По Южной и Центральной Африке

Из Мусеманьяны в Мошаненг

Африканец из племени баролонгов принес мне шкуру молодого льва и запросил за нее 3 фунта стерлингов золотом. Я предложил ему старый сюртук, но он настаивал на своей цене, утверждая, что уже однажды продал в Клипдрифте львиную шкуру за такие деньги. Я посоветовал ему взвалить шкуру на спину и идти с ней в Клипдрифт. Баролонг рассердился. Быть может, желая сделать меня более уступчивым, друг его рассказал мне, каким образом досталась продавцу львиная шкура.

— У этого человека, — сказал он, указывая на обиженного героя, — была всего одна корова. Кроме того, у него две жены и порядочное поле. Корова паслась в деревенском с гаде, которое оберегал пастушонок. Однажды этот мальчик прибежал в слезах и сообщил, что корову задрал лев. Мой друг отправился на место, откуда можно было видеть льва и его жертву, и влез на дерево. Он действительно заметил труп коровы, но льва поблизости не было. Тогда мой «брат» приблизился к трупу и вместе с пастушонком взобрался на дерево, чтобы застрелить хищника. На этом дереве моему бедному другу пришлось просидеть до следующего утра. Под вечер он хотел спуститься, ибо дерево было колючим, да и тело его затекло, но тут он подумал о львах — они ведь выходят из зарослей как раз па вечерам — и остался на дереве с мальчиком, который ревмя ревел, потому что от стояния на тонком суку у него разболелись ноги.

Ночью пришли львы, да-да! (тут рассказчик ударил себя в грудь), не лев, а львы (он начал считать на пальцах) — целых восемь львов, да, макоа (белый), восемь львов!

Он обвел нас глазами и повторил:

— Восемь львов!

При этом он немного наклонился вперед и, держа руки перед собой, старался жестами изобразить цифру 8. Убедившись, что все мы поняли, о скольких львах идет речь, он продолжил рассказ:

— Мой друг, сидевший с мальчиком на дереве, не хотел стрелять, пока не рассветет. Когда же стало светло, он пальнул в зверя, шкура которого лежит здесь: лев подошел к дереву, чтобы потереться головой о ствол. При этом друг уцепился ногами за сук, а мальчику, который при выстреле мог со страху упасть на землю, велел держаться также и руками. Бум! (тут рассказчик прищелкнул пальцами, воспроизводя звук выстрела) — и лев мертв как дохлая мышь (он изобразил падение). Остальные львы стали громко рычать, раскрыв пасти. Мальчик испугался и опять заплакал. Когда солнце взошло, львы убежали, обглодав корову. Мой друг спрыгнул вниз, снял с убитого льва шкуру, принес домой и теперь должен получить за нее 3 фунта стерлингов, потому что львы задрали его единственную корову, да так, что не оставили ему и шкуры. К тому же «мой брат» уже получил один раз в Клипдрифте три фунта стерлингов за шкуру льва, который не убивал коровы.

— А почему твой «брат» не застрелил всех львов?

Рассказчик повернулся к своему хмурому спутнику, стоявшему в стороне, и тот ответил на языке бечуанов с исказившимся от гнева лицом, потому что вопрос задел его:

— Разве не сказал пастух, придя ко мне: «Ра (отец, господин), лев задрал твою корову»? Я и взял с собой одну пулю.

С этими словами он забрал шкуру и был таков.

Пришедший вскоре вождь по имени Шебор подтвердил, что в зарослях и на возвышенностях, прилегающих к трем рекам — Конана, Сетлаголи и Марецане, водятся «дурные» (злые) львы. Они растерзали несколько человек из его племени, а также множество быков. Он посоветовал нам соблюдать осторожность, когда мы будем проезжать по этим возвышенностям, так как покрывающая их густая растительность — излюбленное убежище хищников. И тут же рассказал печальный эпизод, случившийся в междуречье. Впоследствии я услышал о нем в Линокане (поселок бахурутсе).

Через эту местность по пути в район алмазных разработок проходила группа африканцев[13] из окрестностей Марабы. Нередко на всем долгом пути из родных мест (область макалака[14] отстоит, например, почти на тысячу миль от этого района) африканцы, вооруженные одними ассегаями, питаются лишь кореньями да плодами, иногда добавляя мясо мелких животных. Люди эти являют собой зрелище, которое не может не взволновать даже самого жестокосердного путешественника. Исхудалые, похожие на скелеты, они с трудом бредут вперед и борются с голодом, туже подтягивая пояса под куском шкуры, составляющей все их одеяние.

