Под крышкой гроба

2

Юридическая контора Лейланда Росса Хантера занимала целый этаж Эмпайр Стейт Билдинг. Этот частный мирок, вознесшийся над городом на сотни метров, поражал необыкновенной, библиотечной тишиной. Пышные ковры скрадывали звуки шагов, а пишущие машинки тревожно замерли, будто опасаясь, что их хозяйкам достанется за малейший шум. В таком месте положено было пахнуть старинной кожаной мебелью и преклонным возрастом, но благодаря принудительной вентиляции и кондиционерам в воздухе чувствовался приторный запах ладана.

За старинной конторкой сидела секретарша, старая дева в очках с золотой оправой. Искоса глянув на меня, она спросила:

— Мистер Келли, вам назначена встреча?

— Нет, мэм.

— Нужно было предварительно позвонить.

— Зачем?

Она снисходительно улыбнулась:

— Мистер Келли, вы же знаете, мистер Хантер…

— Очень занятой человек, — прервал я ее.

— Именно.

— Бьюсь об заклад, что он меня примет, что ставите?

Я закурил сигарету и слегка осклабился. Народ должен знать свое место. Она жеманно сняла очки и милостиво улыбнулась:

— Мистер Келли…

— В десять лет я сфотографировал мистера Хантера, когда он купался голышом с мисс Эртисией Дубро. В то время она была нашей нянькой.

Я пыхнул своей сигаретой и выпустил дым у секретарши над головой.

— Мисс Дубро тогда было лет сорок с хвостиком. У этой толстой стервы на груди росли волосы — я такого больше в жизни не встречал. У старика Хантера, видно, была слабость к волосатым дамам, потому что он позволил мне покататься на своем автомобиле в обмен на пленку.

— Мистер Келли! Как вы можете…

— Скажите ему, что здесь Дог, и назовите имя мисс Дубро. Будьте любезны.

На нее было забавно смотреть. Пока я стоял и спокойно все это говорил, в ней боролись возмущение и любопытство. Залившись краской, она нажала пару кнопок на коммутаторе, соскочила со своего стула и упорхнула в кабинет.

Услыхав из-за двери раскатистый смех, я представил ее пылающее лицо, вытаращенные глаза и выражение абсолютного изумления, которое можно увидеть только у человека, проведшего долгие годы в этом коммерческом монастыре.

— Мистер Хантер вас сейчас примет, — сказала она.

— Я так и чумал.

— Двадцать лет, — вздохнул старик Хантер.

— Тридцать, — поправил я. садясь. — Ты уже тогда был отпетый гуляка.

— Жаль, ты у меня не работаешь, а то вылетел бы в два счета сию минуту.

— Ни фига.

— Твоя правда. Я бы тебя повысил. Ведь ты мне напомнил, что я был еще тот козел. Может, теперь хоть разнесут по конторе, что шеф был изрядный повеса, и эти молокососы будут взирать на меня с большим почтением. Рад тебя видеть, Дог.

— Взаимно, старина.

— А у тебя нет этой моей фотографии с Дубро?

— Откуда? Ты же забрал у меня пленку прежде, чем я успел проявить.

— Какая жалость! Я бы отдал эту фотографию увеличить и повесил бы ее над входом. Как приятное напоминание о молодости.

— Хочешь сказать, что тебе вырезали твою прости- тутскую железу?

—’ Нет, только массируют. Когда подобное делает врач, это даже не смешно.

— Ну а если попробовать врача-женщину?

— К кому же, ты думаешь, я хожу? — Хантер откинулся в кресле и загоготал. Я смотрел на этого сморщенного старикана с лицом бритого гнома и, казалось, немощной фигурой н понимал, почему он до сих пор может дать сто очков вперед своим молодым коллегам в зале суда. А уж если надо постоять за настоящее дело, стоит только взглянуть на его изуродованное боксерское ухо, которое так нелепо торчит с одной стороны его головы, и все становится ясно.

Я бы увеличил это фото, повторил он.

