Около полудня мы достигли Кабораманды, самого большого из виденных нами селений машукулумбе. Кроме правителя по имени Кабораманда в нем жили несколько вождей, которые по своему значению и влиянию мало в чем уступали правителю, хотя и признавали его верховную власть. Мы вступили в «город» часов в одиннадцать, но на свободном пространстве в кольце из хижин не было видно ни души. Все были еще охвачены глубоким сном, и лишь когда мы прошли город и расположились лагерем на пологом склоне возвышенности, нас наконец заметили. Но тут поднялся такой шум и гам, что. сразу стало ясно, какое волнение вызвало наше прибытие. Мы полагали, что жители Мотанде уже побывали здесь, чтобы возвестить о нашем прибытии и подготовить не очень любезный прием. К счастью, мы ошиблись, но тем не менее нам пришлось в этот день немало поволноваться.
Жители Кабораманды проявили к нам живейший интерес. Старые и молодые, мужчины и женщины, вожди — одним словом, решительно все население с шумом сбежалось к лагерю. Каждое наше движение, слово, одежда, еда служили предметами пристального наблюдения и оживленного обсуждения. Многое оставалось непонятным для этих добрых людей, которые окружили и рассматривали нас, как изумленные дети. Но время от времени в каждой группе появлялся какой-нибудь умник, который давал объяснения остальным. Среди присутствующих бросались в глаза вожди, выделявшиеся необыкновенно красивым сложением, горделивой походкой и орлиным профилем. Они были закутаны, словно в тогу, в кубу (кусок ткани белого, желтого или синего цвета), так что напоминали римских патрициев. Впрочем, прическами они походили скорее на римских матрон.
Ситец для «тог» они выменивали на востоке у мамбари. Вождь Кабораманды в белой накидке, горделиво шагая, явился к нам в лагерь. Его сопровождали две женщины с корзинами. Небрежным кивком головы он приказал распаковать их и вытащить шкуру лечве, хорошую соль, табак и калебасу с жиром. Все это предлагалось на обмен.
Вождь ни сам, ни через своих слуг не сказал нам ни слова, но по его уверенному поведению я понял, что он не раз слышал о белых. Ничего из принесенного им не было нам нужно, но выпроводить его из лагеря я не хотел и решил — пусть стоит вместе со своими женщинами. И он, словно изваяние, простоял на одном месте два с половиной часа. Иногда он бросал несколько слов через головы машукулумбе, окруживших нас плотным кольцом, и наконец удалился столь же молчаливо, как и пришел. Как только он убрал ногу со шкуры лечве, к ней подскочили женщины, снова запаковали все товары и унесли вслед за властителем.
Если б у нас были лишние носильщики, я бы охотно совершил с ним обмен хотя бы ради установления добрых отношений. А так, увы, пришлось отпустить вождя неудовлетворенным.
Носильщики-машукулумбе, несшие мясо антилопы эланд, потребовали платы, и я рассчитался с ними. К вечеру, когда жители Кабораманды, как видно, перестали нас бояться, из М’Безы явились уже известные нам посланцы. Вскоре после их прибытия настроение толпы изменилось, она стала вести себя дерзко, послышались угрозы.
Люди так сильно нажимали на непрочную изгородь, что несколько уложенных друг на друга тюков влетели в лагерь вместе с одним или двумя непрошенными гостями. Носильщиков зазвали в хижины. Вскоре они вернулись, заявив, что завтра ни при каких условиях не понесут поклажу. Толпа орущих людей все увеличивалась. Носильщики смешались с ней и стали рассказывать о содержимом багажа. Некоторые принялись даже отбирать полюбившиеся им тюки в качестве залога, обещая вернуть их, когда с ними будет произведен полный расчет. Этого я, однако, не позволил и, поскольку ситуация становилась все более критической, попросил Освальда, чтоб он дунул в свою трубу, да посильнее. От первого громкого звука толпа словно замерла. Все уставились на желтый блестящий предмет, и прежде чем Освальд, который расхохотался при виде озадаченных физиономий, успел дать второй сигнал, из толпы выскочил мужчина, возможно участвовавший в боях со стрелками Леваники. Решив, что в отверстии трубы скрывается грозное огнестрельное оружие, он что-то заорал — ив мгновение ока толпа рассеялась: любопытные разбежались, сбивая друг друга с ног. Эта картина рассмешила даже носильщиков, и они стали кричать вслед беглецам, чтобы те не боялись.
