Под крышкой гроба

17

Колонка Дика Лагена кончалась обещанием рассказать в следующем номере нечто такое, что вызовет сенсацию в определенных кругах. Мона Мерримен расписывала в своей светской хронике все подробности сделки Кейбла-Джентри, сообщила о натурных съемках в живописном фабричном городке к северо-востоку от Нью-Йорка. Уже были сделаны предложения на главные роли нескольким кинозвездам. Предполагалось, что роль героини будет играть самая известная английская актриса. Был упомянут и я как один из авторов идеи съемок в Линтоне, а не, как обычно, в Калифорнии, где голливудские декорации не могли обеспечить полной достоверности.

На одной из страниц было помещено сообщение о том, что тайна двух «загадочных убийств» еще не разгадана, но следствие уверено в успехе. «Нанося выкуси!» — сказал я про себя и бросил газету на пол. В этот момент зазвонил телефон, и Эл Девеккио сообщил, что едет ко мне.

Без привычного кресла-качалки, кофе и салями Эл чувствовал себя не в своей тарелке. Перебрав бумаги у себя на коленях, он вытащил одну и заявил:

— У тебя ничего не выйдет, Дог.

— Почему?

— Макмиллан опережает тебя по крайней мере на пять процентов акций. Этого достаточно для перевеса в контроле. Ему удалось заинтересовать авиационный концерн «Фарнсворт», а заполучив заказы, он заинтересует и акционеров. Людям нужны дивиденды, а не трогательная верность прошлому и Бэрринам.

— Но он развалит все производство Бэрринов.

— Без сомнения. Он переведет заказы на свои заводы и справится с ними лучше; только до поры до времени он будет об этом помалкивать, чтобы обвести акционеров Линтона.

— Как авиаконцерн вообще заинтересовался заводом Бэрринов?

— Завод всегда славился высоким качеством исполнения. Там до сих пор применяется старинная технология штамповки с вытяжкой, а для «Фарнсворта» это важно. Только Макмиллан их надует — деньги те же, а сделать можно и на скорую руку.

— Что я могу предпринять?

— Ничего. Самое большое, получишь место в правлении, но это тебе ничего не даст. Макмиллан выиграл. Ты только зря потратил уйму денег.

— Посмотрим.

— Я тебе говорил, тебе надо было сначала научиться считать.

— Людей, которые умеют считать, можно нанять, Эл. Сложив свои бумаги, Эл откинулся на спинку стула и посмотрел на меня необычным взглядом.

— Что намерен делать?

— Есть кое-какие идеи. Завод — это еще не все, ради чего стоит бороться.

— А что же еще?

— Скажу в свое время. — Я достал пачку, и мы закурили. — Что тебе известно насчет братьев Гвидо?

— Вся кайф-машина со скрежетом застопорилась. Ждут, когда братишки вернут товар. Мафия мне в жилетку не плачется, так что подробностей не знаю.

— Тогда делай предположения. Ты у нас по этой части мастак.

— Чертова пропасть денег провалилась неизвестно куда. Мальчики с пушками повысыпали на улицы и, говорят, уже получили задания. Старший Гвидо на всякий пожарный случай вывез семью в Южную Америку. А младший не подсуетился вовремя, так его логово плотно обложили. Они всерьез напуганы и не жалеют денег, чтобы найти пропавшую партию.

— Вот и молодцы.

Сложив все бумаги в конверт, Эл бросил его на стол в мою сторону.

— А теперь, друг мой, разойдемся мирно. Мне уплачено по сегодняшний день, и я не хочу никаких осложнений. Все, что я мог, я для тебя сделал, и если ты опять начнешь талдычить о фронтовой дружбе и прочем в том же духе, я пошлю тебя куда подальше.

— Я тебе позвоню.

— В любое время. Можем позавтракать вместе, пообедать, собраться с полковыми друзьями, но не вмешивайся в мою работу.

Он направился было к двери, но остановился, вспомнив что-то.

— Ты знаешь, я тут долго разговаривал с Ролландом Холландом.

— Да?

— Я опять сделал предположение. — Он широко улыбнулся. — Ну и пройдоха же ты!

Запинаясь, связной начал по-французски, но сразу перешел на торопливый испанский, в такт постукивая пальцем по столу.

— Нет. Простите, мистер Келли, больше ничего не могу сказать. Все полностью вышло из-под контроля.

