Парень моей подруги. Запрет на любовь

36

Артур, покачиваясь, отступает на шаг, хватается за челюсть. Несмотря на внешнюю худобу он оказывается достаточно крепким: держит удар. Вместо того чтобы ударить в ответ или, на худой конец, уйти, он начинает смеяться. От его смеха у меня бегут мурашки.

Влада это, кажется, окончательно выводит из себя. Он замахивается и бьет снова. Артур даже не пытается закрываться.

— Давай, Владик, врежь папочке! — Он принимает шутливую позу персонажа из компьютерной игры и снова получает по лицу.

На этот раз Влад неслабо проходится по его скуле. Артур спотыкается о собственную штанину и падает на пол.

Девушка Артура уже достала из маленькой сумочки телефон и судорожно скролит по экрану.

— Не смей! — Рявкаю я, тыча в нее пальцем, и бегу к Владу: он собирается оседлать Артура.

Это выглядит жутко. Как будто я наблюдаю первобытный бой.

Вижу только его профиль. Скулы побледнели. Лицо — непроницаемая маска. Рубашка частично выбилась из-за пояса брюк. Артур продолжает истерично хохотать разбитыми губами.

— Прекрати! Перестань! — Пытаюсь оттащить Соколова за руку, но ему мои метания, что слону дробина. — Влад!

Здесь вообще есть охрана или администратор? Немногочисленные посетители тупо глазеют на происходящее.

Со всей силы дергаю Влада вверх за плечи. Он сбрасывает мои руки и поднимается. Смотрит на Артура. На лице выражение крайней брезгливости. Артур продолжает смеяться, обнажая ровные белые зубы, и вытирает рукавом льняного блейзера кровь с подбородка.

— Влад! Какого хрена! — Толкаю его в плечо.

Он как будто не слышит меня и размашистым шагом двигается на выход.

К нам бегут два кассира. Проснулись, наконец.

— Что здесь происходит? — Кричит издалека женщина в форменной красной футболке.

Я бегу вслед за Владом. Опять. Как тогда, в университетском дворе. В груди щемит от злости и страха. Дыхание сбивается.

Когда я выскакиваю на улицу, Влад уже стоит на светофоре, чтобы перейти дорогу.

— Если ты сейчас уйдешь — я не приду! — Кричу ему вслед, что есть силы.

Загорается зеленый свет, и Влад шагает на дорогу. Немногочисленные прохожие удивленно смотрят на меня, а Влад продолжает уперто идти вперед. Без меня.

Мама была права: Влад не умеет управлять своей злостью. Она поглощает его. Лишает контроля и здравого смысла.

Мои руки падают плетьми вдоль тела. Слезы застилают глаза. Я набираю в легкие воздуха и ору, как припадочная:

— Ты слышишь! Я больше не сделаю первый шаг, если ты сейчас уйдешь! Идиот! — Для убедительности топаю ногой.

Влад разворачивается на середине дороги и идет ко мне. Я вытираю щеки и глупо улыбаюсь от облегчения. Такое чувство, что я бы не пережила, если бы он сейчас оставил меня одну стоять посреди улицы.

Влад подходит и молча обнимает меня. Утыкаюсь носом в его плечо и сквозь шум тронувшихся машин слышу тихое «прости».

Влад гладит меня по спине. Я громко всхлипываю, хотя очень старалась держать себя в руках. Уровень адреналина падает, и приходит «откат». Ноги холодеют. Я не привыкла к насилию. Меня мутит от вида крови.

Я плачу Владу в плечо.

— Наше… наше свидание, — не могу сформулировать мысль: грудная клетка ходит ходуном.

— Наверстаем, Марго, не плачь. У нас столько времени еще впереди.

В голове тут же начинает галдеть рой голосов, которые твердят мне, что это все ненадолго. Влад наиграется и бросит меня. А раньше я не сомневалась в себе. Мои чувства сделали меня уязвимой и неуверенной.

Поднимаю глаза на Влада. Он виновато улыбается и вытирает большими пальцами мои щеки.

Слышу за спиной цокот каблуков и поворачиваю голову. Со второго выхода-вертушки вышли Артур и рыжеволосая девушка. Она нервно теребит волосы. Видно, что не знает, что ей делать. Артур держит у губ какой-то сверток: скорее всего, работники дали ему лед.