Описанная сцена повторилась, когда машукулумбе возвратились и стали рассматривать Освальда и его трубу. Один, набравшись храбрости, осмелился даже через головы своих товарищей дотронуться до трубы, чтобы определить, горячая она или холодная. Это пришлось весьма кстати нашему музыканту: в тот же миг труба издала такой дикий рев, что африканцы попадали на землю.
Немного отдохнув от смеха, который вызвало у него происшествие, Освальд заиграл веселую песню. Африканцы тем временем пришли в себя и придвинулись поближе. В этот день мы больше не имели неприятностей ни от жителей Кабораманды, ни от наших носильщиков и слуг-африканцев. Матока, которые видели трубу в действии, еще когда Освальд играл в честь Мо-Панзы, хохотали до упаду над напуганными «глупыми» машукулумбе, в сравнении с которыми чувствовали себя людьми многоопытными.
Наутро я поднялся рано, разбудил жену, и мы вместе подошли к женщинам, направлявшимся за водой, чтобы узнать наикратчайшую дорогу к Луэнге. Они указали на северо-запад, имея в виду Босанго-Касенгу. Нам это было непонятно, ибо ближайший пункт на Луэнге лежал прямо на север от нас. Позднее мы поняли, однако, что путь нам указали правильно. На Босанго вела свободная от препятствий тропа, добираться же до берегов Луэнге нужно было через заросли травы, и тростника, и лагуны, что при отсутствии челнов, да и с ними тоже, требовало огромных усилий. Но тогда мы этого не знали, отнеслись к словам женщин с подозрением и решили следовать на север.
В это утро никто из носильщиков, кроме старшины, не пожелал тронуться с места. Они заявили, что не пойдут дальше, и потребовали расчета. «Мы устали, — говорили они, — да и боимся идти дальше, в глубь этой страны, потому что на Луэнге нас убьют, чтобы заполучить ситец, которым вы нам заплатите. К тому же жители Кабораманды угрожают нам смертью, если мы пойдем дальше и не дадим им заработать». — «Нет, вы обязаны идти по крайней мере до Луэнге. Вы вчера сказали, что Луэнге близко, а я дам вам кроме ситца еще и стеклянные бусы».
Я решил идти вперед, хотя мне пришлось для этого сделать над собой усилие; в тот день у меня были основании сомневаться в добросовестности носильщиков. Однако» решил не сдаваться.
Машукулумбе требовали за каждый день переноски клади по кубу, т. е. по 4 метра ситца на человека, в то время как с матока мы сговорились: по 2 метра за два-шесть дней работы. За переноску поклажи от Кабораманды до Касенги мне пришлось бы выдать машукулумбе 180 метров ситца, а ведь я уже заплатил носильщикам из селения Мо-Панзы. Из африканцев за мной последовали только бой, двое слуг и старшина носильщиков. Мы вышли к тропе, ведущей на север, которая долгое время извивалась среди веерных пальм, а затем привела нас в рощу, напоминавшую английский парк. Справа и слева все время появлялись стада газелей кабонда и ритбоков.
Бой никогда еще не вел себя так трусливо, как в это утро. Он все время оглядывался и останавливался, к чему-то прислушиваясь. Примерно через час (за это время мы с трудом прошли 1,5 километра) бой, шедший далеко позади, вдруг закричал. Поскольку он остановился, мы еще замедлили шаг. Вскоре я услышал:
— Баас, баас!
Эти слова были произнесены таким жалобным тоном, что, и не видя боя, можно было представить себе его испуганное лицо. Он примчался, запыхавшись, как животное, преследуемое охотниками, и, едва переведя дух, в ужасе выпалил:
— Старшина сзади кричит, что машукулумбе отняли у носильщиков поклажу, нескольких избили, а одного даже убили.
Мои спутники отнеслись к этой новости со всей серьезностью, но меня не так-то легко провести. Рассмеявшись в лицо бою, я сказал, что все это ложь: нас пытаются напугать, чтобы мы вернулись в Кабораманду, рассчитались там с матока и за любую цену наняли машукулумбе. Однако мы ни при каких условиях не вернемся, ибо в лагере у Кабораманды у наших врагов был бы слишком большой перевес.
Я велел всем укрыться за кустарником и в нескольких словах объяснил ситуацию своим спутникам:
— Прислушайтесь! Не кажется ли вам, что человек, от которого бой узнал «страшную» весть, приближается слишком медленно! Если бы он старался догнать нас, то с каждой минутой мы слышали бы его крики отчетливее, да и сам он давно уже был бы здесь.