Не горюй, организуем другой снимок. Я знаю таких девочек…

— Увы. Звучит заманчиво, да только остались одни воспоминания. Я уж слишком стар, чтобы огорчаться или клевать на лесть. Просто приятно было вспомнить. Он протянул мне ореховый, отделанный серебром ящик для сигар. — Сигару?

Я отрицательно покачал головой.

Вижу, что получил мое письмо. Чего мне только стоило разыскать тебя!

— Да. я непоседа.

Сложив руки на груди. он несколько секунд смотрел на меня.

Что-то есть в тебе необычное. Дог.

Постарел.

Не то.

— Помудрел?

Это вроде со всеми происходит.

Не со всеми.

Хантер лукаво усмехнулся, в глазах сверкнули огоньки.

— Зря старик не любил тебя.

— За что ему было любить? Ему требовался законный наследник, а мамашу соблазнил заезжий буфетчик. Вот и решили всю жизнь продержать меня под стойкой, чтобы не оскорблять фамильную гордость.

— А ты знал, что твои мать с отцом поженились?

— Конечно. У меня и сейчас есть брачное свидетельство. Мать хотела, чтобы я знал.

— Почему же она не сказала семье?

— Может, у нее тоже была своя гордость.

Лейланд Хантер распрямил руки и облокотился на стол.

— Все было бы по-другому, если бы старик знал.

Я вынул из пачки сигарету и закурил.

— Теперь это уже не важно. Мне нужны мои десять кусков, вот и все. С тех пор как в доме жили слуги и служанки, система была отработана — откупиться, вышвырнуть виновника на улицу и забыть о грязном деле.

— Продолжай-ка свои рассуждения.

— Почему бы и нет? Если соблазнителем был кто- нибудь из наследников, то эго сходило как юношеская шалость. А если соблазненная была членом семьи, 1 о имя ее оставалось навеки покрытым позором.

— Тебе следовало бы стать адвокатом.

— Будем считать, что я философ.

— А тебе не обидно?

— Отчего?

Ну, они владеют всеми предприятиями семьи Бэрринов. Твои двоюродные братья, Альфред и Дэннисом. Один — президент, а другой — председатель правления. Большинство акций принадлежит Веде, Пэм и Люселле. Твои тетки и дядьки командуют парадом из своих шикарных особняков на Мондо Бич и Гранд Сай га, устраивают балы и заключают браки, о которых трезвонят все газеты.

— Ну и чего тут веселого?

— Теперь ты вернулся.

— Обещаю не портить им жизнь. Отдайте только мне мои десять кусков.

— Завещание довольно специфическое. Если в твоем прошлом есть хоть намек на безнравственность…

— Я убивал людей, ты же знаешь.

— Это была война. У тебя за это награды.

- Я с девушками на сене "баловался.

— Допускается. Подростки склонны экспериментировать.

— Я не подросток.

— Вот именно.

— Давай-ка ближе к теме.

— Нет ли такой опасности, что какая-нибудь дама сможет представить свидетельство того, что она и ты… скажем… находились, так сказать… во внебрачных отношениях?

— Вот теперь заговорил юрист.

— Ты мне не ответил.

Я затянулся и, ухмыляясь, откинулся в кресле.

— Дружище, со мной все в норме. Я чертовски люблю баб и говорю об этом с удовольствием. И я был бы рад, если бы они сказали то же самое обо мне. У меня есть отличные отзывы, и их немало.

Лицо старика сморщилось от смеха, он поудобнее устроился в своем кресле.

— Дог. ты все еще щенок. Если ты будешь изъясняться в подобном роде, тебе не видать наследства, как своих ушей. Чего тебе стоит немного приврать?

— К сожалению, в этом деле я не такой мастак, как моя семейка. Меня всегда ловят на вранье. Даже когда я говорю правду, меня уличают во лжи. Никакого навару с вранья. Хочу свои десять кусков, и баста.

