По Южной и Центральной Африке

Пребывание у Мо-Панзы и путешествие до границы страны Машукулумбе

В первый же вечер, проведенный нами в лагере на реки Ки-Н’Онга, я послал Фекете к Мо-Панзе. Слуга вернулся и доложил: «Господин доктор, такого доброго старого царя мы у матока еще не встречали!»

Трудно рассказать, как обрадовало меня это сообщение. Ведь именно теперь, когда мы готовились к прыжку и страну Машукулумбе, для успеха нашего предприятия был особенно нужен дружелюбный правитель.

Еще до того как мы прибыли во владения Мо-Панзы, он слышал о нас и был чрезвычайно счастлив, что наконец-то к нему явились белые! «Я так долго ждал макоа, — сказал он Фекете. — Слышал про Монари и про маленького Дохороша[59], слышал, что они переправились через Великую реку, — тут он показал на юг — и идут к нам, но они так и не пришли. Я уж думал, что умру, не увидев никого из вас, и вот все-таки встретился с макоа. Да к тому же ты говоришь, что пришел не один, что с вами есть даже мосари[60] или мусезана[61]».

Мо-Панза захлопал от радости в ладоши, и хотя ему было за девяносто и он ослабел под бременем лет, опустился на колени и поцеловал землю. «При этом, — рассказал мне Фекете, — он говорил о том, как счастлив теперь, когда самое его сокровенное желание исполнилось и он собственными глазами увидит белых европейцев, умеющих делать ткани и ружья! Мо-Панза угостил меня пивом и послал вам, господин доктор, горшок с пивом, земляные орехи и кукурузу».

Я со своей стороны приготовил подарки для царя и поручил слугам доставить их по назначению. Позднее я убедился что Мо-Панза действительно добрый человек. К тому же он имел не менее покладистого и крайне разговорчивого старого советника. К сожалению, последнего слишком часто оттеснял в сторону брат Мо-Панзы — корыстолюбивый Тартюф лет сорока.

Милый братец явился к нам уже на следующий день И стал бесстыдно приставать с различными требованиями и претензиями. Больше всего он старался заполучить оружие с большим количеством патронов, имея в виду предпринять с отрядом соплеменников разбойничий поход в пограничные районы страны Машукулумбе (главным образом для захвата скота). Он намеревался действовать на собственный страх и риск. До этого времени у его людей были только плохие мушкеты, к тому же без патронов. Выражаясь дипломатическим языком, я еще не вступил в официальные отношения с машукулумбе, но мне было совершенно ясно, что нам не следует как-либо поддерживать подобное предприятие.

В тот же день нас посетил и старый советник царя, который по поручению Мо-Панзы пожелал узнать, как я себя чувствую. Я попросил предоставить мне сорок носильщиков, чтобы отнести мое имущество в царскую резиденцию. Нанимать на такой короткий участок пути больше сорока носильщиков не было надобности, поскольку мои слуги могли помочь при переноске поклажи.

Назавтра утром пришли носильщики, с которыми мы быстро сговорились о цене. Из уважения к Мо-Панзе я при вступлении в его резиденцию впервые устроил торжественное шествие.

Впереди шел бой[62] с развевающимся австрийским флагом. За ним Фекете, за Фекете — остальные участники экспедиции. Дальше следовали слуги с подарками, предназначенными для Мо-Панзы. Замыкали шествие носильщики. Через час с четвертью мы достигли царской резиденции, которая, согласно обычаю, располагалась на лесистом склоне возвышенности, среди обширных полей сорго и кукурузы.

Наученные опытом, мы не ожидали от резиденции ничего особенного. Так называемые царские дворы состоят из жалких хижин. Они так примитивны, что очень быстро приходят в негодность, их никогда не чинят, поэтому все резиденции к северу от Замбези имеют очень запущенный вид.

Царское жилище Мо-Панзы было наиболее жалкой руиной из всех нами виденных. Несколько дырявых хижин Ь совершенно развалившихся, даже потерявших обычную круглую форму легких строений из бревен и ветвей, с неводными травяными крышами — вот и вся столица! Глина, которой некогда были обмазаны эти хижины, большей частью обвалилась, и ветер весело задувал через бесчисленные дыры, щели и трещины. Как только снаружи становилось холодно, ящерицы, змеи и насекомые свободно проникали в дома, и только дым мешал летучим мышам и совам ночевать вместе с людьми.

