Парень моей подруги. Запрет на любовь

13

Сказать, что я нервничаю — ничего не сказать. Мне так страшно, что сводит живот. Стрелка часов стремительно приближается к четверти семь. Я все еще сижу на краю кровати в домашнем платье-футболке. Несколько раз беру в руки телефон, чтобы написать, что я заболела. Верчу его в руках и снова откладываю.

— Соберись, Марго! — рычу сама на себя.

Поднимаюсь и иду к шкафу. Достаю обычные голубые джинсы и черную, прямую футболку. Чтобы успокоиться, включаю музыку на телефоне. Не помогает. Сердце все громче стучит в такт тяжелым битам. Заплетаю перед зеркалом волосы во французскую косу, крашу ресницы и немного припудриваюсь. Смотрю на себя в зеркало, вздыхаю и иду все смывать. Удалив остатки макияжа, протираю лицо тоником. Подношу крышку к носу и делаю глубокий вдох. Даже знакомый запах не успокаивает меня. Тревога нарастает.

Выхожу в коридор и снимаю с вешалки джинсовую куртку.

— Доча, а ты куда на ночь глядя собралась? — появляется в проеме кухни папа с кружкой горячего, дымящегося чая в руке

— Папа, это для тебя ночь, потому что ты рано ложишься. — Отвечаю, складывая в нагрудную сумку ключи и деньги. — Я с девчонками договорилась в баре посидеть. Не волнуйся, выпью один безалкогольный коктейль и через часок вернусь. Мне завтра к первой паре.

— Чего это вы в четверг собираетесь? До пятницы не дотерпели? Раз уж собрались, так посидели бы с подружками подольше. Или к нам их позови, Люда пирогов напечет.

— Нам повод не нужен, чтобы собраться. Все, пап, — торопливо чмокаю его в щеку и берусь за дверную ручку, — я ушла.

— Беги. Проверь, чтобы у тебя телефон на беззвучном не стоял. Если тебя нужно будет забрать — позвонишь, хорошо? Я закрою. — Папа закрывает дверь, слышу звук его удаляющихся шагов.

Я захожу в лифт, он с грохотом закрывает двери и медленно ползет вниз.

Последнее время я стала слишком много недоговаривать. Встреча с девчонками не случайно пришла мне в голову в качестве отговорки, потому что сегодня утром Маринка написала в наш чатик:

«Мась, как на счет зависнуть сегодня у нас? Тася сделает пасту, посмотрим «Друзей». У Владика сегодня вечером тренировка, так что я свободная девушка».

«Давайте, девчонки! У меня бутылочка просекко залежалась:) Я распечатаю фотки твари, которая Маринке лицо разукрасила: покидаем в нее дротики», — тут же печатает Тася.

Испытывая давящую вину, я набрала уклончивый ответ:

«Девчонки, извините, но сегодня не могу. Давайте в субботу. Мы сначала с Маришкой проект для следующей недели доделаем, а потом — друзья и дротики. Как вам идея?»

Почему я не могу договориться со своей совестью? Я ведь поступаю правильно. Марина никогда не будет счастлива с Соколовым. Более того, в крахе их «отношений» она обвинит не его, а себя. Сожрет заживо.

Выхожу из подъезда. На улице еще светло, но уже зажигаются первые фонари. Теплый воздух пропитан весной. Соколов курит рядом с черной машиной, повернувшись к подъезду спиной. Никогда не видела такой модели: низкая, с выпендрёжными покрышками, узкими, хищными фарами. Полупрозрачный дым вьется над его головой и невесомо поднимается к небу.

Соколов тоже в простых джинсах и легкой, вельветовой куртке. Волосы стильно взъерошены, на ногах — белые кроссовки с известным логотипом. Он поворачивается на хлопок двери и пристально осматривает меня с головы до ног. Внимательно, словно не хочет пропустить ни одной детали. Я останавливаюсь на полпути: сомневаясь сделать последний шаг. Хотя, какие могут быть сомнения, если решение уже принято? Мосты горят за моей спиной.

Глядя мне в глаза, он подносит к губам сигарету, зажатую между кончиков указательного и среднего пальцев. Делает затяжку, втягивая щеки: его скулы проступают еще отчетливее. Соколов выпускает дым в сторону, не сводя с меня взгляда, и щелчком отбрасывает окурок в сторону.

— Привет, отлично выглядишь.

— При… — голос пропадает. Я откашливаюсь и повторяю. — Привет.

Соколов открывает передо мной дверь пассажирского сидения. Я сажусь в салон, задевая плечом его грудь: он намеренно оставил слишком мало пространства между собой и дверью. Чувствую аромат соленого бриза и крепких сигарет. В салоне так дорого и чисто, что страшно к чему-то притронуться: не дай бог ненароком что-то испортишь — век не расплатишься.