Он бросает на нас странный взгляд и нажимает на брелок сигнализации. Я даже не заметила его машину, припаркованную прямо под знаком, запрещающим парковку.

Пока девушка обходит машину, Артур садится и двумя руками заносит больную ногу в салон. Влад хмуро наблюдает за его манипуляциями. Как только девушка подносит изящную кисть к ручке, машина резко срывается с места. Визжат шины.

Она так и остается стоять с вытянутой рукой. Потом вертит головой по сторонам, словно проверяя, кто стал свидетелем ее унижения.

Я отвожу глаза в сторону, а когда снова смотрю на нее — она понуро бредет по тротуару в противоположную от нас сторону.

Я касаюсь щеки Влада и тихо спрашиваю:

— Что произошло между вами?

Влад

Сажусь прямо на пыльные, заплеванные ступеньки кинотеатра. Джинсы потом не спасет ни одна химчистка, но мне плевать. Ноги гудят, а руки плохо слушаются. Выбесил, сучонок. Такими темпами скоро придется прививаться от бешенства.

Деревянными пальцами достаю сигареты и, не спрашивая Марго, закуриваю. Ветер уносит дым в противоположную от нас сторону. Сигарета быстро тлеет, превращаясь в пепел. Делаю жадную затяжку: рот и горло заполняет терпкий вкус, возвращая мне утраченное равновесие. Мышцы расслабляются. В голове становится ясно и чисто, мутные отголоски ярости исчезают.

Понятно, что Павлов заметил, что у меня с Марго все иначе, и решил рассорить нас. Вопрос только в том, как далеко он готов зайти, и как мне обезопасить ее? Я давно его не видел и не знаю, какой степени достигла его жестокость и мстительность.

Марго все это время внимательно меня рассматривает. Молчит: хорошо чувствует мое состояние. Глаза опухли, кончик носа покраснел. Как же хорошо, что мне хватило ума остаться. Сейчас бы метался в одиночестве и злости, а она бы плакала.

— Прости, — изменяю своему правилу — не извиняться повторно. — Такого больше не будет.

Она переступает с ноги на ногу, аккуратно приставив носы бежевых босоножек вплотную друг к другу. У нее красивые ступни, аккуратные ноги, покрытые прозрачным лаком. Скольжу взглядом по точеным икрам и снова возвращаюсь к заплаканным глазам. Меня переполняет чувство вины, прежде я чувствовал подобное только по отношению к маме, когда в четырнадцать угнал отцовскую машину. Она пила успокоительные и не давала отцу наказать меня, как следует. И еще к Геле, когда в десять лет сожрал все ее шоколадные конфеты из-под елки. Она так горько плакала. Папа тут же помчался в магазин, сам. Не послал водителя или домработницу.

Мы были славной семьей. Только общее горе не смогли пережить.

— Я не сержусь, — Марго прихватывает подол платья и садится рядом со мной, осторожно вытянув ноги. Шум дороги заглушает цокот набоек на ее босоножках. — Почему Артур так тебя ненавидит?

— Думаешь? — Тупо спрашиваю очевидное, чтобы дать себе время и понять степень моей готовности открыться.

— Конечно, это видно невооруженным глазом.

Выдыхаю дым в сторону и тушу окурок прямо о ступеньки. Поворачиваю голову. Наши лица находятся близко друг к другу. У Марго на левой щеке россыпь маленьких родинок. Мигающая вывеска бросает на ее лицо и плечи то розовые, то фиолетовые блики. Мне так не хочется вспоминать прошлое. Я хочу просто сидеть с ней хоть в ресторане, хоть на заплеванных ступеньках. Мне все равно, лишь бы чувствовать ее плечо и любоваться ногами. Паузы в разговоре не тяготят, но я вижу, что она ждет от меня ответа.

— У меня была сестра, Геля. Ну, ты знаешь, — слова выходят со скрипом: приходится вытягивать воспоминания того вечера из глубин сознания. Опускаю голову и взъерошиваю волосы. — Блин, Марго, я ни с кем об этом не разговаривал, даже Тим с Бусаевым не знают подробностей. Я не знаю, с чего начать.

— Вы вместе учились, так?

— Да, его отец открыл головной офис в нашем городе и перевел Павлова в нашу школу. Он был борзый, зацикленный на себе и уверенный в собственной безнаказанности. Пару раз прилюдно получил от меня по морде… — смотрю на поднятые брови Марго и выделяю интонационно: — за дело. Я просто так кулаками не размахиваю, как ты уже заметила.