— Что сказал О’Киф?

Его лоб покрылся каплями пота.

— Умоляю…

Мое лицо, отражавшееся в зеркале за его спиной, не вызвало и у меня особой симпатии. Он привык спокойно работать с краю, а теперь угодил в самое пекло.

— Только из уважения к вам, — с трудом выдавил он.

— Само собой.

— Груз ушел за пределы страны. Курьер, которого убили… доверил его кому-то еще. Один человек по имени Ле Флер… он подозревает, что груз попал в Сохо, в книжный магазин…

— К Саймону Корнеру?

— Да, к нему. Его убили. Но у него ничего не нашли. Однако в результате английская полиция вышла на загадочного Ле Флера. Как говорится, там даже чертям тошно стало. У полиции появилась возможность развалить всю структуру сразу. Стоимость исчезнувшей партии столь велика, что ни одной организации не по силам возместить потерю.

— Что сказал О’Киф?

Глотнув из своего стакана, он медленно наклонил голову и нервно облизнул губы.

— Они почему-то решили сосредоточить все силы на вас. Уже даны… соответствующие указания. О’Киф сказал… что вам надо… исчезнуть.

— Значит, смазывать пятки?

— Извините, не понял.

— Я ^теперь персона нон грата.

— Вот именно, мистер Келли. Все идет к тому, что вам осталось жить считанные дни, если…

— Если?

— Если вы не вернете груз.

— Значит, к делу приступают отборные пушкари?

— Я… боюсь, что да.

— Тебя уполномочили на эту встречу?

— Да.

— Скажи им, пусть идут к известной матери.

После ухода связного я минут пятнадцать послушал новости и выключил телевизор.

Дозвониться до Шэрон Касс не удалось: она ушла обедать. Я просил передать, что вечером зайду к ней домой. Растянувшись на диване, я заглянул в себя и заметил, что мой росток поднялся на пару сантиметров, но я все еще не мог разглядеть, что это. Я плюнул на все и уснул.

Вечер оказался премилым. Играл небольшой оркестр человек из десяти, ублажая несколько сотен важных гостей, съехавшихся в скромный сарайчик С. К. Кейбла, комнат на двадцать.

Шум толпы, раскатистый смех и звон бокалов совершенно заглушали музыку. Кругом было буйство оголенных тел, просвечивающих сквозь прозрачные блузки, обнаженных рискованными декольте и вырезами на спинах. Торговля шкурами. Пощупайте выделку, попробуйте на упругость, потыкайте на прочность. Запахи тел смешались в один безликий ядреный дух.

— Я знала, что тебе не понравится, Дог, — сказала Шэрон.

— Не так уж и плохо. Мы долго здесь пробудем?

Она подала мне бокал, взяв его с подноса у проходившей мимо хорошенькой официантки.

— Что случилось, Дог?

— Ничего.

— Посмотри, как на тебя поглядывают дамы.

— Ну их к черту.

— Ты сегодня не очень-то общительный. Прости. Мне не надо было приводить тебя сюда.

— Я не хожу на поводке, — засмеялся я и легонько дернул ее за волосы. — Ладно, сейчас оттаю. Слишком много всего произошло.

Шэрон показала головой на дверь.

— Вон Ли. Это он уговорил английскую актрису подписать контракт с Кейблом.

— Кейбл тоже взял его в штат?

— На съемки этой картины. Хороший выбор. Только он почему-то не выглядит радостным.

Я поставил пустой бокал на поднос проходящей официантке и взял полный.

— Когда я познакомлюсь с твоим женихом?

— Он появится, когда будет готов, — ответила она почти рассеянно.

— Независимый хмырь.

— Да, — ответила она. — Вполне.

— Стоило бы его предупредить.

— Ну так сделай это.

— Пусть зануда сам не дремлет.

— Что у тебя за выражения?

На ее лице появилась какая-то отстраненная улыбка. Она мне напомнила что-то, листки календаря зашуршали в обратную сторону, отбрасывая год за годом. Росток еще поднялся, и появился первый лист. На нем виднелась какая-то цифра, но была еще неразличима.

Кто-то подошел и увел Шэрон в другой конец зала, а ее место заняла парочка блондинок, завязавших со мной светский разговор. Я отвечал довольно невнимательно, пока не подошла Мона Мерримен и не шуганула их в своем солдатском стиле, заявив, что я весь ее.

