Певчая

Глава первая ПЕНИЕ

Я копала в саду, когда услышала это: странное пение на ветру.

Я отклонилась, сидя на коленях, морковка выпала из грязных рук.

Никто здесь не пел. Не на этом острове.

Может, я ослышалась…

Нет, звук повторился, он переливался и был далеко, но слышался четко. Длился он не дольше удара сердца, но я была уверена в одном: это не крик чайки. Это была песня.

Но кто ее пел?

Я оглянулась через плечо на Норри, склонившуюся над капустой, седая прядь выглядывала из-под ее чепца. Насколько я знала, только она жила на этом одиноком острове, но я слышала не Норри. Она, мой опекун, четко выделяла одно правило среди остальных: никакого пения. Никогда.

Пой, и тьма тебя найдет.

Мы еще были мокрыми от кораблекрушения, а Норри сказала мне это. Она часто повторяла это с тех пор, но в этом не было необходимости. Ужас в ее глазах в тот первый раз заткнул меня мгновенно, и я сама тонула в горе. Море забрало мою мать и чуть не забрало меня. Этой тьмы мне хватит до конца жизни, я не хотела еще больше.

Хотя я мало помнила о самом кораблекрушении. Я даже не помнила, на каком корабле мы уплыли из Англии семь лет назад. Был он крепким или непрочным? Разбился о камни? Буря сломала мачты? Я не знала. Мы отплыли на этом корабле в 1660, когда мне было восемь. Уж в восемь лет я должна была запомнить? Но были лишь обрывки, скорее ощущения, чем что-то со смыслом. Шершавая мокрая шерсть у моей щеки. Резкий морской ветер солью пропитывал мои волосы. Холод темной воды, куда я опускалась.

— Тише, дитя, — говорила Норри, когда я упоминала что-то из этого. — Это было очень давно, ночь была ужасной, а ты была слишком маленькой. Чем меньше об этом говоришь, тем лучше.

— Но мама…

— Потеряна, дитя, ее забрали ветер и волны, — при этих словах лицо Норри всегда искажала печаль, ее голос становился серьезным. — Остались лишь мы с тобой, и мы должны постараться.

Когда Норри говорила таким тоном, отказать ей было нельзя. И мы старались, а жизнь на острове не была простой, но и не была одинокой.

Мы никогда не пели. Даже не свистели и не напевали. Не было никакой музыки. И, если бы меня спросили, я бы сказала, что не скучала по этому…

До этого момента.

Пение словно пробило во мне дыру, которую только оно и могло заполнить. Я сидела и прислушивалась. Стебли шуршали в свете теплого октябрьского солнца. Чайки вопили, пролетая над обрывами. А потом я услышала снова этот слабый звук, словно пело само море…

— Люси!

Я вздрогнула.

Через два ряда от меня Норри махала деревянной лопатой в шишковатой руке.

— Что с тобой, дитя? Я собрала корзинку капусты, а ты за это время выкопала только три морковки.

И хоть я уже была на полголовы выше Норри, хоть считала себя почти взрослой, она все равно звала меня «дитя». Но я привыкла и не возражала. Вместо этого я посмотрела на свой скромный результат. Если бы Норри услышала музыку, она бы сказала. Но она молчала, и мне не стоит говорить. Не важно, если бы она начала ругать меня за воображение. Было ли пение настоящим? Я хотела поклясться, но… не хотела говорить Норри.

— Что такое, Люси? — Норри стряхнула землю с лопатки. — Ты простыла?

— Нет, — если кто и выглядел болезненно, так это Норри. Каждый год урожай забирал много ее сил. Я боялась, видя ее впавшие щеки и опущенные плечи. Я знала, что таким словам она тоже рада не будет. — Ты работала с рассвета, — сказала я вместо этого. — Не думаешь, что заслужила отдыха?

— Отдых? — Норри выглядела возмущенно. — В Канун Всех святых? Чем ты думаешь?