Тут снова послышался голос вестника несчастья. Выглянув из-за куста, я наконец увидел человека, которого мы с нетерпением поджидали. Это действительно был старшина носильщиков. Бой узнал его по голосу. Он шествовал, не торопясь, задумчиво извлек понюшку табака из висевшей у него на шее табакерки, постоял, огляделся и отправился дальше. Пройдя примерно половину поляны и оказавшись шагах в пятидесяти от нас, он остановился и с бесстрастным выражением лица, откинувшись назад, снова издал крик ужаса. Не успел он умолкнуть, как я поспешно вышел из своего укрытия и очутился перед ним так внезапно, что слова застряли у него в глотке. Он словно окаменел, поняв, что хитрость его раскрыта, и ожидая расплаты. Теперь его раскусили и мои спутники, включая даже боя. Не удостоив его ни единым словом, мы повернулись и пошли прочь. Виновный тоже повернулся и пошел уверять своих товарищей, что мои молемо слишком сильные и перехитрить меня нельзя. Я все разгадал и надо следовать за мной. Не отошли мы и километра, как услышали за собой поступь носильщиков, сандалии которых громко стучали о твердую, ссохшуюся землю.
Те самые носильщики, которые накануне всячески пытались запугать нас, почувствовали страх перед машукулумбе, обступившими их в Кабораманде, и очень охотно покинули селение. Опасаясь, что их не отпустят, они оставили машукулумбе мясо антилопы эланд, висевшее на ограде. Придя ко мне, они принялись расписывать, как у них силой отобрали «мою пищу». Я-то хорошо знал, что машукулумбе очень любят дичь, но не желают утруждать себя охотой. Поэтому подарок, самовольно сделанный носильщиками, пришелся очень кстати. Пока машукулумбе — причем нередко это были господин и его раб — ссорились из-за мяса, наши носильщики исчезли за ближайшими кустами.
Двадцать первого июля мы прошли 27 километров и достигли Босанго-Касенги.
Не зная прямой тропы на Босанго, мы сделали крюк, от которого в этот жаркий зимний день нам солоно пришлось. Зато мы пересекли более живописную местность, чем лес, по которому проходила прямая тропа. Первые километры нашего пути, как я уже сказал, пролегали по пальмовому лесу. За ним следовали заросли субтропических растений. По расположению и распределению групп дервьев, часто окруженных кустами и обвитых лианами, заросли напоминали долину нижнего течения Чобе и производили чарующее впечатление.
Здесь нас догнали почти все наши носильщики, а также гонцы машукулумбе, посланные к соседнему вождю, вероятно, в связи с нашим прибытием. С четвертого по шестой километр заросли остались слева, справа же тянулась открытая равнина, покрытая высокой травой. Далеко на востоке ее окаймляла гряда лесистых латеритовых холмов, а в северо-восточном направлении она казалась бесконечной. В целом эта местность представляла собой непроходимые заросли бородатой травы, через которые протекала река Моньеко. В сухое время года на равнине оставалось много болот и небольших водоемов, когда же наступал паводок, она превращалась в огромное озеро. В такую пору единственными обитателями долины оказывались водяные козлы. Но зимой, то есть в то время, когда мы путешествовали, трава кишела дикими животными.
На седьмом километре мы достигли холмов, тянувшихся в направлении на восток-северо-восток. Здесь было так много широких троп, что сначала я полагал, что их протоптали большие стада коров и волов, принадлежащие машукулумбе. Однако тщательный осмотр следов и заверения африканцев убедили меня в том, что в этой местности множество буйволов. Разумеется, было бы не очень приятно нарваться в непроходимой чаще на стадо этих животных. К счастью, судьба избавила нас от подобной встречи.
Поднимаясь на невысокий латеритовый холм, мы убедились, что машукулумбе, которые уже в Кабораманде держались гораздо агрессивнее, чем в М’Безе, с каждым днем становятся смелее. Примерно за час до этого с нами поравнялось несколько машукулумбе. Это были гонцы, посланные Каборамандой с секретным заданием наблюдать за нами в походе и, так сказать, «изучать».
Вдруг меня — я шел впереди — обогнали двое машукулумбе и встали поперек тропы. Они потребовали, чтобы я дождался отставших носильщиков, потому что их могут ограбить и убить жители Кабораманды. Я, не теряя спокойствия, сказал:
— Покидая лагерь, я велел носильщикам следовать за мной, но они отказались. Если теперь с ними что-нибудь случится, пусть пеняют на себя.