Марго кивает, поддерживая.

— Он не простил публичного унижения и объявил мне негласную войну. Бил по разным мишеням: по моей гордости, успеваемости, окружению. Пытался взламывать мои соцсети и мелко гадил, обеспечивая мне работы на благо нашей славной школы. — Мой голос звучит ровно, но сердце гулко стучит в груди, перебивая мысли. Даже я сам чувствую, как кривятся губы. — Адище началось, когда Геля перешла в девятый класс, их перевели в наш корпус. Павлов напел Геле про то, какая она красивая, необычная начитанная… короче, быстро влюбил ее в себя. Мне назло. Потешался над тем, как она караулит его около класса, читал ее записки с признаниями вслух, но в глаза говорил ей о ее исключительности и неотразимости. Когда Геля конкретно влипла, он устроил ей американские горки: то манил к себе, то пинал, как бездомную собаку.

Марго смотрит перед собой и кусает губы.

— А ты?

— А я ничего не мог с этим сделать. Мы с Гелей часто ругались. Павлов внушил ей, что я абьюзер, а родители не любят ее, раз заставляют замазывать родимое пятно. Не принимают ее такой, какая она есть. Он наслаждался моей беспомощностью. Я же не мог запретить Геле чувствовать. Под конец года она стала дерганой, плаксивой и вечно сомневающейся в себе.

Перед глазами, как по заказу, встает тот гребаный вечер. Дискотека. Играет медленная композиция Стинга.

— Нас муштровали в школе, готовили достойных членов общества, — как будто со стороны слышу свой голос, наполненный сарказмом. — Но дважды в год нам устраивали имитацию светских мероприятий: музыка, фуршетный стол со сложными закусками, развлекательная программа, танцы.

Марго напрягается, сжимает пальцами колени.

А я продолжаю:

— Геля появилась во время медленной композиции в чудовищных туфлях на высоких каблуках. Не знаю, где она их достала: вульгарные, с платформой впереди, они были ей явно велики, — в груди становится больно и тесно. — Она шла с согнутыми коленками прямо к Павлову, который тусовался с Ольховской. Когда она пригласила его на танец. Он грубо послал ее, мне в отместку. Хуже всего, что она не ушла. Опустила плечи и продолжила что-то тихо говорить. Павлов сказал, что танцевать с воняющим псиной далматинцем ему будет приятнее, чем с ней. Почти все присутствующие заржали. Геля прижала ладонь к щеке, как будто ей дали пощечину, а потом рванула на выход. Самое удивительное, что она не потеряла туфли.

Молчу и смотрю на дорогу. Хочется что-то сломать или закричать, лишь бы не держать эту боль в себе.

— И ты его избил? — тихо спрашивает Марго бесцветным голосом.

— Да, сломал ему ногу. Меня оттаскивали втроем от него. Прибежали педагоги, вызвали охрану. Больше всего на свете я жалею, что сразу не побежал за ней. Когда я пришел в себя, побежал искать Гелю, но было уже поздно.

Вспоминаю открытое окно. Запах цветущих деревьев. Дорогую плитку в женском туалете. Мельчайшие детали, лишь бы не вспомнить ту страшную картину. Меня рвало. Потом приехала скорая, полиция, кто-то кричал внизу.

Я постарался стереть из памяти мамино лицо в тот вечер.

Разжимаю зубы: мышцы лица начало нещадно ломить. Марго подтягивает ноги к себе, на меня не смотрит. Отворачивается и снова плачет.

— Молодые люди, кинотеатр закрыт. — На ступеньках стоит охранник, но мы не реагируем. Спустя еще пару попыток сделать нам замечание, он машет на нас рукой и уходит.

— Она…

— Не знаю. Это уже пять лет изматывает меня. Судмедэксперт сказал, что она оступилась на этих ублюдских каблуках. Отец заказывал экспертизу несколько раз у лучших специалистов.

— Влад, мне очень жаль. Мне так жаль, — Марго обнимает меня обеими руками. Ластится, гладит шею, плечи. — Ты ни в чем не виноват.

Прикрываю глаза, ощущая звенящую пустоту внутри. Не хочется говорить, двигаться, открывать глаза. Но мне, на удивление, становится легче, как будто я тысячи километров тащил сто килограммовый рюкзак, а сейчас просто сбросил его.