На стене многозначительно тикали старинные заводные часы. Я смотрел на семейного адвоката, зная, что он собирается сказать мне то. что ему не хотелось бы говорить, и молча ждал. Все та же старая история. Мне хотелось только убедиться, что ровным счетом ничего не изменилось.

— Никто не хочет отдать тебе даже эту сумму. — вымолвил старик.

— Цена невысока за все остальные миллионы. Зачем же громыхать скелетами в семейном чулане?

Ты знаком с биржевыми новостями. Дог?

— Иногда читаю. Значительные колебания. Я не игрок.

— Положение предприятий семьи Бэрринов ненадежное.

— Неужели они обанкротятся из-за десяти тысяч?

— Не совсем. Если завещание твоего деда подтверждает завещание прадеда и у тебя есть заверенная копия брачного свидетельства твоей матери, ты можешь претендовать на все как прямой наследник по мужской линии.

— У меня давнишняя фотокопия. Ты. наверное знаешь, что судебный архив, где хранился оригинал, сгорел, а священник и свидетели уже умерли.

— Да, я знаю. Как ты узнал?

— Хотел выяснить наверняка. — Я загасил окурок и бросил его в пепельницу на столе. — Значит, десять кусков не выгорают?

— К сожалению, нет, Дог.

Я встал и потянулся. За окном был чудесный день, и никакой смог не помешает мне наслаждаться жизнью.

— Поспорим? — предложил я Хантеру.

— Только не с тобой. Из всего семейства лишь у тебя дедов рот, волосы и такой же упрямый подбородок.

— А глаза чьи?

— Не знаю, Дог. На материнские не похожи.

— Отцовы глаза. Верно, мужик был не промах. Пойдем выпьем пивка. Ты небось лет десять не был в пивнушке?

— Да считай все пятнадцать. Идем.

Она сказала, что ее зовут Шарман. Когда она вышла из ванной, обернутая махровым полотенцем, я одобрительно засмеялся, глядя на ее крепкие крестьянские ноги, богатую грудь и бесхитростную, простодушную улыбку, открывающую крепкие зубы. Поставив на проигрыватель Бетховена, я вылил в стакан остаток пива.

— А старик-то еще молодец, — одобрила Шарман.

— Длины хватило?

— Не в этом дело. Он просто искусник и удивил меня. — она отхватила сразу полбутерброда и, помолчав, спросила: — Дог, а он не…

— Нез, не родственник. Неужели ты подумала, что внук угостил своего деда красоткой?

— Пожалуй, нет. Говорят, наоборот бывало.

— Я тоже слышал. Старшие дожидались, когда у мальчишки появятся первые волосы на причинном месте, и вели его в день рождения в бордель. Другой раз бедолага потеет, потеет, и никак. Тогда он заплатит побольше своей даме, чтобы та наврала деду, что все было в порядке, и вот ходит гоголем по дому, рассказывая всем о своем геройстве.

— И с тобой так было?

— Солнышко, к двадцати годам на мне уж пробы ставить было негде.

— А в двенадцать лет?

— И в двенадцать я был опытный любитель. Хантер был нежен с тобой?

- Просто мечта. Надо подумать, может, я займусь старичками.

Шарман кусанула свой бутерброд и села напротив меня, поправив распахнувшееся было полотенце. Откинувшись в кресле, она положила ноги на покрытый стеклом кофейный столик.

— Ты бы скрестила ноги, что ли, — заметил я.

— Ага. — Шарман дожевала бутерброд, облизав пальцы. — А ты чего? Смущаешься?

— Наоборот, возбуждаюсь, а я устал.

— Ты же только что Марсию указал. Тебе понравилась моя подружка?

— Хорошая девочка.

— Правда, немного с приветом. Баловалась наркотиками, но я ее выправила. Теперь она встречается с хорошими людьми. Она от тебя в восторге. Как ты ее ублажал?

— Ей нужна любовь. Я дал ей адрес одного моего старого приятеля. Завтра она зайдет к нему, и он поможет ей устроиться на работу.

— Она мне сказала. Полторы сотни в неделю за машинкой. Погубил хорошую шлюху.