Бой перевел мои слова. Как только он закончил, я сделал машукулумбе знак очистить тропу. Они, однако, не трогались с места, поэтому я отодвинул их в сторону и пошел своей дорогой. Пораженные, они некоторое время стояли как вкопанные, а когда двинулись за нами, то больше не бежали, как раньше, рядом, гримасничая и время от времени потрясая копьями. Порой на гряде песчаных холмов мы попадали в такие густые заросли, что я и в самом деле начинал беспокоиться за носильщиков, шедших далеко позади. Поэтому, выйдя на небольшую поляну, я объявил привал, и мы целый час дожидались отставших.
Когда все наконец собрались, мы отправились дальше. На двенадцатом километре мы достигли селения, от которого начиналась прямая тропа на северо-запад, то есть в нужном нам направлении. Сопровождавшие нас машукулумбе переговорили с несколькими жителями селения — они почти все работали в поле, — и те показали нам ложный путь — на север. На четырнадцатом километре мы достигли другого селения, окруженного высокой оградой из столбов, и прошли через него. Дальше тропа привела нас на опушку леса. Мы очутились на равнине, по которой протекала река Моньеко, называемая здесь Луэнге, но многочисленные лагуны мешали двигаться дальше. Среди высокой травы не было видно селений, не нашли мы и Босанго-Касенги, к которому так стремились.
Я был совершенно убежден, что мы находимся в долине Луэнге и что Босанго лежит дальше к западу. В этот день стояла сильная жара, а тени на нашем пути было меньше, чем обычно. К тому же, желая поскорее выступить из Кабораманды, мы утром лишь легко позавтракали и чувствовали себя такими усталыми и истощенными, как если бы прошли 25 километров, а не 15. Но жаловаться не приходилось — надо было идти дальше на запад.
Справа от нас тянулись заросли бородатой травы, которые вдалеке окаймляли тростник. Кое-где на берегах лагун попадались сырые участки, также заросшие травой. Там хлопотали сотни хохлатых цапель и паслись многочисленные стада антилоп лечве, среди которых иногда попадались и пуку. Слишком усталые, чтобы выстрелить хоть раз, мы молча шли дальше. Машукулумбе, шедшие впереди, подожгли траву, и вскоре мы достигли пожарища. К счастью, ветер отнес огонь к западу, так что он не мог причинить нам вреда. Жара в этот день была настолько сильной, что мы с трудом ступали по нагретому песку, жегшему ноги сквозь тонкие подошвы. Только на двадцать первом километре мы достигли долгожданной тропы, которая через небольшую возвышенность в долине вела на северо-запад к видневшейся на горизонте роще. Подойдя ближе, мы заметили в лучах заходящего солнца хижины, стоявшие в тени деревьев. Это и было селение Босанго-Касенга. Хотя последние 6 километров нашего пути вели через долину Луэнге, да и селение — по сути дела это были два селения — должно было лежать на берегу, мы все еще не видели никаких признаков самой реки.
Босанго-Касенга расположено на невысоком холме, который возвышается над рекой на 8—12 метров. Такие холмы всегда тянутся параллельно руслу, поблизости от воды на них растут огромные сикоморы и мимозы, дальше в глубь суши они покрыты густыми кустами. Возвышения эти образовались когда-то при наводнениях, а сейчас во время паводков превращаются в острова. На них-то местные жители и строят свои дома и селения.
Весь день, особенно на последнем участке пути, мы видели тысячи больших термитников, поросших густой травой. Между ними паслись стада зебр, полосатых гну, антилоп эланд и газелей кабонда. Кое-где мы замечали также ритбоков и орбеков.
Моральная победа, которую мы одержали над носильщиками и их союзниками-машукулумбе, немного ободрила моих слуг. Бой отважился даже отойти от тропы в поисках дичи. Он присоединился к нам вскоре после того, как мы пришли в Босанго, и сообщил, что застрелил самца антилопы эланд и зебру. В предвидении сочного жаркого носильщики-машукулумбе выразили полную готовность вернуться с боем назад и принести дичь.
Узнав, что «правитель» живет в западном Босанго, я послал к нему узнать, под какой из сикомор, стоявших между двумя селениями, мы можем разбить лагерь. Выбрать сами мы не могли: одни деревья посвящены мертвым, под другими машукулумбе устраивают сходы.
Тем временем ко мне явились трое машукулумбе. Они представились старейшинами и сообщили, что я не могу видеть Сиамбамбу, то есть местного вождя, поскольку все мы — шпионы Леваники. Леваника же захватил у него стада (в 1882 году), убил много мужчин и женщин. К тому же вождь болен и приказал мне подарить ему и трем старейшинам (то есть суровым господам, которые стояли передо мной) несколько одеял.
