По Южной и Центральной Африке

Второе августа 1886 года

…Мы воспользовались благоприятным моментом и поспешили перебраться через болото, насколько вообще возможно спешить, когда бредешь по грудь в воде и грязи.

Внезапно я заметил, что моя жена словно приросла к месту и тщетно пытается сдвинуться. Я бросился к ней, но меня опередил Фекете. Он сорвал с Розы метеорологические приборы, которые она пыталась спасти, и помог ей выбраться из трясины. Едва мы переправились через топкое болото — наиболее опасное для нас место — и вышли на южную окраину тростниковых зарослей, как заметили несколько машукулумбе. Приблизившись к нам, они спрятались и стали кричать африканцам, которые шли во главе экспедиции, чтобы те убили нас.

Слуги с возмущением ответили, грозя кулаками: «Да, так вы нас подговариваете. Но если мы убьем белых защитников, затем вы убьете нас. Никогда не убьем их, черти вы, проклятые!»

Примечательно (я никак не ожидал этого от детей природы), что их особенно озлобило убийство Освальда[74]. Он всегда хорошо обращался со слугами, не жалея для них лакомых кусков, пока был поваром, и заслужил, как и моя жена, всеобщую любовь. Если бы на обратном пути нашим слугам попался один из убийц Освальда, они проткнули бы его копьями, и даже я не смог бы этому помешать.

Из тростника мы без дальнейших злоключений вышли в заросшую травой долину, усеянную термитниками. Она тянулась километра на два. Здесь мы оставили тропу, ведшую к селению Ньямбо, и взяли направление на юго-юго-запад, чтобы достигнуть открытого, как мне казалось, места, на котором виднелись две группы деревьев.

Против ожидания, все шло отлично, если не считать боли в израненных ногах, которая становилась невыносимой. До этого внутреннее возбуждение притупляло физические страдания, но теперь ссадины и глубокие царапины властно требовали внимания к себе. Один за другим мы садились на землю, чтобы извлечь колючки или прочистить и охладить ранки сырой травой. Однако, если мы хотели еще сегодня вернуться к Луэнге и достичь переправы, нужно было торопиться. Я был вынужден все время просить своих спутников подавлять боль и быстрее двигаться вперед вслед за мной и Розой. Она, хотя и ступала с трудом, держалась мужественно и шла не отставая. Сначала африканцы несли копья и два платка, в которые были завернуты четырнадцать моих дневников и четыре спасенных термометра. Боль в ногах, усталость и голод так повлияли на матока, что они отказались тащить дневники и три раза складывали их на землю. Пришлось нам с Леебом и Фекете самим попеременно нести их.

После усеянной термитниками долины уровень местности несколько понизился, и перед нами раскинулась бесконечная черная равнина. Мы еще издали разглядели, что это пожарище, но вскоре узнали и другое: вместо высокой травы нас ожидали покрытые золой обгорелые стебли высотой 10–20 сантиметров. Для нас, босых, они представляли собой страшное, может быть, непреодолимое препятствие.

Новое испытание оставляло в тени все ужасы, пережитые во время путешествия. Обувь оставалась у одного лишь Лееба, да и то это были так называемые походные, то есть очень тонкие сапожки, которые пользуются большой популярностью в Южной Африке, ибо на сухой мягкой почве отлично служат своим владельцам. Будь на нем настоящие сапоги, он бы прокладывал путь другим, наступая на стебли и ломая их. А так это было невозможно, тем более что он хромал и рад был уже тому, что с грехом пополам продвигался вперед.

Вероятно, многие из моих читателей пробовали на даче ходить босиком. Боль, которую вызывают подобные попытки, говорит о том, насколько изнежила наши ноги обувь. Но что сказали бы люди, если бы палач заставил преступника идти босиком по сжатому пшеничному полю? А пшеничное жнивье не идет ни в какое сравнение с древовидными в палец толщиной остатками южноафриканской травы, которая растет так густо, что пройти между стеблями невозможно! Будь мы обуты в сандалии, наши лодыжки и даже икры все равно пострадали бы. Но мы были босы, ноги наши покрылись язвами, суставы распухли. Вот такими ногами, которыми было бы больно ступать и по паркету, нам предстояло пройти несколько километров по пожарищу. При этом мы провели весь день с одиннадцати часов под африканским солнцем, страдали от голода и душевных мук, пересекли несколько больших болот…

Предоставляю фантазии читателя воспроизвести картину всего, что мы пережили на этом пути. Не стану рассказывать, как с каждым мигом на багровых, раздувшихся, кровоточащих ногах появлялись новые порезы, какую боль причиняли зола, пыль, а в некоторых местах и ил, проникая и раны. Каждый шаг вперед сопровождался стонами и криками боли. Больше всех страдала моя жена, и африканцы пытались было нести ее, но даже их толстая, как подошва, кожа не могла защитить от острых остатков стеблей. Я разорвал свою куртку на куски, чтобы ими хоть немного прочищать наши раны.