- Сожалею.

— Не жалей. Она ведь окончила колледж. Я-то едва вытянула школу в Бруклине. Мне бы кто так помог.

— Будет, Шарман, ты же вполне довольна своей жизнью.

— Это потому, что я еще и нимфоманка. Я, так сказать, универсальный профессионал. Как ты меня отыскал, между прочим?

— Помнишь Джо Аллена в Бельгии?

— О, старина Джо. Он хотел сделать мне татуировку. Он мне тоже о тебе рассказывал. Я не поверила. — Она кивнула на закрытую дверь другой комнаты. — Марсия говорит, что Джо не врал. Слышишь, не врал.

— Я старался.

— Вот и Марсия так говорит. А старичка зачем с собой' привел?

— Чтобы он убедился, что есть еще порох в пороховнице и он еще может за меня постоять в случае чего.

— В случае десяти кусков, что ли?

— Даже великие адвокаты делятся самым заветным с проститутками, верно?

— А как же? Возьми Мату Хари.

— Вспомни, чем она кончила. Ведь ее кокнули на полном серьезе.

— Все вы. мужики, чокнутые, — заметила Шарман.

— Чокнутые, — повторил я.

— Чепуха, — засмеялась она.

— И я то же говорю.

Мы сидели в кафе, подбирая хлебом остатки яичницы с наших тарелок, и смотрели, как трудовой люд Нью- Йорка спешил на свою первую смену к семи утра. Изуродованное ухо Лейланда Хантера полыхало ярче, чем в тот день, когда его расквасили, костюм был в беспорядке, но настроение ликующее, его распирал смех.

— Ставь на наследстве крест. Дог. Доказал убедительно.

— Я хотел, чтобы у тебя не осталось сомнений.

Он сунул в рот последний кусочек хлеба и откинулся на стуле, счастливый и довольный.

— Вот уж не думал, что старый пердун вроде меня еще на что-то годится.

— Когда это у тебя было в последний раз?

— Не помню.

— Шарман о тебе очень высокого мнения.

— Очень мило с ее стороны. Я ее никогда не забуду. Разве можно забыть эту шелковистую кожу, не изуродованную морщинами. Странно, но мне и в голову не пришло, что я не справлюсь. Теперь я уж не смогу так беззаветно отдаваться своей работе. Между прочим, за все заплатил ты, я так понимаю? Сколько с меня?

— Угощаю. Меня всегда грызла совесть, что я шпионил за тобой и старухой Дубро. А чем все кончилось? — спросил я, смеясь.

— Разошлись, как в море корабли. Через год она вышла замуж за садовника. В те дни купание голышом казалось настоящей оргией.

— Ну, ты хоть чему-нибудь у нее научился?

— К сожалению, нет. Моими учебными пособиями были порнографические улики, которые фигурировали в процессах о нарушении закона о цензуре. Да изредка ко мне приезжают экзотические друзья издалека. Вернемся к твоему делу. Я не совсем глуп, как ты догадываешься.

— Мне не хотелось бы, чтобы врать пришлось тебе, дружище.

— Тебе не придется драться до последнего.

— Почему?

— Следует признать, что ты совсем не тот Дог, которым они привыкли помыкать.

Допив кофе, я попросил счет.

— Думаешь, эта информация будет для них поводом устроить бал в мою честь?

Лейланд Хантер перестал улыбаться, внимательно и серьезно вглядываясь в мое лицо.

— Как ты относишься к советам?

— Смотря чьим. Твой — приму. Открой свой кладезь мудрости.

— Запомни, Дог. Я связан с семьей Бэрринов всю мою жизнь. О моем образовании позаботился твой прадед, он же помог мне открыть свое дело. И все потому, что он и мой отец были верными друзьями. Мой отец погиб, даже не увидев меня. Хочешь не хочешь, но это мой моральный долг — служить им.