— Да, он их получит, — ответил я, — но сначала его должны приветствовать от моего имени мои спутники, которые лично вручат подарки.
Я сразу же понял, что старейшины затеяли шантаж. Одновременно я решил расплатиться с носильщиками, которые все время уговаривали слуг оставить нас и уверяли, что те не проживут и трех дней, ибо уничтожение всех нас — дело решенное для машукулумбе. Я видел, какое действие оказывают эти речи на наших слуг, верность которых и без того поколебалась в последние дни.
Когда дело дошло до расчета, обнаружилось, что одного тюка не хватает.
— Где человек, который его нес?
— Все на месте.
— Одного тюка нет, и я не стану рассчитываться, пока он не найдется.
Носильщики, пошептавшись, заявили, будто отсутствующий заболел и лежит в поле далеко от лагеря.
— Не буду платить, пока он не придет.
Несколько человек отправились на поиски, и вскоре мгновенно исцелившийся прибежал в лагерь. Мы посмеялись над грубой уловкой. Африканцы смеялись вместе с нами, хотя им было стыдно. Довольный, что мне удалось убедить их доставить поклажу так далеко в глубь страны Машукулумбе, я роздал по полтора куска ситца вместо одного, как было условлено. Я бы дал и больше, если бы носильщики не оказывали сопротивления.
Все взяли ситец без возражений, кроме одного старшины, который подстрекал против нас машукулумбе и своих товарищей и больше других убеждал слуг оставить нас. Он получил меньше товарища, и это привело его в страшную ярость. Он побежал в Босанго и стал кричать, что мы шпионы Леваники и пришли подсчитать поголовье скота, чтобы потом донести о нем царю марутсе. Результаты его стараний не замедлили сказаться. Он вернулся во главе орущей толпы машукулумбе. Мы вышли навстречу и не пустили их в лагерь. Между тем у нас в тылу разыгралась настоящая революция: носильщики подстрекали слуг к уходу и начали роптать из-за платы. Рассчитывая, что мы испугаемся машукулумбе, они надеялись выжать из нас хоть что-нибудь.
Я сделал им знак уйти.
— Нет, мы голодны!
— Тогда забирайте мясо зебры!
Мясо они взяли но не двинулись с места, все время уговаривая слуг покинуть нас. Те, однако, не соглашались уйти немедленно, и соблазнители решили отправиться в путь и следующее утро. Тогда старшина стал ругать слуг и обзывать их псами за то, что они, мол, испугались пятерых шпионов марутсе. Дело зашло слишком далеко. Я силон вытолкнул его, и он в сопровождении машукулумбе ушел и селение. Половина слуг последовала за ним. Только на рассвете я, прокараулив всю ночь, растянулся на жалком ложе из травы, а моя жена и Освальд взялись охранять лагерь в течение следующих двух часов. Наконец заря возвестил о появление дневного светила. Никогда в жизни мы не ждали восхода солнца с таким нетерпением!
Местные жители вели себя более сдержанно, чем в Кабораманде и М’Безе, но это доказывало не столько их мирные намерения, сколько осторожность. Чтобы добиться рас положения вождя, я послал к нему Фекете с двумя другими слугами. Им сказали, что вождя нет в селении, но Фекете тем не менее проник в круг, который составляли хижины машукулумбе, соединенные оградой, и велел бою спросить у одной девочки, где живет правитель. Девочка тут же указала его хижину. Увидев это, машукулумбе пытались силой не допустить Фекете к вождю, но мой верный слуга оттолкнул их в сторону и без стеснения вошел в дом.
На убогом ложе, покрытом бычьими шкурами, возле жал голый вождь, производивший жалкое впечатление. В хижине стоял запах гниющей, запущенной раны. Нижняя часть одного бедра до самого колена была покрыта нарывами, часть которых вгрызлась в тело до кости.
Вождь дружелюбно ответил на приветствие, и я уже после первых слов Фекете убедился, что он ничего не знает о требованиях своих людей. Принесенное одеяло вполне его удовлетворило, и он тут же обещал предоставить нам носильщиков. На совет обратиться ко мне по поводу загнившей раны он, однако, ничего не ответил. Тем не менее я поблагодарил Фекете за хорошие вести. Даже «пугливый» бой сообщил слугам-африканцам правду и крикнул носильщикам, что правитель Босанго-Касенги принял моего посланца по-дружески. У меня появилась надежда, что, может быть, удастся удержать слуг.