— Просто…

— Работай и больше не отлынивай, пожалуйста, — сказала с тревогой на лице Норри. — Нам нужна вся морковка, если мы не хотим голодать зимой.

— Я все соберу, — пообещала я, надеясь ее успокоить.

Норри перестала хмуриться, но ее спина была напряжена, когда она склонилась над капустой.

Я обхватила руками зелень морковки и вздохнула. Канун Всех святых, тридцать первое октября. Каждый год я боялась этого дня. Норри всегда была строгой насчет пения, но в этот день она была ужасной. С рассвета до заката она постоянно находила нам работу, мы уносили урожай и запирались в доме на ночь.

— После заката, — говорила она, — приходит настоящая опасность. Ходят духи, вредят всем. Мы должны защититься.

Возможно. Но для меня подготовка казалась бесконечным грузом, и я никогда не видела вреда, о котором говорила Норри.

А пение…?

Нет. Если вредом было пение, то она бы так и сказала. И еще светило солнце. Хоть оно и было низко, но до ночи еще оставалось время.

Но я начала работать усерднее, потому что была в долгу перед Норри. Семь лет она в одиночку растила меня, порой ругаясь и вздыхая, но всегда с любовью. А теперь она постарела, у нее стало меньше сил, и я знала, что мне пора возвращать долг, заботиться о ней. Если она хотела собрать урожай до ночи, мы так и сделаем.

И я надергала гору морковок, и когда Норри в следующий раз посмотрела на меня, она радостно улыбнулась. Но пока я работала, я думала о своем. Часть меня прислушивалась к пению. Другая часть хотела, чтобы жизнь была чем-то большим, чем сбор урожая и суеверия Норри.

Я знала, что на острове были красивые места: пляжи с шелковым белым песком, скрытые пещеры, полные ракушек, рассвет у моря. Но это не красило нашу изоляцию или постоянную утомительную работу.

Наша жизнь в Англии была не такой. Я помнила дом у моря, яркие ткани, которым мама все украшала, гости рассказывали истории у костра. И у меня были отрывки воспоминаний о временах еще раньше, и они были яркими и разными: игра в прятки в главном зале замка, маленькая мансарда у реки Темзы, запах леса.

— В те годы мы часто переезжали, — рассказывала Норри. — Я не виню твою мать, отмечу. Она должна была как-то жить, ведь твой отец умер до твоего рождения, оставив ее одну. Но, господи, тело не может все время путешествовать. Лучше найти место и осесть там, так я скажу.

Она придерживалась своего мнения. Она так глубоко вросла в этот остров, что я боялась, что она откажется от спасения, если такое произойдет.

Я бы уплыла на корабле. Я хотела увидеть что-то новое, хотела приключения, а не жизнь, ограниченную островом. И больше всего я хотела свободы, ведь Норри становилась все строже и управлял всем, начиная от того, что было на завтрак в воскресенье, заканчивая тем, сколько бревен нужно бросать в камин.

Вздохнув, я собрала морковку. У Норри было много правил и насчет сбора урожая и его сортировки, как и насчет хранения и времени, когда можно употреблять собранное.

Я поймала себя на мольбе.

Корабль. Прошу, пришлите корабль.

Но что толку? Я ждала, смотрела и надеялась семь долгих лет, и никакого корабля не появилось.

Семь лет, а спасения на горизонте не было. Семь долгих лет на этом острове. А сколько еще будет лет?

Кривясь, я встала и бросила морковь в корзинки. Они стучали, падая грудой, и тут я снова услышала пение.

Ноты окружали меня, в этот раз они были сильнее, звучали быстрее. На беспечный миг я хотела озвучить музыку сама, пропеть ответ ветру. Но предупреждение Норри тут же всплыло, повторяясь по кругу:

«Пой, и тьма тебя найдет».

Я закрыла глаза.

— Люси!

Я моргнула, музыка пропала.

Норри стояла передо мной.

