По Южной и Центральной Африке

Из Молепололе в Шошонг

Еще сорок лет назад, когда племя баквена уже отделилось от банквакетсе и переселилось на север, оно жило богато, главным образом благодаря охоте и животноводству. Более слабая часть племени откочевала к озеру Нгами, где с ильно страдала от лихорадки. Остальные же акклиматизировались, взяли верх над окружающими племенами и полностью слились с ними. Богатство племени составляли бесчисленные стада, пасшиеся на Нотвани, западном берегу Марико и ее западных притоках.

В 1842 году молодого вождя баквена по имени Сечеле в первый раз посетил Ливингстон и преподал ему основы рационального земледелия, хотя и в простейшей его форме. После этого Сечеле поселился на речке Колобенг в 20 милях от прежнего места жительства. Так возникла его первая собственная резиденция.

Земледелие явилось для баквена настоящим благословением. Несмотря на периоды засухи, племя настолько усилилось, что голландцы сочли его слишком могущественным. То, как они обошлись с Манкуараном, Монтсуа и Хацициве, показывает, что они стремились раздвинуть границы своих владений на запад и решили «сократить» баквена. Они обвинили это племя в краже скота с ферм и потребовали возмездия. В 1852 году буры перешли к насилию и произволу. Они напали на селение Колобенг и сожгли его, захватили скот, увели многочисленных пленных. После разрушения Колобенга возникло селение Литеяне, а позднее Молепололе.

Покинув котловину, в которой лежит Молепололе, мы направились по долине на север.

Утро 1 января 1874 года выдалось пасмурное. Второго, после полудня, я взял двустволку с двенадцатью патронами и отправился на запад, чтобы добыть дичи к столу. Шагах в семистах от фургона я заметил гну, а пройдя еще тысячу, обнаружил следы жираф, пересекавших тропу в северном направлении. Я изменил курс и двинулся за жирафами. Очевидно, до меня тут побывало не менее двадцати животных.

Примерно через час следы разделились. Я пошел по более многочисленным, которые вели на северо-запад. Трава, хотя и невысокая, становилась все более густой, а следы — все менее отчетливыми. Тем не менее по нескольким сломанным сучкам я определил, что животные паслись здесь еще несколько часов назад. После этого я перестал следить за направлением и, пройдя еще 3 мили, совершенно сбился с пути.

Я чувствовал себя очень вялым и утомленным, сильно хотелось пить. Но хуже всего было то, что» от палящего солнца в голове у меня стоял гул, как на мельнице, а в висках ломило. Возвращаясь в таком состоянии, я, сам того нс замечая, два раза сделал крюк и оказался не более чем в 5 милях от фургона. Однако из-за растерянности и сильной головной боли я избрал направление, уводившее меня от, фургона, и пошел настолько быстро, насколько позволяла усталость. До сих пор не могу понять, почему, сойдя со следа жираф и направившись, как мне казалось, к фургону я даже не взглянул на солнце. Сделал это я только тогда, когда оно стало клониться к западу и длинные тени деревьев возвестили о конце дня.

Тут я повернул на юго-восток, потом на восток, чтобы выйти на дорогу, ведущую из Молепололе в Шошонг. Однако к этому времени усталость достигла предела, и я едва мог пройти двадцать шагов, чтобы не присесть и не пере дохнуть. Жажда мучила меня ужасно. В надежде, что я быть может, нахожусь ближе к фургону, чем предполагаю а также чтобы привлечь внимание охотников из племен! масарва[22], если они недалеко, я дал восемь выстрелов и с величайшим вниманием прислушался. Однако ничто не нарушало тишину.

Я с большим трудом взобрался на колючее дерево и, не обращая внимания на раны, которые оно мне причинило, выстрелил с его верхушки еще два раза. Я рассчитывал, что меня могут увидеть, но в какую бы сторону я ни обращал помутневший взор, в кустарнике не замечалось никакого движения, нигде не было видно ничего, что могло бы подать надежду. Меня охватил страх. Я не мог рисковать двумя последними патронами. От усталости и недомогания ружье стало казаться мне таким тяжелым, что я едва его не бросил. Что делать? Кричать? Да, кричать. Я не понимал, что это бесполезно и только привлечет диких зверей. Взобравшись на термитник, я закричал во всю мочь, но вскоре до такой степени измучился, что был вынужден зацепиться за термитник, чтобы не упасть.