Прошло немного времени после возвращения моих посланцев, и в лагере появились уже известные читателю старейшины во главе с настоящим великаном. Они важно расселись перед нами, позвали боя и велели передать, что царь отдал подарок рабыне, ибо для него он слишком ничтожен. Он якобы приказал одарить всех, а ему послать более красивое одеяло. Носильщиков он предоставить не может, да и челнов для переправы через Луэнге у него нет. Прибегать к моей врачебной помощи он не намерен, так как мы пришли сюда для того, чтобы нанести ему ущерб. За последние два дня, то есть с тех пор, как мы спим под сенью его деревьев, рана еще больше загноилась, и он велел назавтра унести его отсюда, чтобы соседство врагов ему не повредило.
Напрасно пытался я их разуверить: вместо того чтобы защищать нас и рассказать, скольких больных я вылечил, напуганные слуги даже не пожелали перевести мои слова гонцам царя. Самым неприятным было то, что правитель не хотел оставаться поблизости от нас. Тем самым мы лишались возможности вести переговоры.
Мне стало ясно, что мы не можем больше рассчитывать на слуг. «А что если попробовать перетянуть на нашу сторону трех старейшин?» — мелькнуло у меня в голове. Я подозвал их, дал каждому по одеялу, причем самое красивое досталось великану, у которого было наиболее дружелюбное выражение лица. Кроме того, я тихо сказал ему — настолько уже простирались мои познания языка, — чтобы он снова пришел вечером, тогда он получит второй подарок.
Он действительно явился и даже принес молока для Розы. По его словам, царь был вполне доволен подаренным одеялом (о рабыне больше не было и речи).
Все это было мне очень приятно, и я отпустил великана с куском ткани, который скатал так, что он казался маленьким платком. И пообещал ему еще по такому же куску за каждый челн, который мы получим для переправы через Луэнге. Все говорили, что река поблизости, хотя я нигде не замечал и следа ее.
На следующее утро мы услышали в обоих селениях громкие крики. Машукулумбе бегали взад и вперед. Носильщики смешались с ними. Вскоре показались машукулумбе с вымазанными мелом грудью, шеей и лицом. Каждый нес копье, украшенное пучком перьев. Мы с удивлением смотрели на них, не зная, что нам объявляют открытую войну, но слуги до того перепугались, что шестеро убежали в Босанго. Не дожидаясь нападения, они стали перебежчиками. Вскоре мы заметили, как эти слуги с машукулумбе и носильщиками выступили на юго-запад, в направлении кустарника, окаймлявшего долину. Бой побежал за ними следом, но вскоре вернулся и сообщил, что получил приглашение на праздник, который устраивает в лесном селении царь. Праздник продлится целые сутки, жители заколют быка, будет много пива. Я разрешил ему уйти. Вскоре из Босанго показалось странное шествие: фантастически раскрашенные машукулумбе несли деревянные носилки, на которых лежал человек. То был царь, который велел перенести себя в другое селение, чтобы не присутствовать при нападении на нас. За ним следовали женщины. Они несли сосуды с пивом. Арьергард составляли дети и еще несколько мужчин. Носильщики тоже покинули селение, и мы обрадовались, что избавились от них.
День прошел сравнительно спокойно. Слуги лежали на земле с недовольным выражением лица и отказывались работать. Вскоре еще раз явился великан. Он по-прежнему был очень любезен, принес на обмен рыбы и муки и принял стеклянные бусы, но только из рук Розы. Он признался, что его товарищи убедили вождя покинуть Босанго, но умолчал о готовящемся нападении. Я склонен думать, что он о нем и не знал. Я отдал великану часть медалей за отличную стрельбу, подаренных мне венской фирмой Витте. Моя жена нанизала их на шнурок, который он надел себе на шею, после чего стал с гордостью прогуливаться по лагерю. Он даже привел двух своих жен, чтобы познакомить с нами. Они казались не такими ворчливыми, как все другие женщины машукулумбе.
Наступил вечер, а вскоре за ним и ночь. Уже в сумерках размалеванные машукулумбе и носильщики вернулись домой. Бой посовещался с ними, отойдя в сторону. После этого слуги, чьи вещи оставались еще в лагере, принялись упаковывать свое имущество и сворачивать шкуры, на которых спали. Теперь я уже не сомневался, что они действительно решили уйти. Со стороны деревни к лагерю с криками приблизилось несколько человек. Эго были носильщики-матока. Они смешались со слугами, потрясая копьями, а один проткнул травяную ограду и пытался вытащить платки из лежавших рядом тюков. Это ему почти уже удалось, когда мы кинулись на него. Нападение оказалось настолько неожиданным, что вызвало сильнейшее замешательство среди пришедших. Они бросились врассыпную, толкая друг друга и стремясь оказаться как можно дальше от нас. В мгновение ока сцена, на которой разыгрались эти события, опустела.