— Слушай, что о тебе разузнал Лаген? — спросила она, когда мы остались одни.

— Сам не знаю.

Мона повернулась так, чтобы никто не видал ее лица, и серьезно уставилась на меня.

— Меня считают старой сплетницей, Дог. Но я была очень недурным репортером, пока не стала писать исключительно ради денег. У Дика что-то есть, и он хочет тебя раздавить.

— Не думай ни о чем, Мона.

— Сынок… я тебе говорю, я была хорошим репортером. Мои люди и сейчас передают мне интересные факты.

— Дик считает, что я был крупным бандитом в Европе.

— А ты был?

— Крупнейшим, детка.

— А сейчас?

— Вышел из игры.

— По-настоящему?

Я кивнул утвердительно.

— А он может это доказать?

— Ни малейшего шанса.

— Малыш, мы с тобой могли бы сочинить настоящую симфонию… на пишущей машинке.

— Не надо. Есть музыка погромче.

— Ив ритме стаккато, полагаю?

— Можно и так сказать. Пойдем присоединимся к гостям, — предложил я.

— Тебе не захочется.

— Почему?

— Там стоят Кросс и Шейла Макмиллан. Он что-то не очень доволен предстоящими съемками.

— А сделать ничего не может.

— Не может, поскольку твои братья одобрили сделку.

Пальцы Моны сжали мою руку.

— Неужели это все ты заварил?

— Служу обществу.

— Песик, с каким удовольствием я бы уложила тебя в постельку рядом с собой.

— Мона, разве я похож на плюшевого мишку?

— Ты почище электродрели!

— Ну, мать, ты даешь!

— Ты родился не в свое время, Дог, ошибся веком.

— Да ты прорицательница!

— Это самое приятное из всего, что я слышала за последнюю неделю. И это чистая правда. А теперь будь паинькой, забирай свою куколку и смывайся отсюда. В нашу сторону смотрит айсберг, и по некоторым приметам это не сулит ничего хорошего.

— Кто это?

— Шейла Макмиллан. Старая кошка вроде меня читает приметы не хуже одного знакомого барбоса.

Сказываются годы. Я устал, мне все надоело, ко всему пропал интерес. Я думал, я свободен, но не могу вырваться. Многие погибли, и я был свидетелем. Я продержался дольше других. Наступает моя последняя игра. За спиной никого, рассчитывать не на кого. Бей, Келли! Твоя очередь, Келли.

— О чем задумался? — спросила Шэрон.

— О том, какого черта ты разгуливаешь голая.

— Я вполне прилично одета по сравнению с дамами на сегодняшнем вечере.

— Да уж нечего сказать, в эту шифоновую ночную рубашку, под которой ни нитки? Весь низ просвечивает.

— Нравится? — поддразнивая, усмехнулась Шэрон.

— Более чем, невинность ты моя.

Шэрон подала мне чашку кофе, положила сахар и добавила молоко. Устроившись напротив меня, она перекинула ногу на ногу и посмотрела смеющимися глазами.

— Сколько у тебя было женщин, Дог?

— Много.

— А невинных?

— Несколько.

— А сколько?

— Будет тебе. Такие вопросы задаешь…

— Ну, приблизительно.

— Дюжина. Я девушками специально не занимаюсь. Чистая случайность.

— Это больно?

— Да я-то почем знаю!

— А они кричат?

Я отхлебнул кофе, обжег рот и полез за сигаретой.

— Они все визжат от восторга, когда я их трахаю. — Может, хоть это угомонит ее ненадолго, подумал я, но нет.

— Я имею в виду в первый раз.

— Нет. Когда девушка оказывается нетронутой, я использую классическую технику. Я в этом деле знаток, и если они и кричат, то только требуя добавки. Больше я тебе ничего не скажу. С какой стати я буду готовить тебя для другого.

— А я тоже знаю разные приемчики.

— Слышал, как ты рассказывала Раулю.

— Ревнуешь?

— С чего это? Дело твое. Что до меня, то я предпочитаю полное взаимопонимание. Почему бы твоему парню не трахнуть тебя, и дело с концом?

— Возможно, он умер, — она сказала это так просто, что мне следовало раньше догадаться.

— В армии?

— Да.

— В загранке?

Шэрон кивнула и глотнула кофе.