— Ты уже давно оплатил свой долг, адвокат. Только твоя деловая хватка спасла корпорацию Бэрринов во время кризиса; твое предвидение помогло им нажить миллионы на войне, а твой талант — источник их неизменного процветания.

— Так было, пока был жив и всем заправлял твой дед. Когда старик стал сдавать, семейство мигом повернуло все по-своему. Я был последний из могикан, мое мнение выслушивалось, но не принималось во внимание.

— Так чего же ты надрываешься, Могучий Охотник[2]? Ты же сам величина. Корпорация Бэрринов — игрушка по сравнению с управляемыми тобой объединениями. Правда, чертовски большая, но все же игрушка.

— Я тебе сказал. Это мой моральный долг.

— Хорошо, пусть так. Я жду твоего совета.

Я попросил официантку принести еще кофе. Похоже, лекция предстояла длинная.

— Помнишь аварию, которая приключилась с твоим двоюродным братом Альфредом на его гоночной машине?

Я опустил куски сахара в кофе, и они булькнули, отдаленно напомнив мне звук ломающихся костей.

— Не было никакой аварии. Мелкий пакостник наехал на меня специально. У него — гоночная машина, а у меня— старенький велосипед. Он съехал на обочину, чтобы сбить меня, и, если бы я не успел спрыгнуть в сторону, дело закончилось бы чем-нибудь похуже, чем сломанная нога.

— Он сказал, что его занесло на щебенке.

— Брехня. Ты и сам знаешь. — Помешав кофе, я попробовал. Так и есть — пересластил. — Чудно, но тогда я больше расстроился из-за велосипеда, чем из-за ноги.

— Помнишь, что ты отмочил, когда вышел из больницы?

Я чуть не прыснул со смеху. Во время фейерверка в День независимости я спер сигнальную авиационную ракету и приспособил ее под днищем его машины. Взорвавшись, она пробила сиденье, и потом, наверное, целый месяц у Альфреда не заживала задница.

— А ты откуда знаешь? — спросил я.

— Я же юрист, у меня пытливый ум. Навел справки, нашел свидетелей. Не составило труда связать какого-то мальчишку и пропавшую пиротехнику.

— Стоило тебе сказать, и меня бы зажарили живьем.

— А зачем? — У него в глазах искрился смех. — Честно говоря, Альфреду досталось поделом, и месть была весьма оригинальная. Думаю, он к тебе больше не приставал?

— Напрямую нет. Находил другие способы.

— Ты их всегда игнорировал.

— С меня нечего было взять, а у Альфи имелось что терять.

— И здесь мы переходим к Дэннисону.

— К этому змеенышу, — ухмыльнулся я.

— Ты имеешь в виду тот случай, когда городская потаскушка сказала, что ее трахнули, и деду пришлось дать ей денег на аборт? — Хантер выжидающе кивнул.

— Ее никто не звал на пикник. Я до нее и не дотрагивался. Это Дэнни затащил ее в кусты, но свалил все на меня да еще заплатил этой сучонке сто баксов, чтобы она показала на меня.

— Тебе здорово тогда досталось?

— Дед охаживал меня палкой. Неделю я провалялся в постели, лишившись всех своих привилегий. Они даже избавились от собаки, которую я пригрел.

Я засмеялся и стал пить кофе.

Лейланд Хантер нахмурился, глядя на меня со странным выражением:

— Что тут смешного?

— Есть кое-что. А сейчас выглядит еще смешней. Я единственный знал все об этой девчонке, потому что мне одному удавалось удирать в город. В свои пятнадцать лет это уже была прожженная девка, она спала за деньги с рабочими с местного завода. Она сообразила, что можно сорвать куш, и облапошила Дэнни. Он перепугался до смерти, тем более что это был его дебют. Ее мамашей все считали Люси Лонгстрит, у которой был дешевый бордель на Третьей улице.

— Где же юмор, Дог?

— Да вот где. Дэнни получил лошадиную дозу триппера. Я, бывало, здорово веселился, наблюдая из засады, как он пытается пописать и скулит от боли. Его лечение держалось семейством в строгом секрете. Я развлекался тем, что прятал его лекарство.