Соколов быстро, но спокойно обходит машину и садится за руль. Хлопает водительская дверь, и мы с визгом выезжаем со двора. Я вжимаюсь в кресло и молюсь, чтобы на машине он ездил аккуратнее, чем на мотоцикле. Но в наказание за обман подруг мои молитвы не были услышаны: едва мы выехали на шоссе, Соколов рванул так, как будто за нами гналось стадо рогатых чертей. При чем они тоже на спортивной тачке.

Я сжимаю зубы и зажмуриваюсь до цветных пятен перед глазами. Очень хочется визжать от ужаса. Мне девятнадцать, я не готова отправиться на тот свет. Щеку обжигает его взгляд, и Соколов резко сбрасывает скорость.

— Могла бы сразу попросить — я бы не гнал. — Говорит он насмешливо и добавляет. — Трусиха.

Выпускаю из окоченевших от ужаса пальцев ремень безопасности и разлепляю пересохшие губы.

— Теперь прошу — не гони, пожалуйста. Мне страшно.

Его машина похвально едет со скоростью, указанной на промелькнувшем дорожном знаке. Соколов снова смотрит на меня, а потом кладет руку мне на колено и успокаивающе поглаживает.

— Я, по-моему, четко сказала: лапы держишь при себе. — Дергаю коленом, сбрасывая его ладонь.

Он хрипло смеется и берется обеими руками за руль. Соколов не торопится завести разговор. Улыбается своим мыслям. И вообще, замечаю, что он пребывает в крайне приподнятом настроении.

Смотрю в окно и понимаю, что мы выехали за черту города. Я даже глазом моргнуть не успела. Мечусь глазами по лобовому стеклу.

— Ты куда меня везешь?

— Этим вопросом нужно было задаваться раньше, милая. Теперь поздняк метаться. — Улыбается Соколов, глядя на дорогу. — В лес тебя везу. Надоела ты мне: капризная, несговорчивая, наглая.

Мне не нравится выражение его лица, и его дурацкие шутки мне тоже не нравятся.

— Не-не, — машу головой. — Останови машину. Влад, ты меня слышишь? Немедленно останови. — Заглядываю ему в лицо, склонившись к приборной панели.

— Да не голоси ты, Марго с косичками. — Поворачивает голову ко мне и скользит взглядом по губам, опускается к шее и возвращается к глазам. — Сюрприз.

— Я не люблю сюрпризы. Почему мы просто не можем посидеть в ресторане в центре? Нам принесут лобстера с пивом, или что вы там, богачи, едите? Я ахну от твоей невиданной щедрости, захмелею и рухну в твою постель. Ты переспишь со мной и, наконец, отвалишь. Оставишь меня и Маринку в покое.

— Фу, как банально и предсказуемо. — Шутливо морщится он. — Хотя, ход твоих мыслей мне нравится. И лобстера не запивают пивом. — Он включает поворотник и постукивает пальцами по рулю. У него красивые крупные ладони с дорожками вздутых вен. — Вот я не понимаю, Марго, зачем тебе все время держать все под контролем? Это же так утомительно. Расслабься и получай удовольствие. Тебе понравится.

«Да, тебе- то откуда знать?», — хочется сказать мне, но это будет выглядеть глупо, как будто я мечтаю, чтобы последнее слово всегда оставалась за мной. Поэтому я молчу и пытаюсь расслабиться, откидываюсь на спинку сидения и вслушиваюсь в гул мотора. Глупо строить из себя истеричную недотрогу, раз уж я сама согласилась на сделку. Не закопает же он меня под ближайшей осиной, в конце-то концов.

На город опустились сумерки. Слева и справа то и дело мелькают огни. Мы проскакиваем железнодорожный переезд за секунду, до того, как опускается шлагбаум. Смертник хренов! Соколов сбрасывает скорость, и мы действительно сворачиваем в лес. Не настоящий, дремучий лес, а небольшую лесопосадку рядом с холмами, но мне все равно немного не по себе. Впиваюсь пальцами в джинсы и смотрю в чернильную темноту за окном. Мы с черепашьей скоростью поднимаемся по битой дороге на холм. Он ставит машину на ручник.

— Приехали.

— Куда? — оглядываюсь, кругом темнота.