Всякий раз, когда кто-нибудь садился, приходилось останавливаться всем, ибо никто не должен был удаляться от остальных больше чем на сто пятьдесят шагов. Постепенно к острой боли и усталости присоединилась сильная жажда. После трехчасового марша она превратилась в такую муку, что вместе с палящими лучами солнца вызвала отупение и чуть ли не умопомешательство. Одни смеялись, другие шли, тупо уставясь в землю.

Постепенно всеми овладело безразличие к опасности, граничившее с безразличием к самой жизни. Я тоже испытывал это чувство. У меня шумело в голове, и я впервые в жизни перестал думать о том, что нам угрожало. Всякий раз, когда кто-нибудь садился на землю, я слышал: «Лучше смерть, чем такие страдания. Нет. господин, я не могу идти дальше». Несмотря на полубессознательное состояние, мне приходилось находить слова, которые доходили до сердца наших африканцев и напоминали им о крючках на копьях машукулумбе. Только после этого носильщики снова поднимались на ноги и шли вперед. Я начал думать, что мы не достигнем в этот день Луэнге, а между тем это было важнейшим условием нашего спасения.

Мой план состоял в том, чтобы дойти до северного берега Луэнге вечером, то есть в такое время, когда местные жители меньше всего будут думать о нас, а челны их окажутся на берегу без присмотра, и в темноте переправиться на южный берег. Тогда мы могли бы спастись. Если же весть о нашем бегстве, которая назавтра обязательно достигнет берегов Луэнге, опередит нас, машукулумбе спрячут челны, а нас окружат и, может быть, перебьют.

Мои спутники — как европейцы, так и африканцы — понимали, что я прав, и, скрипя зубами от боли, продолжали идти вперед.

Через 3 километра мы почувствовали себя такими обессилевшими от усталости и чудовищной жажды, что я и сам подумал: дальше идти невозможно. Впереди показалось несколько деревьев, по которым мы сориентировались: поблизости находилось селение вождя Ньямбо. Нам предстояло пройти между этими деревьями и рощицей, прилегавшей к селению. После этого нужно было взять на юго-запад, чтобы пробраться к лагунам и дальше на остров. Там мы оказались бы на виду, но зато могли рассчитывать, что найдем в тростниках хоть один челн.

Под деревьями мы заметили хижины пастухов Ньямбо. От них отделилась женщина, которая пересекла нашу тропу. Она несла огромную связку травы, закрывавшую ей лицо. Но вот она бросила связку на землю, чтобы передохнуть, заметила в четырехстах шагах от себя нас, громко закричала и со всех ног пустилась бежать в сторону селения. Из хижины выскочило несколько машукулумбе, но они не подошли к нам ближе чем на 500 метров. Появление их оставило меня совершенно равнодушным, ибо я заметил нечто другое.

Возможно ли это? Метрах в трехстах от нас стремительно опустилась птица. Неужели там вода? Мои спутники остановились:

— Птица! — воскликнул один.

— Да, птица! — отозвался другой.

— Но там не вода, — проговорил Мапани, грызя сырой корень травы, который он только что выкопал штыком из земли.

— Мертвая дичь, падаль! — спорили африканцы.

— Нет. вода, вода!

Я хотел бежать в ту сторону, но при всем желании не мог. «Возможно ли это, о боже, боже мой!» — шептала моя жена. У нее настолько пересохло во рту, что она лишилась: голоса.

Мы все-таки ускорили шаг и вскоре оказались у неглубокой лужи с теплой водой. Но какое это имело значение, ведь перед нами была вода, вода! Мы остались там целых пятнадцать минут и, вымыв напоследок ноги, двинулись) дальше, словно помолодевшие.

Страдая от невыразимой боли, мы едва тащились, все! более тупо глядя перед собой, как люди, которым не на что надеяться. И все же мы постепенно приближались к границе пожарища. Далеко на юго-востоке показалось одинокое высокое дерево.