— Когда ты его видела в последний раз?

— В тот день, когда он уходил на войну. Мы обручились в этот же день. У нас не было времени, и он дал мне это. — Она подняла руку со своим дешевеньким колечком.

— Прости, малыш.

— Ничего.

— Любила его?

— Я его всегда люблю.

— Письма получала?

— Нет.

— Сколько же ты собираешься его ждать?

— Пока не буду уверена, что он умер.

— Боюсь, у него осталось мало времени, — сказал я, поднимаясь со стула.

— Да, я знаю.

За окном прогремел гром, я подошел и посмотрел вниз, на разбухший город, расползшийся подо мной. Фары прошивали темноту, гудки требовали освободить проезд, а крохотные точки сновали между светофорами, подчиняясь командам «Иди» и «Стой», суетясь, словно мыши, попавшие в бетонный лабиринт города.

— Когда начинается подготовительная работа в Линтоне? — поинтересовался я.

— Поиски натуры начнутся в конце недели.

— Ты тоже поедешь?

— Придется.

— Старый дом на Мондо Бич…

— Да?

— Я буду там.

— Дог…

Обернувшись, я увидел ее стоящей у кресла, ночная сорочка лежала у ног. У меня внутри все затрепетало от этой неотразимой наготы. Через мгновение ощущение прошло. В сумеречном свете блестели ее зубы: то ли она улыбалась, то ли смеялась. Скорее всего, смеялась. Схватив плащ и шляпу, я направился к двери.

На улице все еще шел дождь. Странный город, думал я, расположился только в двух направлениях — вверх-вниз и поперек, как сетка на военной карте. Он не разошелся кругами, как Лондон, не разрастался как попало, стиснутый самим собой, как Рим, Париж или Мадрид… Нью-Йорк бесконечно тянулся на север, юг, запад и восток, и когда планировщики почти забывали о направлении, появлялись названия Вилледж, или Бруклин, или еще что-нибудь. Но когда произносили «город», это всегда означало Манхэттен, голову всемирного спрута, царство компьютеров, хранилище сокровищ и денег, где обретались и баснословные богачи, и жалкие бедняки и где куча идиотов, стараясь заполучить голоса избирателей, обещала сделать бедных богатыми, а богатых бедными, не понимая, что достичь этого абсолютно невозможно. И сколько ни надрывайся и ни ори, ты, гражданин, либо богат, либо беден и никуда от этого не уйдешь. Бедняки стараются отобрать, а богачи не отдать, как всякий умный человек. Это — как мертвые и живые: одним суждено умереть, другим — жить.

Интересная вещь — смерть. Сколько жизней погубила цивилизация, культура, религия. Все расцвело на костях мертвецов. Единственная неприятность от них — запах. Бояться надо живых. Но запах смерти можно почувствовать заранее.

Знакомый мне запах был в сотне метров от меня. Еще несколько метров, и он усилился.

Я заметил убийцу, как только вышел от Шэрон. У меня было преимущество. Он не знал города, а для меня каждый кирпич, каждая бетонная стена была частью моего мира. Я вел его за собой, пока не спрятался в знакомой нише в знакомой стене. Когда он поравнялся со мной, я уже его ждал.

Ему нельзя было отказать в скорости и осторожности, но я первый закрыл крохотный зазор между жизнью и смертью, выстрелив ему в живот. Он был еще жив, когда я вынул револьвер из его пальцев и спокойно сказал:

— Тебе осталось секунд десять, но это будут самые мучительные мгновения в твоей жизни. Хочешь, я сокращу их или предпочитаешь мучения?

Каким-то невероятным усилием воли он изобразил кривую ухмылку на окровавленных губах, молча глядя на меня и понимая, что стоит ослабеть первому шоку, как все нервные окончания передадут в мозг невыносимую боль.

— Эль Лобо, — выдавил он.

— Я убил Эль Лобо десять лет назад, — ответил я. — Кто?

Он отрицательно качнул головой, я поднял револьвер, он попытался что-то сказать в последнюю секунду, но было поздно.

— Счастливо, лопух, — произнес я, припомнив остальных и Ли, связанного в ванне, и бросился прочь, потому что какая-то женщина уже вопила из окна, а вдали нарастал вой полицейских сирен.

Для верности я обернулся и посмотрел на его ботинки.

Они были коричневые.