Хантер перешел с улыбки на сдавленный хохот.

— А я-то думал, в чем тут дело! Шли какие-то переговоры с представителями здравоохранения, видимо, после того, как доктор послал свой отчет. Были предприняты определенные меры, чтобы все было шито-крыто. Маленькие коннектикутские городки могут поднять большой шум, если узнают, что отпрыск самого популярного семейства подцепил триппер от местной шлюшки. А про козла отпущения никто и не вспомнил, наверное?

— Ошибаешься, адвокат. Именно тогда старик подарил мне новый автомобиль и предложил выбрать колледж, где я хотел бы учиться. Не думаю, что все это было от доброты сердечной.

Хантер поднес чашку с кофе ко рту и пристально посмотрел на меня своими птичьими глазами.

— Теперь, когда я знаю все, может, и от доброты. У твоего деда были своеобразные понятия о чести. Ты был мальчишка, мог легко проболтаться об этом паршивце и сделал бы семью посмешищем, и никто не осудил бы тебя. Но ты осмысленно промолчал. Вот тогда ты и начал ему нравиться. Очень жаль, что с того времени ты так мало видел его. Об этом еще кто-нибудь знает?

— Конечно. Мать знала. История показалась ей забавной. Еще садовник, женившийся на твоей голышке Ду- бро. Самое смешное во всем то, что когда Дэнни свершал свой первый сексуальный подвиг, у меня на счету уже было около дюжины баб. Я отлично знал, что у девчонки триппер, так что о моем участии не могло быть и речи. Мне оставалось отойти в сторонку, зализывать раны и дожидаться, когда Дэнни пойдет писать и взвоет от боли. Зрелище, право, стоило того.

Хантер допил кофе и отставил чашку.

— Стало быть, твое возвращение не означает вендетту? — заключил он.

— Я хочу получить свои десять кусков. Если мне, конечно, удастся обойти известное условие в завещании.

— Как ты сам признаешь, это невозможно.

— Да, но если есть условие морального порядка для меня, то должно быть такое же и для других, верно?

— Тонкое замечание. Однако их жизнь была все время на виду. У них надежный, поддающийся любой проверке послужной список, так сказать.

Положив пятидолларовую бумажку поверх счета, я поднялся.

— Хантер, дорогой мой друг, ты годишься мне в дедушки, но ты еще многого не знаешь. У каждого есть что таить.

— Даже у тебя, Дог?

— Уж если я зарываю свою кость, то глубоко.

— И никому не откопать?

— Сначала придется одолеть меня.

— Столько усилий из-за десяти тысяч?

Я пожал плечами и закурил сигарету.

Мы прогулялись по городу и вернулись на Тридцать Четвертую улицу в контору Хантера. Повсюду, от лифта и до приемной, встречные изумленно смотрели на нас, не веря своим глазам. Всегда отутюженный Хантер шел, растрепанный и счастливый, в компании с каким-то оборванцем, причем можно было легко догадаться о нашем времяпрепровождении. Увидев нас, девица-секретарша сдернула очки, от изумления уронила их и, пытаясь скрыть смущение, пробормотала, спотыкаясь, «доброе утро». Войдя в кабинет, Хантер сказал, понизив голос:

— Эх, жаль, она не знает, что у меня есть как раз то, что ей надо.

— Но-но, приятель. В мои планы не входило. делать из тебя сексуального маньяка.

— Ты тут ни при чем. Я подозреваю, что я им всегда был. Просто не хватало времени, чтобы совершенствоваться.

— Это никогда не поздно.

Хантер удобно устроился в своем кресле, в глазах у него прыгали чертики.

— Хорошо сказано, Дог. К черту благотворительность, лучше я отдам денежки той, кто их стоит. Кстати, как ее зовут?

— Шарман.

— Прелестное существо. Мне как… надо запрашивать у тебя визу, если я надумаю еще раз ее навестить?

Мы, смеясь, смотрели друг на друга.