Африканцы из Марабы вышли к реке Сетлаголи. Как обычно, они двигались гуськом по тропе, проложенной местными жителями. Вожаком был самый сильный и упорный, остальные старались не отставать от него, и только те, кто послабее, предоставленные самим себе, плелись далеко позади.

В группе было двое братьев, один из которых уже целую неделю шел последним. Выйдя на берег Сетлаголи, люди решили отдохнуть и поужинать поджаренными на углях клубнями. Поблизости от реки росло множество клубней, и африканцы решили здесь заночевать. Однако вскоре они заметили, что место одного из них в круге у костра пустует; люди стали переглядываться, потом один — родной брат отсутствующего — встал, схватил ассегай и направился на поиски. Остальные подсели ближе к огню, замкнули круг, съели свой скромный ужин и, разведя несколько костров, улеглись спать между ними и кустарником.

Тащившийся в хвосте больной, мучимый голодом бечуан, у которого к тому же были изранены ноги, часто останавливался передохнуть. Незаметно он сбился с пути и пошел по тропе, которая привела его в каменистую, заросшую деревьями и густыми кустами долину. Местные жители называли ее львиным логовом. Африканец расположился на отдых под цветущей тенистой мимозой. Здесь его настиг и растерзал лев, кравшийся за ним и его друзьями.

Между тем брат несчастного пошел по тропе назад, а затем побежал по траве, чтобы лучше рассмотреть на ней следы ног. Он нашел ложную тропу, на которую перешел больной. Вскоре он заметил на песке и львиные следы. Вместо того чтобы вернуться назад за помощью, он поспешил вперед — ведь у него ассегай! Но что мог сделать ослабленный голодом человек с таким оружием в руке при встрече со львом, уже вкусившим человеческого мяса и крови? Итак, африканец дошел до места, где брат его, не оказав никакого сопротивления, был убит львом. Палка погибшего лежала на земле. Африканец огляделся, сделал несколько шагов и заметил соломенную шляпу и калебасу[15]. Он бросился к ним, обогнув дерево, и увидел обглоданный труп. Тишину вечера нарушил громкий крик. Между тем лев уже давно заметил нового пришельца, залег в кустарник и в тот самый момент, когда африканец упал на истерзанный труп брата, набросился на свою вторую жертву.

На следующее утро, когда африканцы проснулись и собрались в путь, они хватились обоих братьев. Не ожидая ничего хорошего, несколько человек побежали в расположенное на другом берегу селение баролонгов и стали просить помощи. С ними отправились охотники с ружьями. Все двинулись по тропе, нашли львиный след, частично стертый отпечатками ног второго брата, и наконец оба трупа. Преследователи установили, что хищник удалился незадолго до их прихода, вероятно испугавшись поднятого ими шума. Тогда они пошли по следу вдоль берега реки. Шагов через пятьсот некоторым из них показалось, что в кустарнике что-то желтеет. Они позвали остальных. Те не поверили, что перед ними лев, но тем не менее все стрелки прицелились и дали залп по желтому пятну. Каково же было их удивление, когда они обнаружили в кустарнике льва, пронзенного шестью пулями!

Утром второго декабря мы достигли деревни, стоящей на южном берегу Молопо и являющейся частью Молема-тауна (то есть города[16] Модемы, брата царя[17] Монтсуа). Многочисленные фургоны свидетельствовали о росте благосостояния жителей, которое, в частности, объясняется тем, что царь Монтсуа запретил в своих владениях продажу водки, а Модема, местный вождь и правитель, следил за соблюдением запрета.

Мне также очень понравилось, что Модема не разрешал рубить деревья в пределах города. Не успели мы стать лагерем, как появился местный житель, заменявший полицейского. От имени фельдкорнета (шерифа, начальника службы безопасности) он указал нам пастбище для волов и в то же время сообщил, что деревья нельзя трогать.

Я как раз собрался навестить преподобного Уэбба, когда из миссионерского домика вышел невысокого роста мужчина с белокурой бородой и направился в мою сторону. Это был тот, кого я хотел видеть. Вскоре мы углубились в беседу о городе Модемы и пограничном вопросе. Он сообщил мне, что властитель этой области Монтсуа живет в Мошаненге у своего царственного друга — повелителя бангвакетсе Хацициве. Монтсуа намеревался обосноваться в Пулфонтейне, однако трансваальские власти — очевидно с целью опередить независимого правителя баролонгов — переселили туда часть этого племени, находящуюся у них г. подчинении. Монтсуа очень возмущен и собирается построить себе другую резиденцию.