Столь плачевное состояние жилищ показалось мне тем более удивительным, что матока хорошо обращаются со коими женами и не заставляют их много работать. У читателя может возникнуть вопрос: какое отношение имеют жены к сооружению хижин? Самое непосредственное, ибо у жителей Южной Африки строительством занимаются женщины. У племен, живущих к югу от Замбези, они, кроме того, выполняют все полевые работы. Несмотря на это, хижины бечуанов и матабеле — настоящие дворцы по сравнению с творениями женщин из племени матока, хотя посредине не работают в поле и даже при постройке хижин упруги подносят им дерево и глину.

Главной причиной плохого состояния жилищ я считаю теплый климат и густые леса, которые летом дают тень, а зимой защищают от ветра и холода не хуже, чем хижины: великолепные природные условия выработали у жителей безразличие к их домам.

Между хижинами росли мимозы и две огромные смоковницы. Несмотря на зимнее время, деревья стояли в красивом наряде из больших темных листьев, а их густые ветви сгибались под тяжестью плодов, которые висели связками или кольцами шириной в 80—100 сантиметров. Фиги, имевшие бежевато-оранжевую окраску, были не [крупнее итальянских, но содержали в четыре раза меньше питательных веществ. Местные жители предпочитали им различные лесные плоды, но охотно прятались в тени смоковниц от солнца, а их ветви употребляли в качестве стропил для крыш. На одной из мимоз висели щит и несколько корзин, вероятно военные трофеи.

Когда торжественное шествие достигло наконец резиденции Мо-Панзы, нас уже ждало все население, от мала до велика. Матока еще никогда не видели белого человека. Можете себе представить, с какой поспешностью ринулись они к нам. Вероятно, никто из них и не подумал о том, какое впечатление производят на нас они сами и и хижины. Для этих счастливцев их мирок был всей вселенной.

Вскоре мы увидели две хижины, которые занимал Мо Панза, а вокруг — имевшие более приличный вид хижин, его жен. Поблизости росла молодая смоковница с густо, листвой. Под ней обычно отдыхал сам царь. Нам предложили здесь подождать его. Слева виднелась развалившаяся хижина, а рядом — источенные червями наполовину рухнувшие столбы для трофеев: вбитые в землю сучковатые сухие деревья, на которые вешали трупы львов, леопардов, гиен, буйволов…

В дальнейшем мне было предоставлено право взять любой предмет из этого «храма славы». К сожалению, черепа настолько пострадали от непогоды, что ни один не мог мне пригодиться.

Подождав с полчаса, мы увидели с трудом передвигавшегося старика. Он шел, опираясь на палку, в окружении советников и безоружных слуг. На нем было наброшен, красивое шерстяное одеяло, которое незадолго до того подарил ему пришедший от устья Луэнге торговец-мамбари. В этом царственном одеянии, которым он определенно хотел нас поразить, царь опустился на соломенную циновку и в нашем присутствии повторил, что счастлив перед смертью увидеть у себя белых.

Длинная приветственная речь царя, не лишенная торжественности, закончилась словами:

— Знайте: когда я говорю, что со вчерашнего дня чувствую себя счастливым, слова эти исходят из уст человека, знающего больше, чем любой из моих подданных. Ибо уста эти не раз уже смыкались, а потом открывались вновь. Несколько раз я умирал и снова оживал[63]. Оживлял меня бог, который, по рассказам марутсе, обитает в небесной синеве и в проносящихся по ней облаках. И потому два раза в сутки — утром и вечером — вы увидите, как я припадаю к земле и возношу благодарность богу за его милости. Вы и сами видите, что он меня слышит, ибо я часто просил его прислать мне белых, чтобы я мог познакомиться с ними. Они долго не появлялись, а я стал так стар и немощен, что едва держусь на ногах. И вот теперь вы пришли, и я приветствую вас. Но последуйте моему совету и не ходите туда, куда решили идти. Машукулумбе не такие люди, как я и вы! Здесь перед вами всего лишь несколько хижин, и потому вы, верно, думаете, что Мо-Панза беден. Но это не так! Многочисленны мои селения, повсюду в долинах рек и посреди леса широко раскинулись мои поля. На моих землях много дичи, часто нас навещают и слоны. Мои люди никогда не страдают от голода, и машукулумбе приходят к нам торговать. Мы их хорошо знаем.

Речь царя была проникнута чувством собственного достоинства, которое придает старость; да и внешность его, особенно выражение лица, внушала доверие, производила впечатление чистосердечия, хотя глаза немного косили.