Я отстегиваю ремень безопасности, первая выхожу из машины. Очень далеко шумит город, который, кажется, никогда не спит, как столица. Пахнет дубовой корой и какими-то пряными травами. Прохожу вперед и, наконец, понимаю, почему мы здесь: под ногами расстилается вечерний город — красивое, блестящее полотно. Так красиво, что захватывает дух. Здесь не очень высоко, но вид открывается потрясающий как на ладони. Подхожу к самому краю склона и запахиваю куртку. Спокойно. Здесь хорошо и очень спокойно. Несмотря на то, что я нахожусь черт знает где и черт знает с кем, моя интуиция молчит. Поднимаю голову: на низком, темном небе блестят звезды, как яркие лампочки.

— Нравится? — Слышу сзади хриплый голос Соколова.

Поворачиваюсь. Он стоит в нескольких метрах от меня, оперевшись на открытую дверь машины. Свет фар освещает небольшую поляну с притоптанной травой.

— А кому не понравится панорама нашего славного города? — Развожу руками. — Ты, наверное, подумал: она увидит эту красоту и забудет, какой я мудак, да?

— Язва. — по-доброму бросает Соколов.

Закрывает дверь машины и идет к багажнику. Достает темный плед и походную термосумку. Наблюдаю, как он деловито сворачивает плед и начинает расстилать его прямо на капоте своей дорогущей тачки.

— Не хочешь помочь?

— Вообще-то, нет.

— Камон, Марго. Расслабься. Я же не маньяк и на похотливую обезьяну тоже не похож. Поболтаем, выпьем вина, если не хочешь вино — есть сэндвичи и кофе. Я же вижу, что тебе нравится здесь. Вот ты когда последний раз была за городом?

Вздыхаю и перебираю воспоминания.

— Давно. Лет пять назад с папой на Алтае. — Улыбаюсь, вспоминая тихую, почти безлюдную деревушку, удивительной красоты пейзажи.

— Готово. — Гордо указывает он на импровизированный пикник.

— А почему нельзя туда сесть? — Указываю рукой на поваленное дерево.

— Ну, сейчас. Будем жопой занозы собирать. К тому же, я что зря готовился: термокружки купил? Твоя — с сердечком.

Я подхожу к машине, внимательно глядя себе под ноги.

— И кофе сам дома заваривал?

— Нет, кофе мне сделал прыщавый бариста.

Боже, какой он все-таки сноб и хам. Рассматриваю блестящий капот.

— И как мне садиться? Я сейчас задом тебе капот продавлю и не расплачусь потом.

Он подходит сзади и осторожно кладет руки мне на талию. Снова чувствую его запах и тепло за спиной. Напрягаюсь всем телом и немного поворачиваю голову к нему.

— Натурой отдашь. — Выдыхает мне в ухо.

По затылку и шее бегут мурашки. Очнись, дура, это же кобелина-Соколов! Сколько раз он проделывал подобный трюк.

— Руки. — Рычу я.

Он снова хохочет и отпускает меня.

— Давай помогу. — Становится сбоку и протягивает раскрытую ладонь.

Осторожно вкладываю в нее пальцы, скольжу ладонью дальше, полностью опираюсь о его руку. Без посторонней помощи на скользкий капот не взобраться. Моя ладонь утопает в его. Почему-то в голове возникает сцена из фильма: Лектор гладит через тюремную решетку пальцы Кларисы (прим. — «Молчание ягнят», американский психологический фильм ужасов 1991 года).

Кое-как примостившись на свернутый плед, я осторожно откидываюсь спиной на лобовое стекло. Ничего, удобно. Соколов, в отличие, от меня, одним ловким движением забирается на машину и усаживается рядом. Наши плечи почти соприкасаются. Если отодвинусь — могу свалиться. Пару минут мы молча пялимся на вечерние огни, слушаем шум ветра.

— Выпьешь что-то?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не хочу быть здесь. Не хочу пить с тобой и разговаривать тоже не хочу.

Он молчит, а потом тянется рукой в задний карман джинс.

— Можно я закурю?

— Да, пожалуйста.

Несколько раз чиркает зажигалка. Он закрывает ее ладонью от ветра. Свет голубого пламени на мгновенье выхватывает из темноты его профиль: высокий лоб, нос с горбинкой, упрямый подбородок.

— Почему? — Слышу, как шипит сигарета. — Чем тебе здесь плохо? — Он по-бунтарски выпускает дым вверх и скрещивает ноги, тоже откидываясь на лобовое стекло.

— Потому что ты самовлюбленный, наглый, аморальный тип, который думает, что папины деньги…

— Хватит. — Резко перебивает меня Влад. — Ты слишком часто говоришь о деньгах моего отца. Что ты вообще обо мне знаешь, чтобы делать такие выводы? А, Марго?