Господин Уэбб отправился к вождю Молеме, чтобы сообщить о моем приезде. Домой он вернулся вместе со старым вождем, страдавшим от астмы. Вождь сердечно меня приветствовал и сообщил, что кроме нака (доктора) Ливингстона у него еще не бывал ни один врач. Мое прибытие явно его обрадовало, он надеялся, что я приготовлю молемо (лекарство), которое избавит его от мучительного кашля и позволит дышать свободно. Он тут же попросил меня посетить его завтра и задержаться на несколько дней, а в качестве гонорара обещал жирную овцу.

В тот же день я предпринял экскурсию вверх по долине. Женщины, работавшие на полях, выглядели значительно опрятнее батлапингов. В дальнейшем я имел возможность убедиться, что местные жители — северные баролонги — стоят на более высокой ступени развития, нежели племена батлапингов.

Я занялся приготовлением лекарств, в частности порошков для миссис Уэбб и вождя. Африканцы наблюдали за мной с величайшим любопытством и удивлением.

Один из них сел к огню рядом с Питом и, понизив голос, спросил, что я делаю. Пит ответил, что я готовлю лекарство. Африканец тут же смешался с толпой и распространил весть, что я нака и готовлю молемо. На лицах всех присутствующих, даже детей, отразилось изумление. Они перебрасывались словами «нака» и «молемо», и по движениям их губ можно было заметить, как они повторяли эти слова. В результате мой авторитет значительно возрос, и кругом воцарилась такая тишина, что можно было расслышать каждое слово слуг, сидевших в стороне у огня. За всеми моими движениями, даже самыми незначительными, следили с величайшим интересом. Но самое большое впечатление произвели отвешивание составных частей лекарства и упаковка порошков в бумажки.

Закончив работу, я спросил, не возьмется ли кто-нибудь отнести молемо к вождю. Все мужчины и мальчики принялись наперебой кричать, некоторые протягивали мне одну или даже обе руки. Каждому хотелось удостоиться чести отнести любимому вождю лекарство белого наки. При таком большом выборе я решил быть привередливым и вызвал из толпы самого старого — согбенного седого человека, который буквально глазам своим не поверил, когда я передал ему пакетик с порошками. Он не захотел к нему прикасаться и попросил меня привязать пакетик к его палке, которую он решил нести перед собой. Это, однако, оказалось ему не под силу, поэтому я взял у мальчика, стоявшего в толпе, бич, привязал к нему пакетик и велел юнцу сопровождать старика. Такое решение всем понравилось, отовсюду послышалось: «Монати, монати!» («Хорошо, хорошо!»).

На следующий день я снова навестил вождя. Модема принял меня во дворике, представил жене и сыновьям. Затем он велел принести по деревянному стулу для меня и господина Уэбба и попросил рассказать о последних событиях в Капской колонии и районе алмазных разработок. Он осведомился также о действиях английской администрации на юге, пожаловался на бесчинства буров на востоке и наконец спросил, англичанин я или бур. Ответ господина Уэбба, сказавшего, что я чех, остался для него непонятным. Узнав затем мое имя, он велел сидевшим во дворе старым баролонгам повторять так странно для него звучавшие слова, пока он их не запомнил. На прощание мне пришлось обещать вождю вновь побывать у него при следующем посещении области баролонгов. Господин Уэбб вручил мне два письма — одно торговцу Мартину, жившему в Мошаненге, другое — на имя царя Монтсуа, которое Мартин должен был прочесть адресату…

Мы остановились в часе пути от Мошанепга. И вскоре удостоились самого почетного визита, какой только возможен в области бангвакетсе. К нам подкатил крытый двухколесный экипаж, запряженный четверкой лошадей. Стефан[18] придержал лошадей, и из экипажа вышло четверо африканцев.

Первым появился молодой человек лет двадцати пяти— двадцати восьми, отрекомендовавшийся Мобили — сыном одного из вождей басуто. Ф. знал его еще по Кимберли. Благодаря английскому воспитанию и хорошему знанию английского языка молодой человек служил там в суде переводчиком. Он слыл любителем легкой жизни. В настоящее время он объезжал вождей бечуанов и за несколько дней до нашего приезда вернулся от царя племени баквенов.

Обменявшись рукопожатием с господином Ф., Мобили представил нам остальных африканцев.