Физическое состояние правителя было очень тяжелым, суставы его рук и ног распухли от ревматизма, который готовил ему немало мучительных часов. Я сразу же понял, что суеверность Мо-Панзы, который связал наше появление со своим божеством, может быть нам полезной.

Я пожелал царю выздоровления и долгих лет жизни, а затем попросил предоставить нам место для лагеря. Выслушав меня, он указал на красивейшую смоковницу справа от себя и обещал снова прийти после полудня, чтобы потолковать о своей болезни с «белым колдуном».

В назначенное время Мо-Панза действительно явился и сразу же заговорил о своем давнем недуге. Разумеется, как и любая другая болезнь, поражающая кого-либо из матока, страдания его были следствием вражеского колдовства. «Пока я спал, в мое тело впустили муравьев[64], термитов и змей, которые двигаются внутри, причиняя мне сильнейшие боли, кусают, колют и рвут, пока я не умираю[65]. Вернувшись к жизни, я несколько дней чувствую себя лучше».

Я обещал старику приготовить для него лекарства и перевел разговор на наше путешествие. В ответ на просьбу предоставить мне носильщиков на следующий же день, он покачал головой:

— Нет, я послал гонцов на границу со страной Машукулумбе, где у меня пасутся быки, чтоб оттуда привели одного в подарок вам.

Желая ускорить отъезд, я тут же отказался от подарка. Но царь не уступил. Очевидно, за этим крылся его брат со своими дурными советами. Сей дипломат уже рал узнал, что я не собираюсь дарить Мо-Панзе ружье и намеревался принудить меня к этому с помощью остроумного хода. У царя было мало быков, и для людей этого племена они представляли очень большую ценность. Если бы я взял быка, мне пришлось бы отдарить царя чем-нибудь столь же ценным, по крайней мере ружьем.

— Господин, дай мне носильщиков, но до реки Луэнге, а не до первого селения машукулумбе.

— Что ж, идите, но я не могу принуждать своих людей ведь до Луэнге так далеко! Обещаю тебе поговорить с ни ми. Многие и так придут посмотреть на вас, тогда и услышим, что они скажут.

Пока царь щедро снабдил нас крепкой бучуалой а моих слуг — провиантом. Он сделал бы куда больше, если б его не удерживал младший брат и наследник, который отнюдь не связывал наше появление с богами.

Ни в одном из племен матока, с которыми мне доводи лось иметь дело, я не встречал людей с такой оригинальной внешностью, как в этом селении. Могу утверждать, что среди подданных Мо-Панзы весьма распространен тип, указывающий на прежнюю связь матока с северными племенами. Связь эта прервалась после того, как машукулумбе захватили земли, лежащие к северу от области расселения матока.

Мне показалось также, что в жилах некоторых матока текла кровь и мамбари. Это естественно, ведь мамбари издавна посещают эти места, скупая слоновую кость. Черты их заметны у хорошо сложенных, сильных людей, по крайней мере среднего роста. У них длинные курчавые волосы, у многих орлиный нос, у некоторых удлиненный подбородок.

Матока носят на груди, а чаще на лбу или в волосах ракушки-импанде (амулеты), которым приписывают сверхестественные свойства. Считается, например, что они предохраняют от некоторых болезней. Мо-Панза подарил своим любимым женам — а их у него немало — и детям по импанде, чтобы те, по его примеру, носили их на груди.

Как я вскоре узнал, Мо-Панза женился не только на прекрасных дочерях своей земли, но и на менее прекрасных наследницах подвластных ему вождей, которых он стремился посредством кровного родства обратить в верных вассалов. Не брезговал этот слабосильный старец и едоками вождей, имея в виду присоединить их владения к своим полям. Таким образом, девяностолетний африканский правитель, никогда не видевший белых, мог бы послужить иному французскому романисту прототипом для образа «старого греховодника».

Я встретил у Мо-Панзы трех машукулумбе, бежавших из своей страны. Мои спутники впервые увидели людей с шиньонами, о которых мы слышали столько дурного, начиная с Замбези.

Пятнадцатого июля появился и «настоящий» машукулумбе. Он принес для обмена четырнадцать железных мотыг, которые в свою очередь купил за быков у соседей на западе. Человек этот был совершенно нагим, если не считать куска ткани в полтора квадратных метра, накинутого на плечи. Этот лоскут он приобрел раньше у того же Мо-Панзы за несколько шкур антилоп лечве и куду.

