Парень моей подруги. Запрет на любовь

28

Следующее утро оборачивается кабздецом масштабного уровня.

— Марго, но у тебя же с ним ничего не было, у Маринки тоже. Думаю, разберетесь как-нибудь. Большие девочки. — Слышу в наушниках Тасин голос. Она пытается переорать кофемашину. — Марина обязательно отойдет. Ты же ее знаешь. Она тебя любит.

— Надеюсь, Тась. Я устала от этого подвешенного состояния. Хочу нормальной жизни и человеческого общения. — Веду пальцем по стеклу и рассматриваю залитый утренним солнцем город.

Сквозь открытое окно трамвая залетает свежий ветерок с ароматом сирени. Гудят машины. Мне сегодня ко второй паре, поэтому я еду сидя, и надо мной никто не нависает, демонстрируя потную подмышку.

— Ты как? Прости, что пропала со всех радаров. Сама понимаешь…

— Я хреново. Стряхнула пыль с диплома и пошла искать работу, но та-дам… я в черных списках города. «Мы вам обязательно перезвоним. Вы нам не подходите: у вас нет опыта». Задолбали своими отговорками. — Тася вздыхает. — Леша руку приложил, козел.

Он же и купил Тасе диплом, если я не ошибаюсь. Она числилась на заочке, а Леша, который был для меня инкогнито, проплачивал ей экзамены.

— С чего ты решила?

— С того. Он решил меня великодушно простить, а я отказалась возвращаться. Мне не нравится, когда меня по морде бьют. До сих пор в брови проплешина. Вот он и затаил обиду, скотина.

— Значит, у Бусаева живешь, — не могу сдержать улыбку.

— Вот только не начинай.

Я достаю телефон, чтобы проверить время. В глаза сразу же бросается, что университетские чаты ломятся от аномального количества сообщений. Понимаю, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Сворачиваю звонок и захожу в мессенджер. Пятьсот сообщений. Может, первые экзамены раньше поставили, вот народ и возмущается? Быстро листаю ленту сообщений, вглядываясь в экран.

Не может быть!

Матерюсь, сквозь зубы. Мамочка с ребенком осуждающе цыкает на меня через проход.

— Что такое, Марго? — Спрашивает Тася.

— Маринка дома?

— Нет, ушла полчаса назад, — в ее голосе тут же появляется беспокойство. — Да ты можешь нормально сказать, в чем дело?

— Кто-то слил в чат потока Маринины голые фотки.

— Это те, что она Соколову пересылала?

— Да.

— Вот сука!

— Да это не он, Тась, — раздражаюсь.

«Владик не такой хороший, как ты успела себе нарисовать…»

— Ты уверена?

— Ну, конечно! Не беси, Тась. Лучше позвони Маринке и успокой ее. Меня она сейчас слушать не будет.

Тася быстро прощается и сбрасывает вызов.

Сердце так быстро стучит, что мне становится больно. Ну, что за люди? Маринка, идиотка, предупреждала ее ведь, что подобные выходки до добра не доведут.

Маленькая блеклая строчка посреди кучи сообщений вызывает боль: Марина вышла из чата.

Кто эта сволочь, что влезла в чужой телефон? Почему-то я не верю, что Тим или Бусаев способны на такое. Они, конечно, не образцы морали, но, чтобы обойтись с девушкой вот так… Вряд ли.

В чате на Маринку полилась волна хейта и, прежде всего, именно от девчонок:

«Пипец, у нее ребра торчат».

«Не могла хотя бы трусы посимпатичнее найти?» — следом смеющийся смайл.

«Это Тропинина, что ли? Не ожидал, что она шлюха» — это уже от Гордеева с параллельной группы, местного псевдоинтеллектуала.

Понимаю, что это глупо, но тут же начинаю строчить ответы деревянными пальцами:

«Ты лучше бы не за чужими трусами следила, а к ортодонту на прием записалась, овца».

«Гордеев, ты дебил? В 21 веке живем. И шлюха, это тот, кто сливает чужие нюдсы в сеть».

Гордеев тут же начинает что-то печатать, но я выхожу. Сейчас дерьмо полетит и в мою сторону. Кладу телефон на колени, тру лицо и снова беру его в руки. Листаю ленту в самое начало. Пять фоток выложены сегодня в восемь утра с какого-то левого номера.