Нас осталось совсем мало! Уста наши были сомкнуты, но взоры говорили больше, чем слова. Освальд уставился в землю. Лееб смотрел мне в глаза, словно спрашивая, как поступить. Жена взяла меня за руку. Стараясь скрыть слезы, она низко наклонилась к огню. Итак, нас бросили перед самой переправой через Луэнге, которая должна была послужить таким важным шагом вперед.
Мы понимали, что с бегством слуг над экспедицией нависла катастрофа. Теперь решение вопроса о носильщиках, без которых мы не могли двигаться дальше на север, целиком и полностью зависело от машукулумбе. Мы инстинктивно чувствовали, что при таких условиях нам далеко не уйти. Однако никто и не помышлял о том, чтобы вернуться с прежними носильщиками в страну Матока.
Горячие слезы жены, которые все чаще капали на мою руку, привели меня в чувство. Я попытался успокоить ее, а также моих белых спутников и самого себя. Впрочем, ничего особенно утешительного я сказать не мог, ибо положение было отчаянным! Казалось, что только чудо могло спасти нас. И все же мы были едины в стремлении: вперед на север!
В то время как мы молча стояли, полные скорби, и каждый ломал себе голову в поисках спасительной идеи, тишину ночи рядом с нами вдруг нарушил веселый смех. Все посмотрели в ту сторону, и тут мы обнаружили Мушемани — слугу-макалака, который прикорнул у огня. Итак, он единственный остался с нами. Он, которому мы все время не доверяли, оказался самым верным из всех.
Я похлопал его по плечу и попросил рассказать, что ему известно.
— Ха, ха, они уже давно собирались вас оставить. Бой, этот бой — это настоящая змея, хоть он и из одного племени со мной. Мапани, Сироко, Кабрньяк, Монахело, Катонга, Норума не хотели, чтобы машукулумбе убили миссис. Но остальные уговорили их бежать. Они уверяли, что машукулумбе убьют нас всех еще сегодня ночью. Матока подстрекали машукулумбе, говорили, что в ваших тюках много ценнейших импанде и других хороших вещей. Машукулумбе обещали матока быков, если они убедят нас бежать, и клялись сохранить нам жизнь.
Вряд ли стоит добавлять, что после такого лаконичного и четкого сообщения, я всю ночь глаз не сомкнул.
Мы погасили костры, и это заставило врагов, прятавшихся в темноте, отказаться от нападения. Незадолго до рассвета Мушемани заметил на равнине, к юго-востоку от нас, что-то темное. Мы напрягли зрение. Это нечто двигалось и подходило все ближе. Наконец мы разглядели, что это были люди, идущие гуськом. Примерно в трехстах шагах от нас они остановились и вдруг повернули налево, в сторону Касенги. Вероятно, они предполагали, что лагерь объят крепким сном, заметив же, что мы бодрствуем, предпочли уйти. Мы успели насчитать шестнадцать человек.
Рано утром явился великан. Через плечо у него была перекинута полосатая бычья шкура. В остальном он был, как всегда, наг. С деланным сочувствием выслушав рассказ о бегстве слуг, он вскочил и показал далеко на юг, где, как подтвердил зоркий глаз Мушемани, вдоль опушки леса двигалась толпа людей. Их уход готовил нам горькую участь, но если мы хотели когда-либо уйти из Касен; и. нам нельзя было обнаружить и следа грусти или подавленности.
Дело в том, что побег слуг, по мнению машукулумбе, полностью отдал нас в их руки. А мы между тем смеялись и шутили, как если бы ничего не произошло. Чтобы окончательно ввести их в заблуждение, я решил отправиться с Леебом на охоту за 6 километров от лагеря. Прежде чем уйти, я созвал своих, дал каждому по ружью и стал жестами разъяснять, как поступить в том или ином случае. Машукулумбе это пришлось явно не по вкусу, и многие даже ретировались.
Не прошли мы и полукилометра, как на пути стало попадаться много дичи. Лееб ранил жеребца-зебру, которого я быстро прикончил. «Выстрелы произвели хорошее впечатление, — рассказала потом моя жена. — Услышав их, великан поспешил удалиться со своими подданными». Когда в дальнейшем мы еще несколько раз стреляли по дичи прямо из лагеря, африканцы просили нас больше этого не делать — так они боялись стрельбы!