Нас этот машукулумбе чрезвычайно заинтересовал. Не успел он войти, как мы заметили, что матока обращаются с ним не без осторожности, что его скорее боятся, нежели уважают. Поэтому ему платили больше, чем следовало. Моя жена и слуги также рассматривали «свободного машукулумбе» с известной робостью. Итак, это один из тех, кто внушает страх! Но разве вид его так ужасен? Нет, он кажется равнодушным и даже скромным. Уже два часа сидит он неподвижно на корточках. Только вздымающаяся при дыхании грудь да взгляды, которые он время от времени бросает на нас, показывают, что этот «страшный человек» не мумия, а живое существо.

На следующий день у моей жены начался очередной приступ лихорадки, и ей пришлось остаться на своем жалком травяном ложе. Чтобы по возможности охладить воду, мы наполнили водой парусиновый мешок и подвесили на тенистом дереве, где его обдувал ветер. Холодные компрессы на голову принесли страдалице известное облегчение. Я стоял близ ее ложа, пытаясь выменять у пришедших матока на стеклянные «золотые звезды» овцу и несколько очень красивых глиняных трубок, изображавших большей частью головы зверей. Вдруг жена моя закричала и, несмотря на лихорадку, вскочила. Под ее ложем извивалась полутораметровая змея, которая забралась сюда, преодолев изгородь из веток и травы.

Услышав шуршание, жена подумала, что это мышь или крыса, которые часто досаждали нам. Но вдруг она почувствовала, что подушка ее движется, и, подняв голову, увидела, как из травы показалась змеиная голова. Когда жени вскочила, мы увидели всю кобру, пытавшуюся спастись и, густой траве. Заметив страшную змею, гости бросились вон из лагеря. Однако в тот же миг я метнул в нее топор, а Лееб ударил прикладом ружья, и через несколько мину, пресмыкающееся с перебитым хребтом перестало быть опасным.

Почувствовав себя немного лучше, Роза навестила Мо Панзу в его самой большой и лучшей хижине, которая служила для приема гостей. То, что она рассказала об этом зале для аудиенций, побудило меня оторваться от зарисовки селения и с небольшим подарком в руках отправиться и «чудо-дворец» Мо-Панзы.

Войдя в просторную хижину, я не сразу сориентировался, так как помещение было погружено в полумрак. Посредине его горел очаг, дым уходил через многочисленны, щели и трещины в стенах, сквозь которые можно было раз глядеть голубое небо солнечного июльского дня.

На жалком ложе, устроенном на подпорках, сидел седовласый монарх. Перед ним распростерлись ниц несколько новых посетителей. Они принесли обычную дань — пиво и глиняных и деревянных сосудах. Его прилежно распивали фавориты и братец царя, сидевшие по другую сторону от Мо-Панзы. Их глотки представлялись мне бесконечными трубами, уходившими под землю, ибо они просто пропускали через себя дрянной напиток, не делая при этом как будто никаких глотательных движений.

Огромные сосуды для питья быстро опорожняли и на подняли вновь, опустошенный горшок отодвигали в сторону и в хижину втаскивали другой, который в свою очередь через необыкновенно короткий срок оказывался пустым. Вокруг сновали и резвились большие коричневато-желтые крысы. Их никогда не трогали, они об этом знали и явно радовались доброте людей, делящих с ними свое жилище.

Поблизости от хижины Мо-Панзы находились другие дома, несколько менее проницаемые для дождя и ветра. В них жили любимые жены царя. Строения не были расположены по кругу, как у марутсе.

Мо-Панза, человек, обладавший огромными земельными владениями, царь, пользовавшийся особым уважением других вождей матока за свои связи с грозными машукулумбе, был бедняком. А ведь благодаря обилию воды и плодородию земель, принадлежавших Мо-Панзе, его подданные могли бы достигнуть благосостояния, если б только царь и его советники больше о них заботились. Животноводство и земледелие могли бы отлично прокормить в этой маленькой стране в двадцать раз больше жителей, чем сейчас, когда население ее не превышало две тысячи душ.

По случаю нашего визита Мо-Панза подарил нам полуторагодовалого вола. Я решил не закалывать его, а взять в поход вместе с ослами, чтобы использовать в дальнейшем как вьючное животное. Однако вол еще не знал, что такое неволя. Не успели его привязать к столбу, как он разорвал веревку и был таков. Больше мы его не видели. От вола же, которого хотел подарить мне один марутсе — друг убитого царя Сепопо, я отказался, ибо мне пришлось бы отдаривать его патронами.