На трех снимках Маринкиного лица не видно. Фотография обрезана посередине лица. Видно только губы, накрашенные розовым блеском, шею, светлые волосы. А вот на двух других — лицо видно даже слишком отчетливо. На всех фотках Марина принимает эротичные позы, фотографируя себя в зеркало на телефон. На заднем фоне джакузи, раковина и открытая полка с полотенцами. Это на старой Тасиной квартире, которую для нее снимал любовник. Есть снимок со спины, где Марина прогибается в пояснице и слегка оттопыривает округлые ягодицы. На ней черные, кружевные стринги, грудь она везде прикрывает рукой, приподнимая ее.

Так она пыталась привлечь внимание Влада. Не представляю, что Маринка сейчас чувствует. Даже мне горько, обидно и противно от безнаказанности этого низкого поступка. В груди горит беспомощная ярость.

В университете царит обычная обстановка. Группа парней курит на крыльце. Аудитории наполовину пустые: мало кому хочется в теплый, весенний день слушать скучный бубнёж лектора. В кафетерии пахнет выпечкой.

Не знаю, что я ожидала увидеть, когда зашла в фойе. Развешенные по стенам нюдсы Марины? Противные шепотки и косые взгляды? Вся желчь сливается в сеть. Это ведь безопаснее.

Марины нет. Пишу Тасе. Она отвечает, что дома Марина тоже не появлялась. Я кусаю губы и, переступив через обиду и гордость, пишу Марине сообщение:

«Ты где? Я волнуюсь».

«Не стоит. Со мной все хорошо» — прилетает в ответ.

Ну, да, конечно.

Думаю, Марина у матери или на работе. Скорее всего, второе. У нее хорошая начальница: она разрешает работникам пить кофе бесплатно и приходить пораньше, чтобы они успели сделать за столиком в углу какие-то задания по учебе перед сменой.

После семинара слышу в уборной разговор Алены с Оксаной.

— Капец, я теперь вообще не знаю, как она в универе появится, — говорит Алена под шум льющейся воды. — Добегалась за Соколовым.

— Ты думаешь, слитые фотки для него были? — с сомнением спрашивает Оксана.

— А для кого же еще? Она же с ним пыталась мутить, только Марго подсуетилась и увела у подружки парня. Мне Лиля все рассказала.

— Так они теперь поэтому не общаются?

Голоса удаляются. Хлопает дверь. Я выхожу из кабинки.

Вот коза! С тех пор, как Марина перестала со мной общаться, она постоянно тусуется с Аленой, а она гадости за ее спиной говорит.

С ощущением никчемности этого дня я бреду на улицу, чтобы подышать воздухом. Не знаю, как я переживу последнюю лекцию. Как же я хочу поскорее сдать сессию и никого больше не видеть. Не слышать тупых сплетен, не читать грязных чатов, где оскорбления льются рекой.

Выхожу на задний двор и пребываю в шоке от увиденного.

Прямо на газоне, под громкое чириканье птиц и бодрое улюлюканье толпы Соколов безжалостно хреначит Олега. Я не могу назвать это по-другому.

В квартире Таси был детский сад, по сравнению с тем, что я вижу сейчас: Влад пару раз потрепал Лешу. Тот махнул в ответ кулаком, и они разбежались. Сейчас я вижу взбесившегося и жестокого Влада. Он рывком поднимает Олега с земли, тот едва стоит на ногах, покачивается. Нос разбит, по подбородку струится кровь. Светлая рубашка в огромных бордовых пятнах. Влад замахивается и снова бьет его по лицу. Олег мешком сваливается ему под ноги.

Меня пробирает озноб. Ледяные мурашки бегут по бедрам, предплечьям, спине. Я беспомощно клацаю зубами и никак не могу сделать шаг, чтобы остановить это безумие. Ноги словно приросли к асфальту.

Олег не слабак. Он невысокий, достаточно крепкий, но рядом с Владом у него нет ни единого шанса. И снова в голове распускается сомнение, посеянное Артуром: «Владик не такой хороший, как ты успела себе нарисовать…» Трудно здраво мыслить, когда при тебе избивают человека.

Влад присаживается перед Олегом на корточки и что-то тихо говорит ему. Я вижу, как напряжены острые скулы и сведены широкие брови. Соколов излучает ненависть. Такую сильную и вязкую, что, кажется, я на расстоянии чувствую ее кожей.