— Это два выдающихся царя бечуанов — Монтсуа, повелитель богатого и могущественного племени баролонгов, и Хацициве, царь бангвакетсе; с ними главный советник, или вице-канцлер, государства бангвакетсе, — сказал он.

Монтсуа — полный мужчина лет пятидесяти, с улыбающимся, добродушным лицом, сразу же внушил мне доверие. Высокий и худой Хацициве, а также его вице-канцлер показали, что умеют менять в зависимости от обстановки выражение своих морщинистых лиц. Все они были одеты по-европейски. Хацициве щеголял в длиннополом пальто и в цилиндре.

Во время оживленной беседы африканцы старались разузнать о нас как можно больше (переводили Мобили и Пит). Монтсуа сказал, что приветствует меня вдали от своего города. В данный момент он находится не в своих владениях, а на земле своего друга Хацициве. Он давно уже покинул берега Молопо, где его теснили буры. Ему надоели их проделки, и теперь он собирается уехать и из Мошаненга, чтобы построить себе город или в районе Пулфонтейна, или на реке Лотлакане. Он будет рад принять меня там.

Затем меня спросили о цели моего путешествия. В ответ я показал несколько чучел птиц, которые вызвали изумление. Мобили перевел царю мои объяснения по поводу изготовления чучел, но тот ничего не понял и все качал головой. Когда же я попросил царя соблюдать осторожность, так как в коже чучела содержится яд («Плохое, — перевел Мобили, — дурное лекарство»), престарелый царь слегка вскрикнул и выпустил чучело из рук: бечуаны ничего так не боятся, как искусственного яда; всякое лекарство, которое не помогло больному, ухудшило его состояние или не предотвратило смерть, считается у них ядом. Монтсуа и его спутники осмотрели свои руки и, засучив рукава сюртуков, принялись тереть пальцы песком. Я велел принести воды и мыла и предложил Монтсуа полотенце, которым он воспользовался со все еще озабоченным лицом. Царь успокоился только тогда, когда через посредство Мобили я разъяснил ему, что этот яд не действует на кожу человека.

Еще большее удивление вызвали мои банки со змеями, ящерицами, лягушками и пауками. На этот раз от шумных возгласов не удержался даже Мобили, несмотря на его манеры ученого. Все четыре посетителя отпрянули назад, а Монтсуа выставил перед собой палицу и ни за что не хотел подойти поближе. Он с удивлением посматривал то на меня, то на банки и успокоился только тогда, когда удостоверился, что змеи «спят в пиве белых» и не могут выползти.

Между тем приготовили кофе и по кругу пошей стаканы. Тут Мобили спросил, нет хи у меня другого угощения для «высоких господ». Я ответил отрицательно, пояснив, что не знал, чем именно их потчевать. Тогда Мобили встал, подошел ко мне и попросил отослать Пита и Стефана за водой: он хочет мне кое-что сказать, но не желает чтобы его слышали слуги. Я подчинился, и тайна раскрылась: гостям следовало поднести по глотку бренди. Монтсуа сказал, что он не разрешает угощать своих подданных бренди и сам пьет его не чаще одного-двух раз в год, да и то не больше полустакана. Я разлил бренди, Монтсуа отпил с пол-ложки и тут же схватился за воду. Хацициве проглотил ложки две, но при этом его и без того длинная физиономия вытянулась настолько, что даже Монтсуа расхохотался вместе с нами. Хацициве не допил с пол-ложки и передал свой стакан вице-канцлеру. Последний быстро осушил его. Мобили опрокинул в себя полстакана, не моргнув глазом.

Пожав всем нам руки и удостоив кивком даже слуг, высокие гости, владельцы территории в сотни квадратных миль, сели в экипаж. Мобили взял в руки поводья. В этот момент на его левое плечо легла рука Монтсуа, правой ог поманил меня. В два прыжка я очутился подле экипажа, и переводчик спросил меня от имени царя, где румела (рекомендательное письмо) миссионера Уэбба. Я вынул письма и попросил царя передать одно Мартину. Вместе с тем я не смог скрыть удивления по поводу того, что при мошаненгском дворе уже знали о письмах.

— Да, — сказал Монтсуа, — я услышал о них еще три дня назад. Однажды, когда вы спали, мимо вас прошл! двое баролонгов из Молематауна. Они доставили мне весть о посещении вами этого города, доложили, что вы там делали, с какой целью путешествуете, рассказали о письмах и о хорошем действии твоего молемо на брата Модема.