Этот изгнанник, который подался сюда после смерти Сепопо, чтобы не быть убитым в числе его верных сторонников[66], сразу же узнал меня и сказал, что впервые мы встретились в 1875 году при дворе его господина в Шешеке. Память у африканцев, как правило, просто удивительная и не уступает их острому зрению и слуху.

Шестнадцатого июля мы покинули Мо-Понде. Перед уходом я передал царю еще несколько подарков, а он снова предостерег меня от путешествия в страну Машукулумбе.

— Гляди, — сказал он, — если ты пойдешь туда, — царь указал на восток, — то достигнешь места, где Луэнге соединяется с Замбези. Там ты сможешь повернуть на север, миновать страну Машукулумбе и наконец достигнуть озера Бангвеоло, о котором тебе уже рассказывал мой старый друг (первый советник царя).

Вместе с тем он отдал необходимые распоряжения людям, которые подрядились пронести мою поклажу через две области машукулумбе, до северной границы с третьей, то есть до Луэнге. Я поставил носильщикам условие: либо идти до Луэнге, либо совсем не идти.

Если на этот раз я получил счастливую возможность действовать самостоятельно и решительно, то этим я обязан прежде всего милости самого царя и дружбе с его старым советником. Этот старик, обнаруживший недюжинны» географические познания, не только выполнял в государстве функции своего рода канцлера, но и соединял политическую деятельность с медицинской практикой. Ко мне он как ни странно, отнесся не как к сопернику, а как к коллеге. Народ очень уважал старика, а потому его покровительство весьма облегчило мое предприятие. Он уговаривал то одного матока, то другого следовать за нами в глубину страны Машукулумбе, до самой Луэнге. Его авторитет оказался сильнее страха, и мы с легким сердцем выступили из лагеря.

Воспоминания о днях, проведенных во владения» Мо-Панзы, впоследствии явились для нас светлым пятном на мрачном фоне действительности, ибо судьба наша вскоре круто изменилась.

Сначала дорога от резиденции Мо-Панзы, к нашему большому удовлетворению, вела прямо на север. Пересеченная местность имела уклон в этом направлении. В пер вой долине я увидел речку Ки-Ачова, а во второй — Морубе. На ней раскинулось селение, окруженное чудесными по лями, среди которых мы отдыхали около получаса. В этом селении жила дочь Мо-Панзы — трудолюбивая, скромна) женщина, которую мы щедро одарили. На деревьях вокруг хижин были развешаны большие калебасы, в которых матока хранят колдовские зелья, медикаменты, а также бродило, употребляемое при приготовлении бучуалы.

На ночь мы стали лагерем у селения Мусосо, лежащего на высоком правом берегу Ки-Моньеко — самой красивой из рек, протекающих в северной части страны Матока. Северный берег реки покрыт густыми лесами, изобилующими дичью. В них обитают целые стада антилоп — эланд и гну, зебр, буйволов.

Селение Мусосо, прекрасно укрытое пальмами и гигантскими мимозами, насчитывало ко времени нашего посещения всего лишь несколько семейств. Они жили в семи хижинах, представлявших собой как бы последний значительный форпост матока на границе со страной Машукулумбе. Вождь Чинганья радушно принял нас и одарил земляным орехами и дикими плодами.

Утро 17 июля 1886 года было одним из самых волнующих на протяжении всего путешествия. В этот день мы должны были впервые ступить на девственную для европейцев землю государства Машукулумбе.

Мы поднялись рано и прошли первые 5 километров в северо-восточном направлении, а потом повернули прямо на север.

Сначала мы следовали вдоль реки Моньеко, берега которой представляют собой настоящие джунгли с живописными, меняющимися пейзажами. Узкая тропа вилась примерно на высоте 12 метров над рекой.

Долина, которую мы прошли в этот день, словно создана для большого селения: плодородная почва для полей и садов, непересыхающая река, которая может круглый год давать воду для орошения земли… К тому же река Луэнге судоходна до самого впадения ее в Замбези. На левом берегу Моньеко — густые леса. Кругом — хорошие пастбища, обилие дичи.