С трудом спустившись, я положил ружье на землю, сам улегся рядом и, словно потеряв рассудок от палящих лучей солнца и полного изнеможения, громко захохотал. Мне показалось бессмысленным искать спасения в дебрях, где ни вблизи, ни вдалеке не было ни души. Нервный смех вызвал сильнейший приступ кашля, который привел меня в чувство.

Опасаясь потерять сознание от мучительной жажды, я стал искать листья, содержащие влагу, чтобы охладить пылающие губы. Но одни листья высохли, другие были покрыты пушком. Я сорвал несколько листьев с неизвестного мне куста и прижал ко рту, однако по иронии судьбы они оказались горькими как желчь. Еще несколько шагов — и я уронил ружье, но тут же осознал, что принес в жертву свое единственное средство защиты, своего лучшего друга; напрягая свои последние силы, я дотащился до места, где бросил ружье, из которого еще можно было выстрелить дважды, и поднял его. Чем стал бы я без ружья в этой чаще — беззащитной жертвой гиен?!

Я надеялся еще, что мне удастся разжечь небольшой костер, использовав порох патрона, и под защитой костра провести ночь. Однако и эта надежда обманула меня: сухие ветки, что я собрал, не занялись. Тут я впал в полное отчаяние, словно в бреду у меня рождались самые дикие идеи. С уст моих срывались проклятия, и я машинально хватался за ружье.

Силы покидали меня. Я еще помню только, что упал на колени. В этот момент рядом со мной на землю опустился какой-то черный человек, подполз и обнял меня. Я был спасен — спасен африканцем-масарва. Он шел в поселок, который мы вчера проехали, звать товарищей на помощь, ибо рано утром застрелил далеко отсюда антилопу гну.

Живительный напиток не придал бы мне больше сил, чем эта встреча. Африканец приподнял меня и, когда я поднес ко рту пальцы, показывая, что хочу пить, вытащил из кожаного мешка у себя за спиной пригоршню ягод и поло-: жил мне в руку. Проглотив ягоды и насладившись их сладким соком, я почувствовал себя помолодевшим. После этого я несколько раз произнес слово колой (фургон). Такого слова нет в языке бечуанов, но оно получило права гражданства у этого народа, а также у его вассалов[23] — макалака и других племен. Мой спаситель улыбнулся и показал на юго-восток. «Пата-пата», — сказал он. Это исковерканное голландское слово обозначает у местных племен дорогу, проходимую для фургона. Я кивнул головой в знак того, что понял его, и, поднявшись с земли, попытался двинуться в путь. Африканец взял мое ружье и перекинул его с тремя ассегаями через левое плечо, правое же — он был ростом ниже меня — подставил, чтобы я на него опирался. Собрав, остатки сил, я начал продвигаться вперед, хотя и очень медленно, с остановками.

Когда солнце скрылось за горизонтом, мы достигли проезжей дороги. На востоке небо окрасилось в темный цвет, там засверкали молнии, до нас донесся гром. Стало прохладнее, и хотя все еще было тепло, я задрожал от дуновения ветерка, который прилетел с северо-востока и по, шевелил кроны деревьев.

Я обливался потом, и моя рубашка (куртку я оставил в фургоне) пристала к телу. После получаса ходьбы я хотел присесть, но спутник мой этого не допустил. Вскоре он сошел с дороги в кусты и направился налево. Я не хотел идти за ним, так как фургон находился в противоположном направлении, но африканец показал на рот и сделал глотательное движение.

— Вода? — спросил я.

— Да, да! — кивнул он головой и осклабился.

Я повиновался.

Недалеко от дороги местные жители выкопали в песке небольшой колодец. Вода в нем оказалась плохая, но мне она доставила блаженство. Не более часа назад здесь побывали гну и утоляли жажду этой же влагой. Едва я, напившись, поднялся, как масарва сделал мне знак следовать за ним. Он показал на тучу, шедшую с востока. Когда мы вернулись на дорогу, стало совсем темно и почти сразу же началась гроза. На нас низверглись потоки дождя. Большие капли, падавшие на тело, рождали во мне неприятное чувство усталости и бессилия.

Опираясь на плечо своего спасителя, я кое-как ковылял вперед, местами по колени в воде. Наконец послышался лай собак. Едва заметив нас, Э. и Б. бросились ко мне из фургона и стали бранить за то, что своим отсутствием я причинил им такое беспокойство. Они, видимо, и не подозревали, что со мной произошло.

Оказавшись внутри фургона, я просто ожил. Прежде всего попросил товарищей накормить масарва и уложить его спать с Питом у костра. Обильный ужин и продолжительный отдых настолько восстановили мои силы, что уже на следующее утро я мог ходить без посторонней помощи.