Титановича (тоже, кстати, подходящая фамилия!) не жалко. Габор Года все делает для того, чтобы его нелепый протест вызывал у читателя лишь одну эмоцию — эмоцию брезгливого, холодного, саркастического смеха. Ирония Годы направлена не только против несправедливо устроенного общества: нет, тут осмеяны и «протестанты» типа Титановича. Те, кто протестует кукишем в кармане.

Именно в этом и заключается прогрессивная, революционная позиция талантливого венгерского сатирика. Впрочем, всякие параллели проводить здесь незачем. Чехов это Чехов, а Года это Года. И дело тут заключается не только в том, что Чехов в своих маленьких рассказах все же больше великий юморист, чем сатирик. Дело заключается в том, что общественно-политический писательский разум Годы, его мировоззрение порождены иными историческими условиями. Габор Года тоже ведь большой гуманист и человеколюбец, как и Чехов. Но Года — гуманист нового типа, знающий, что такое классовая борьба, и определивший ясно и точно свою позицию в этой борьбе.

Прочтите рассказы Габора Годы, написанные после освобождения Венгрии («Два ослика», «Великий Года, или О культе личности», «Вознесение» и особенно «Ореховая скорлупа»), и вы увидите, как последовательно и принципиально продолжает вести свою сатирическую борьбу Габор Года. Клинок его иронии разит все того же противника — жадного, изворотливого, готового на любую пакость мелкого собственника. Он, правда, выбит из своего социального седла, но приспособился к новой экономической обстановке, залез, как клоп, во все и всяческие щели и надежд не теряет. Сатира Годы показывает, на что он способен. А способен он, кстати сказать, на многие и значительно более серьезные и опасные пакости, чем те, которые описаны у Габора Годы. Свидетельство тому — печальные события 1956 года.

Нужно еще сказать о реализме Габора Годы. Габор Года, несомненно, реалист, но он ничего общего не имеет с тем «реалистом», у которого, говоря словами Маяковского, «морда, упершаяся вниз».

Года свободно владеет приемами сатирического гротеска. Некоторые его рассказы (тот же «Паноптикум» или прекрасная сатира, направленная против расизма и расистов, «Абриш стремится к мировому господству») населены сатирическими образами-символами, своеобразными фантомами, но везде Года сохраняет жизненную достоверность, и его удивительные герои, совершая поступки, странные и столь же удивительные, нигде не переступают, однако, границу психологической правды! А ведь эта граница и есть граница художественного преувеличения в сатире. В своем послесловии, напечатанном в конце книги, вы прочтете высказывание самого Годы о реализме его сатир. Он сказал об этом лучше, чем я.

Юмор Годы яркий, крепкий и ядовитый, как красный перец. Очень венгерский! Он — сатирик смешной. И это хорошо! Однако любители так называемого чистого юмора найдут в этой книжке пищу и для себя — отсылаю их к прелестному рассказу «Твое здоровье, корова!»

Я написал вначале, что книжка Габора Годы не нуждается в предисловии, но — увы! — кажется, я его написал, это самое предисловие. Уверяю вас, это не обычный прием, применяемый авторами таких статей: сначала сказать, что предисловия не будет, а потом сочинить его. Просто я сам увлекся рассказами Габора Годы и мне захотелось поделиться с советскими читателями своими впечатлениями от его талантливой и яркой книжки. Конечно, можно было бы сказать и о недостатках сатирика Габора Годы. Но где же это видано, чтобы человек, представляя людям другого человека, говорил: «Познакомьтесь с товарищем Эн. Это хороший товарищ, но у него есть такие-то и такие-то недостатки…»

Говорить о достоинствах и недостатках творчества Габора Годы — дело наших литературоведов и критиков. Я же принял на себя функцию лишь представить вам талантливого и оригинального венгерского сатирического писателя.

Я спешу закончить, чтобы поскорее оставить вас наедине с этим великолепным собеседником. Могу вас заверить, что скучать вы уж во всяком случае не будете.