Рассказывая о своем путешествии на север от Замбези, я не раз упоминал о том, как много дичи в тех местах, где я побывал. Однако все это не идет в сравнение с тем, что мы увидели 17 июля. Должен, впрочем, оговориться, что мы достигли границы, за которой не применялось огнестрельное оружие, и, кроме того, оказались на территории, где матока не решаются охотиться из-за машукулумбе, а машукулумбе из-за матока. Мы встречали бесчисленное множество разнообразных животных, которые нас совершенно не боялись. Если бы подобный заповедник попался нам к югу от Замбези, мы поспешили бы удовлетворить свою страсть к охоте и коллекционированию, здесь же чувствовали себя несколько подавленными: ведь мы уже вступили в страну Машукулумбе, и нам предстояло стать лагерем в одном из селений этого народа. Мысли наши снова и снова обращались к этим удивительным племенам и к их родине, еще совершенно неизвестной европейцам.

Мы шли впереди, когда один из носильщиков догнал нас и попросил подождать, пока подойдут все остальные, ибо |они чувствовали себя в безопасности только под охраной наших ружей. Сильно отстал и Освальд, заботам которого я поручил заболевшую ослицу Пици-Намахари.

В это время ко мне подошел Освальд и сообщил, что ослица сдохла.

Полтора месяца спустя, уже на обратном пути, мы узнали, что ослица все еще жива и находится в одном из селений машукулумбе, где ее всячески оберегают как некое сокровище, упавшее с неба. Она совершенно здорова и даже разродилась отпрыском, который в отличие от своей серьезной матери — страшный баловник. Среди машукулумб. он пользовался еще большей популярностью, чем его глубокомысленная мамаша.

Кроме крупного рогатого скота и собак у машукулумбе нет домашних животных, и asintts[67] вызывал у местных жителей такое же, если не большее, удивление, какое вызывают у наших крестьян верблюды, медведи или слоны, которых водят с собой канатные плясуны. Иногда машуку лумбе окружали нас столь плотной толпой, что мы почти не могли двигаться. Но если один из наших ослов начинал ржать, вся масса людей мигом разбегалась, а некоторые, особенно женщины и дети, мчались до самого селения. Африканцы никак не могли привыкнуть к ослам, которых окрестили «зебрами чужестранцев». Местные быки проявляли еще меньше склонности подружиться с длинноухими, обнюхивали их и иной раз бодали. Еще чаще наших верных животных преследовали местные собаки, которые, очевидно тоже принимали усталых серых пришельцев за зебр.

Не меньше доставалось от собак и нашим бедным козам Вступая в селение, мы были вынуждены помещать их в се редину колонны, чтобы как-то защитить. Уже тот факт, что козы и овцы, которых разводили соседи машукулумбе, было неизвестны в их стране, показывает, насколько изолирован но они жили. Эта отчужденность имела и другое последствие: они не могли путем скрещивания улучшить местную породу коров, как это удалось бечуанам, которые издавна спаривали свой скот со скотом дамара и зулусов.

Ожидая носильщиков, я заметил новый тип термитников. Они были самыми низкими из всех, какие мне доводи лось наблюдать в Южной Африке, — не выше 20–30 сантиметров, да и формы я такой не видел: они походили на блюдо, уровень которого понижается по направлению к центру, где находится большое входное отверстие. Поперечник такой постройки из лесса или латерита с крутой наружной стеной составлял обычно 70–90 сантиметров. Подобные постройки попадались и в долинах, но чаще я замечал их на лесистых склонах латеритовых или скалистых возвышенностей, покрытых глиной или лессом.

Наконец группами по четыре-пять человек подошли носильщики. Когда они собрались, я дал им немного отдохнуть, затем велел построиться в колонну и двигаться в сторону самого южного селения машукулумбе, которое, как говорили, находилось неподалеку.

Направо и налево от нас часто появлялись дикие животные, а по ту сторону реки Моньеко возвышались большие хижины, напоминавшие постройки матабеле. Однако людей нигде не было видно. Я расспросил людей Мо-Панзы, и они сказали, что это селение, покинутое машукулумбе. В прошлом году здесь возник конфликт между машукулумбе и людьми Мо-Панзы. Конфликт вскоре был улажен, но жители тем не менее оставили селение и основали новое под названием М’Беза.

— Глядите туда, глядите, вон машукулумбе! — закричал вдруг один из слуг, посланных на разведку.

Мы все остановились и стали смотреть в указанном направлении. И верно — там стояли четверо мужчин. Вскоре мы предстали перед первыми машукулумбе на их собственной земле.