— Я не знаю тебя, но вижу, как ты обходишься с девушкой, которая тебя любит. Ты манипулируешь, врешь, тешишь свое эго. Это игра для тебя, Влад, а люди — пешки.

— А я вижу, что тебя тянет ко мне. — Чувствую на себе его взгляд и поворачиваю голову к нему. — Ты краснеешь, волнуешься и трясешься от моих прикосновений, но выдуманные принципы не позволяют тебе этого признать. Ты лучше умрешь, чем согласишься с мыслью, что я тебя волную.

Шарю глазами по его лицу, но ничего не вижу: Соколов почти сразу потушил фары. Сигарета быстро тлеет в его руке.

— Марина. Тебя. Любит. — Жестко чеканю я, как старая, злобная бабка.

— Серьезно? Прямо любит? — Хмыкает он, слышу неприкрытый сарказм в его голосе. — Если ей не терпится поерзать по до мной, то это еще не значит, что она меня любит.

— Не смей, Влад…

Он снова меня перебивает:

— Марине важен не я, а мой статус, связи, внешность, востребованность среди телок. Рядом со мной она чувствует себя лучше, чем есть на самом деле: значимее, красивее, нужнее. Она думает, что раз я с ней, то значит она лучше остальных. Но при этом она не имеет ни малейшего понятия, что я за человек. — Шуршит термосумкой. Затем Соколов вкладывает в мою ладонь теплый, гладкий стакан. — Вот, как ты думаешь, если я однажды вылечу с моста и пересяду с мотоцикла в инвалидное кресло, Марина будет так же сильно тащиться от меня? Ты уверена, что Марина будет все также «любить меня», если моего отца обвинят, например, в финансовых махинациях и посадят, арестовав его счета, а от меня отвернутся все? Так, о какой любви мы говорим, Марго?

Мне нечего на это ответить. Соколов застал меня врасплох своими аргументами. Конечно, я не уверена. Я в себе-то порой не уверена. Отмечаю про себя, что он сказал не «наши» счета, а «его» счета.

— Знаешь, что я вижу? — Он щелчком открывает свой стакан. — Ты обманула подругу и теперь пытаешься переложить всю вину на меня. Знаешь, почему ты ей ничего не сказала?

— Не надо, Влад. — Прикрываю глаза.

— Потому, что я тебе нравлюсь. Я понравился тебе, еще когда ты первый раз увидела меня, но твои идиотские принципы ни за что не позволят тебе признать это. А вдруг я трахну тебя и на утро брошу. Тебя, такую умную и правильную во всех отношениях. Ты, в отличие от этих тупых, напыщенных телок, с которыми я тусуюсь, никогда не поведешься на меня, потому что ты умнее их всех вместе взятых. Я же правильно озвучил твои мысли?

— Ты отвратительный. — Злюсь я и ерзаю на скользком капоте. — То есть, ты даже не собирался отрицать, хотел поступить именно так?

— В отличие от тебя, я не привык себе врать. Поэтому да, собирался.

— Ты даже отрицать этого не будешь?

— Не-а. — Нараспев произносит он.

— И что теперь? — Делаю глоток кофе: латте без сахара. Идеальные пропорции эспрессо и молока.

— Теперь… — Он тянется в мою сторону. Чувствую рядом его дыхание и слышу шорох куртки, — я так часто думаю о тебе, что меня самого это пугает. И если сейчас я тебя не поцелую, меня разорвет на куски.

С этими словами он тянется ко мне и касается кончиком своего носа моего. Его ресницы щекочут лоб. Соколов нежно гладит мою щеку. Мне страшно, душно, несмотря на весенний ветерок, мучительно-невыносимо от его рук на моем лице и шее. Чувствую на губах его дыхание с горько-сладким ароматом кофе и сигарет.

«Марго-Марго, как легко тебе можно запудрить мозги. Дура ты набитая», — шепчет внутренний голос, но его заглушает язык Соколова, стремительно ворвавшийся в рот. Голова кружится. В темноте обостряются все чувства, стираются границы и вытесняется чувство вины. Это запредельно.

Его поцелуй жадный, необузданный, жгучий, как острый перец. Влад облизывает мои губы, ласкает кончиком языка нёбо. Теряю контроль над собой. Слепну от его напора. Влад гладит шею, косу, скользит руками по ребрам. Позволяет себе все больше. Стонет мне в рот, это приводит меня в чувство. Я упираюсь рукой ему в грудь и, наконец, отстраняюсь. Чувствую на коже лица, губах и во рту сильный вкус никотина. К счастью, не вижу в темноте его глаз, но чувствую, как часто вздымается под ладонью его грудная клетка.

— Ты меня убьешь, Марго. — Хрипло говорит он.