— Люси, ты напевала?

— Нет, конечно, нет, — я ведь не напевала? Я бы поняла, если бы делала это. — Ты слышала не меня, — сказала я. — Это что-то другое. Пение ветра. Я не знаю, что это.

Глаза Норри расширились.

— Слушай! Опять звучит, — в этот раз я старалась не упиваться музыкой. Не нужно Норри знать, как я себя чувствовала. — Не пойму, откуда звучит, а ты? Может, новая птица прилетела с ветром? — меня осенило, и я посмотрела взволнованно в сторону утеса. — Или, может,… корабль? Я не успела осмотреться из-за урожая, — об этом мы спорили за завтраком. Я хотела пойти, как обычно, осмотреться, но Норри сказала, что времени нет. — Может, кто-то пришел спасти нас, и этот кто-то не знает, что тут не стоит петь…

Щеки Норри побледнели.

— Дитя, где твой камень?

Я моргнула.

— Камень? — я коснулась рукой тяжелого красного кулона, висящего на серебряной цепочке под моим платьем. — Здесь, конечно. А что?

Не ответив на это, Норри сказала:

— Нам пора внутрь.

Я удивленно посмотрела на нее.

— Сейчас?

— Да.

— Но капуста…

— Останется здесь.

Я уставилась на нее. Это не было похоже на Норри, которая каждый год настаивала, что в Канун нужно собрать из сада все.

— Не понимаю.

— Что понимать? Мы долго работали сегодня. Ты сама так сказала. Заходи, — Норри говорила ворчливо, но в вечернем свете я видела пот на ее лице. Мысли о пении и музыке вылетели из моей головы. Если у Норри температура, ее нужно уложить спать.

Взяв ее за руку, я повела ее к дому.

И хотя до заката еще оставалось не меньше часа, дом уже был отчасти темным. Окон было мало, чтобы пропустить достаточно света. Но я бы нашла кухню Норри всюду по запаху — насыщенной смеси торфа, эстрагона и руты. Обычно там еще был суп, но в Канун Всех святых Норри всегда настаивала, что железный котелок должен висеть пустым, а под ним догорал костер.

— Садись, — сказала я Норри. — Я принесу одеяло, чтобы ты согрелась.

— Не нужно, дитя, — в доме Норри выглядела и звучала уже почти как прежняя. Но я все равно принесла одеяло, и когда я вернулась на кухню, то увидела, что она прижимает руку к сердцу.

— Тебе плохо, — сказала я с тревогой.

Норри снова отмахнулась.

— Нет, дитя. Нет.

— Но ты такая бледная…

— Порой мне не по себе от того, как ты похожа на мать. Такие же серые глаза, такой же маленький подбородок, — она посмотрела на меня и добавила ворчливо. — Конечно, ты растрепаннее.

Я без возражений пригладила спутанные волосы, не желая перебивать. Норри редко говорила о маме, даже под давлением, это меня расстраивало, ведь я помнила мало.

Но Норри, казалось, закончила ворошить прошлое.

— Ох! — она убрала одеяло. — Посмотри, как низко солнце. Нужно дотемна забрать водоросли.

На этой традиции в Канун Всех святых Норри настаивала: мы всегда варили свежесобранные водоросли в котле на новом костре, а потом пили бульон, чтобы защитить себя от вреда. Норри еще и выбирала определенные водоросли, потому собирать их было непросто, и в другой ситуации я бы отпустила ее одну искать их. Но не теперь, когда я так переживала за нее.

— Отдыхай. Я схожу в пещеру, — я потянулась к сетчатой сумке у двери, подходящей для склизких водорослей.

Норри выхватила сумку у меня из-под носа.

— Нет!

Я уставилась на нее. Норри бывала строгой, но редко кричала и никогда так не бросалась.

— Ты не выйдешь на улицу, — Норри преградила путь. — Не этим вечером. Не пущу, пока я еще могу дышать.