Мы постарались извлечь максимум пользы из дружелюбного отношения великана. Вскоре он привел пастушонка, который выгонял в поле наших животных. Всякий раз, как великан приходил к нам, мы снова и снова одаривали его, чтобы перетянуть на свою сторону, причем в роли постоянного переводчика выступал Мушемани. Кончилось тем, что великан стал слушаться даже моей жены. Жаль только, что у машукулумбе вожди пользуются меньшим влиянием, чем где-либо в Южной Африке. При покупке продовольствия, дров и питьевой воды мы благодаря ему платили самую дешевую цену. Моя жена объяснялась с ним на языке сесуто, и он охотно переводил на родной язык нужные нам слова. Важнейшие она тут же записывала. Через несколько дней мы смогли уже разговаривать с машукулумбе и в отсутствие Мушемани.
Оставаясь наедине с великаном, я всякий раз касался столь важного для нас вопроса о носильщиках. После долгих проволочек он наконец сообщил, что решили его товарищи. Их условия оказались еще более невыгодными, чем мы предполагали. Они запросили за переноску поклажи в три раза больше, чем матока, хотя и это уже было немало. Я ожидал, что по мере продвижения на север, то есть в сторону областей, где уже побывали арабские торговцы с восточного побережья, условия оплаты носильщиков будут становиться все более выгодными для нас, на деле же происходило обратное…
Наконец великан в сопровождении еще четырех африканцев согласился отправиться с нами. Уходя, он кричал своим товарищам, чтобы и они шли за ним. Те, к кому он обращался (но далеко не все), нехотя к нам присоединялись.
Примерно в 2 километрах от Босанго мы достигли мутного потока. Река имела здесь 120–150 метров в ширину и 4–6 в глубину.
На заросшем тростником полуострове, лежавшем на 4 метра ниже берега, находилось несколько челнов-однодеревок. Они могли взять не больше двух-трех человек каждый и были выделаны куда хуже, чем у марутсе. Носильщики сбросили тюки на болотистую землю и убежали. Осталось только несколько человек, в том числе и великан.
Вода Луэнге, менее глубокой, чем Замбези, оказалась грязной, темно-зеленого цвета, главным образом из-за того, что берега ее заболочены и продукты гниения больших масс растительности медленно стекают в реку.
Около четырех часов появились лодочники, всего пятнадцать человек. В общей сложности на четыре челна погрузили двадцать восемь тюков. Больше эти ореховые скорлупки, едва вмещавшие двух человек, не выдержали бы.
Крупных животных невозможно было переправлять па челнах. Они плыли рядом, а мы помогали им держать головы над водой, не выпуская из рук повод. Для ослов подобная переправа гораздо опаснее, чем, например, для лошадей или быков, хотя бы из-за пристрастия крокодилов к ослятине. К тому же оба длинноухих вели себя предельно глупо. Они словно делали все возможное, чтобы оправ дать распространенное мнение об их умственных способностях. Особенно Якоб, который все время старался впрыгнуть в лодку, так что мне стоило большого труда не дать ей перевернуться.
Наконец все было перевезено на северный берег реки. Африканцы поспешили уйти — я удивился, что они не побоялись ночью отправиться домой. Мы остались одни, с тревогой думая о том, что нас ждет впереди. Правда, растроганный подарками великан — единственный, кому я мог верить, — обещал вернуться утром с носильщиками, но сдержит ли он свое обещание?
Двадцать шестого июля я проснулся рано. Все мои товарищи еще спали. Вдруг мое внимание привлек крик, раздавшийся на другом берегу реки. И что же — в тростнике показались машукулумбе! Впереди шел великан.
Нам и до 25 июля пришлось пережить немало горьких минут, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что ждало нас впереди. Каждый день вплоть до 22 августа приносил нашей экспедиции новые неприятности.
Сначала правители машукулумбе слишком завидовали друг другу, чтобы предпринять против нас совместные действия. Мы могли бы перестрелять свиту напавшего на нас правителя на глазах у его соседей, и они бы и пальцем не пошевелили, чтобы защитить своих соплеменников. В дальнейшем, однако, когда мы приблизились к северной границе их страны и вожди поняли, что добыча может ускользнуть из их рук, корысть взяла верх над распрями, и вожди племен, обитающих к северу от Луэнге, объединились против нас. Этой возможности я все время опасался.