Влад поднимается, подхватывает с травы свой рюкзак и идет в сторону нового корпуса. Толпа расходится, поражая своим равнодушием. К Олегу подбегает какой-то парень. Я не знаю, бежать к Олегу или Владу. Срываюсь с места и бегу к Соколову. Забегаю перед ним, преграждая ему путь.

— Что надо? — Он останавливается, все еще тяжело дышит. Костяшки сбиты в кровь. Льняная рубашка, джинсы и даже белые кроссовки в уродливых брызгах крови.

— Влад, ты что творишь? — Мой голос дрожит.

Он молчит. Смотрит на меня исподлобья. Глаза, полные ненависти.

— За что ты избил его? — Влад продолжает молчать. Это ужасно бесит. Я толкаю его в плечо. — Отвечай! Что он тебе сделал?

— У додика своего спроси! — Рявкает Влад и пытается меня обойти, но я не даю: шагаю вместе с ним в сторону. Совсем, как он, в тот день, когда мы познакомились.

— Ты хоть понимаешь, что натворил? — Чувствую, как глаза наполняются слезами. Дышать становится труднее.

— Отвали от меня, — Влад зло отталкивает меня в сторону и быстрым шагом идет по аллее.

Смотрю ему вслед и вытираю щеки. Я боюсь за него. В таком состоянии человек плохо себя контролирует.

Поворачиваюсь, рядом с Олегом стоит еще пара человек. Парень с дредами, который был на дне рождения Олега, осторожно подкладывает ему свернутую кофту под голову. Я спешу к ним. Олег тихо дышит, глаза закрыты. Не двигается. Я стараюсь подавить всхлипы и тихо спрашиваю:

— Скорую вызвали?

— Да, Паша сразу же позвонил, — отвечает мне девушка в синем платье и кивает на парня с дредами. — Ублюдок, он же ему нос сломал. Паш, да, аккуратно ты! Не лезь, медики сами разберутся.

Я с трудом сглатываю. Мне больно смотреть на Олега. Да, он раздражал меня, но я никогда не желала ему зла. Я помню его мальчишкой, ворующим со стола конфеты.

Я сажусь на траву, рядом с Олегом и молюсь про себя, чтобы, кроме перелома носа, у него не было серьезных травм. Олег периодически стонет и моргает, потом снова отключается. Мимо проходят то и дело пялящиеся люди. Пение птиц раздражает. Я не знаю, звонить ли тете Свете. Что я ей скажу? Для нее Олег «самый лучший мальчик на свете», он и мухи не обидит. Решаю дождаться врачей, а потом уже думать, что делать дальше. Успокаиваю себя тем, что в двух кварталах отсюда располагается третья городская больница: значит, помощь прибудет быстро. Сцепляю холодные пальцы в замок и принимаюсь ждать. Что еще остается?

Минут через десять на задний двор выскакивает декан в сопровождении взрослой женщины и молодого парня в синей форме. Женщина несет оранжевый, медицинский чемоданчик.

— Отошли! — Рявкает на нас декан, как будто мы в чем-то виноваты.

Олегу в четыре руки расстегивают рубашку Олега, проводят осмотр и проверяют реакцию зрачков на свет.

— Сотряс, — утвердительно говорит молодой санитар и поднимается с колен.

— Перелом ребра. Или его ногой ударили по ребрам, или при падении повредил, но газон мягкий. Это вряд ли. Во двор можно как-то заехать? Нам его на рентген отвезти надо, — врач поворачивается к декану.

— Да, сейчас завхозу позвоню. Он вам ворота откроет.

Мне хочется сказать им, что Влад никогда никого не стал бы бить ногами, тем более лежачего, но какое это имеет теперь значение.

Когда Олега увозят, я звоню папе. Всхлипываю и размазываю слезы по лицу, а он меня успокаивает. Я прошу его позвонить тете Свете и сообщить, в какую больницу увезли Олега. Папа сделает это как надо, сама не могу.

Следом набираю номер Влада, но он недоступен. Я не знаю, что думать. А вдруг я не так уж и хорошо его знаю. Еще несколько месяцев назад я считала себя умной, принципиальной, наблюдательной… А в последнее время я ощущаю себя беспомощным, слепым котенком, который тычется в темноте.