Вспыхнувшая вновь надежда вскоре достигнуть Луэнге придала нам силы. Около четырех часов мы миновали пожарище и достигли зарослей полегшей бородатой травы. Несколько месяцев назад, когда трава была еще молодой и нежной, ее придавил к земле паводок. Теперь мы шли по ней, как по мягкому ковру. Вдали виднелась уже возвышенность с тенистыми сикоморами Босанго — они служили нам ориентирами. Мы пошли к ним кратчайшим путем — через долину, имея в виду выйти к прежнему месту переправы. Вдали маячили какие-то силуэты — мы приняли их сначала за людей, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это животные. Они подпускали нас порой на сто шагов. При виде животных у наших африканцев разыгрался аппетит, но что было делать? Если мы хотели живыми достичь берегов Замбези, нам нельзя было стрелять ни по сю сторону реки, ни дальше — на расстоянии 20–30 километров от южного берега.

Около шести часов мы вышли к первым двум лагунам и по мелководью переправились через них. Тут мы остановились, чтобы нас не заметили с другого берега зоркие глаза жителей Босанго. Вскоре мы нашли укрытие и отдыхали в нем до наступления ночи, под покровом которой намеревались осуществить рискованную переправу через Луэнге. Когда наконец стало совсем темно, мы поползли на четвереньках по невысокой траве в сторону Луэнге и вскоре добрались до того места, где высадились, когда шли на север. Последние сто шагов мы ползли под прикрытием большого термитника, возвышавшегося на сжатом кукурузном поле.

На берегу мы снова передохнули, а затем я послал одного африканца вверх по течению искать челн. Мы же принялись разыскивать оставшиеся в поле кукурузные початки, но, к сожалению, ни одного не нашли. Зато мне попался большой кусок полусгнившей корки тыквы. Какая счастливая находка! Мы разрезали ее на мелкие кусочки, и каждый получил свою порцию, сожалея о том, что добавки не будет. Сидя на берегу, мы опустили ноги в воду и принялись обсуждать события дня. Каждому хотелось услышать подтверждение того, что казавшееся невозможным осуществилось, что мы действительно живы и находимся на берегу Луэнге. Вскоре африканец принес радостную весть о том, что на близлежащем острове видел челн. Он указал нам это место, и я его сразу узнал. Да, это был тот самый остров, через который мы переходили, неся на себе груз. На берегу лежал челн-однодеревка, длиной не более 2,5 метра — скорлупка, от которой, однако, зависела наша жизнь.

Но как заполучить столь ценный для нас челн? Днем мы смогли бы за полчаса изготовить тростниковый плот, но ночью нельзя было идти в болото за тростником. Я подозвал к себе африканцев долго толковал с ними и обещал выдать на Замбези три одеяла тому, кто, не страшась крокодилов, доплывет до острова и приведет оттуда челн. Они долго совещались, пока Мушемани и Сироко не бросились наконец в волны. Однако один из них еще у берега задел ногой крокодила. Оба мгновенно выскочили из воды и больше не решались повторить свою попытку.

— Если вы не пойдете, придется идти мне. Но я знаю, что если меня схватят крокодилы, никто не доберется до Замбези. Что вы будете делать без руководителя? Сегодня вы слушались моих приказаний и тем спасли себе жизнь. Крокодилы издалека увидят мою светлую кожу, а вашу темную могут в темноте и не заметить.

Никто мне не ответил, каждый думал о себе. Тогда я обещал смельчаку, который отважится переплыть на остров, мушкет (его нес Мапани). Тут же вызвался марутсе по имени Монохела. Его темное тело медленно и тихо стало сползать в реку. Мы сбились в кучу на берегу. Мапани стоял с высоко поднятым копьем, чтобы в случае надобности отогнать крокодилов. Было слышно, как бьются наши сердца. От исхода этого героического подвига зависела наша жизнь. Если крокодил схватит храбреца, ни один африканец не решится последовать его примеру, и мне придется принести себя в жертву. Никто из нас не произнес ни слова, но как только Монохела доверился реке, все мы — сначала европейцы, а следом за нами и африканцы — опустились на колени и вознесли к небу горячую молитву, шедшую из глубины души. Мы просили, чтобы отважному было дано спасти нас. Молитва была услышана; Монохела доплыл до острова и влез в лодку.

У него, однако, не было ни весла, ни шеста, и лодка стала описывать круги, пока Мапани не посоветовал грести руками. Вскоре Монохела уже стоял среди нас. Мы приветствовали его горячо, но тихо, чтобы не выдать свое присутствие машукулумбе, хотя я не сомневался, что только грохот может заставить их покинуть хижины в темноте.

Теперь надо было переправить на противоположный берег по очереди всех участников экспедиции. В качестве перевозчика я выбрал Фекете, но первая попытка перевезти Лееба окончилась неудачей. Челн был слишком мал для двоих. Лееб и Фекете упали в воду, к счастью, на мелком месте у самого берега. Нужна была лодка большего размера, но такую можно было найти только на противоположном берегу. Я предложил Мапани двустволку, которую нес Ионас, если он переправится в челне через реку и пригонит самую большую из лодок, находящихся в тростнике. Мапани тут же взялся за дело. Используя штык в качестве весла, он оттолкнулся от берега, радуясь тому, что так легко заработает ружье. Мы же, лежа в сгущавшейся тьме на берегу, напряженно прислушивались. Долгое время мы не слышали ничего, кроме возни крокодилов, но вдруг у берега раздались и другие звуки.

Мы знали, что означает этот плеск: Мапани вернулся с челном, который вмещал двух человек. Удивительно быстро все мы переправились на остров, и пересекли его пешком. Челн же обогнул его по воде.

Когда дело дошло до переправы через второй, более широкий рукав Луэнге, возникло новое препятствие. В этот день нам предстояло испить до дна горькую чашу испытаний. Уже целый час небо затягивали грозовые тучи, которые постепенно закрыли звезды. Когда же мы собрались покинуть остров, разразилась буря. О том, чтобы переправиться на нашем челне через широкий поток, да еще несколько раз, не могло быть и речи. Скорлупка, борт которой возвышался не более чем на 5 сантиметров над поверхностью воды, была бы немедленно поглощена волнами. Я знал, однако, что, к счастью подобные штормы продолжаются недолго. Было всегда девять часов, мы имели возможность выждать и использовать это время для отдыха.

Мы улеглись на берегу под защитой большого термитника. Ночь выдалась холодная, и мы разожгли костер, довольно большой, но не высокий, чтобы пламя не привлекло внимания машукулумбе. Огонь оказался настоящим благодеянием, особенно для Лееба и Фекете, которые промокли насквозь, когда перевернулся челн.

Мапани, Ионас и Марума охраняли нас, я же прикорнул у костра и вскоре задремал. Пока я спал, моя жени бодрствовала, а африканцы ставили ей на ноги холодные компрессы. Около одиннадцати часов я проснулся и взял охрану на себя.

Волны с шумом бились о берег, в долине свистел ветер. Над нами нависло мрачное, черное небо, нигде не было видно ни звездочки. Будет ли шторм продолжаться? Если он не закончится до полуночи, мы все погибнем. Нам ведь нужно еще так много успеть до восхода солнца! Одна переправа займет по крайней мере два часа. Еще час потребуется для того, чтобы пересечь болото в направлении на Босанго, полчаса — чтобы обогнуть селение. После этого останется еще 6 километров пути. И их тоже надо пройти ночью, пока не рассветет.

Спасение наше зависело от того, удастся ли нам миновать Босанго незамеченными, чтобы местные жители не узнали, что мы переправились через Ауэнге и не стали на следующий день искать нас к югу от реки, а ограничились ее северным берегом.

Предпоследний час дня 2 августа, начавшегося для нас в час ночи, оказался очень мучительным. Неужели, после того как мы столько боролись и страдали, нам предстоит погибнуть в последний момент?

Волны продолжали сердито биться о скользкий берег, но ждать дольше было невозможно.

— Мапани, вперед!

— Баас, я не могу!

— Мапани, нам нужно переправиться на тот берег!

Наконец я убедил его. В первый, самый опасный рейс, он взял Монохелу, который держал в руке факел, чтобы укрепить его в качестве маяка на противоположной стороне. С каким напряжением мы прислушивались! Наконец Мапани вернулся, но заявил, что опасается, как бы челн все-таки не перевернулся.

— Баас, будет смерть!

Я взял карабины и дневники, обменялся рукопожатиями с Фекете и Леебом, поцеловал жену, и мы без слез рас- j стались. Может быть, увидимся еще, а может, это рукопожатие будет последним! Мне пришлось улечься на дно челна, чтобы он сохранил устойчивость. Волны громко бились о борт жалкой посудины. Еще долго, до самой середины реки, я слышал прощальный привет жены. Слава богу, мы все-таки достигли берега! Я дал сигнал об этом, взмахнув факелом.

Мы высадились точно в полночь.

День 2 августа 1886 года, на протяжении которого судьба столько раз подвергала нас страшным испытаниям наконец закончился.