— Что это у тебя на уме, адвокат?

Хантер откинулся в кресле, распустил немного галстук, и лицо его приняло обычное профессиональное выражение.

— Ты знаешь, сколько раз я пытался тебя отыскать, Дог?

— Нет.

— По крайней мере, каждый год.

— С чего такие хлопоты?

— Мне доверялись определенные коммерческие дела, и я должен был выполнять свои обязанности. В этом я встретил определенные затруднения. Ты демобилизовался в Европе и немедленно исчез из виду. Я принял все меры, чтобы разыскать тебя, проверял каждую информацию о тебе, но безрезультатно. Честно, Дог, я уже начал думать, что тебя нет в живых. Тем более что военная разведка, Интерпол и полицейские управления во всех странах имели на руках кучу дел о пропаже или убийстве демобилизованных солдат, которым при увольнении выплачивали очень приличные суммы.

— Просто не было нужды возвращаться.

— Почему, Дог?

— Адвокат, что меня здесь ждало, кроме расстройства? Мне было двадцать, когда я ушел воевать, и двадцать четыре, когда война кончилась. Мне хотелось повидать мир, пожить своей жизнью, чтобы семейство Бэрринов не дышало мне в затылок. Не пытайся меня уверять, что мое решение их огорчило. Зачем им скелет в чулане, тем более, что он слишком громко гремел костями, когда был дома, и был постоянным напоминанием о неприличном поведении моей матери, которое покрыло вечным позором великое семейство. Мне осточертел весь этот клан, и я был рад от них избавиться. Со смертью матери меня вообще с ними ничто больше не связывало. Вот тогда Дог и сорвался с цепи.

Я передохнул, вытряхнул из пачки еще одну сигарету и закурил.

— Как это ни странно, но старика мне иногда не хватает. Дед был в таком возрасте, что заводился с полуоборота от моих выходок. Я любил подлавливать его.

— Не думаю, что тебе удавалось его одурачить, — заметил Хантер. — Он был весьма хитроумный.

— Он тебе не рассказывал, как я однажды довел его? — Я засмеялся, вспомнив. — Как-то я здорово поколотил сына старика Вебстера, а он как раз собирался продать деду участок на южной стороне Мондо Бич. Сделка сорвалась. У деда чуть штаны не лопнули, так он орал на меня.

— Знаю, — улыбнулся Хантер. — А ты послал его к черту и на следующий день записался в военно- воздушные силы.

— Так было задумано. После двух лет в колледже я захотел летать.

— Здесь ты преуспел. Старик Камерон гордился твоими подвигами.

— Вряд ли.

— Нет, это правда. Об этом он сказал только мне. Ты чем-то напоминал ему его самого в молодости. Но ты никогда не мечтал возвыситься — вот где главная ошибка. Ты же знаешь, как он мечтал о прямом наследнике по мужской линии.

— Будет тебе, Хантер, дружище. Я для него был чистой воды ублюдок. Даже женитьба матери и отца не сняли с меня этого клейма. Кстати, единственный сын дедова брата успел наплодить кучу детей, прежде чем отправился к праотцам, так что деду было кому оставить денежки. Корпорация Бэрринов попала в протянутые руки. Мои десять тысяч — чистый символ, но он мне нужен.

— С деньгами все в порядке. Камерон оставил распоряжение передать тебе пакет акций на сумму десять тысяч долларов в течение определенного периода, после того как ты получишь от меня извещение. Учитывая оговорку в завещании, конечно. Если бы ты вернулся в сорок шестом, ты получил бы пять тысяч. Тогда акции котировались гораздо выше. Конъюнктура изменилась с тех пор.

Котировка на бирже понизилась, и десять тысяч сейчас равны двадцати тысячам в акциях. Остальные пять тысяч делились поровну между Альфредом и Дэннисоном. Довольно странный пункт в завещании. Камерой явно не рассчитывал на кризис и нынешнюю инфляцию. Я думаю, он придержал этот пакет, чтобы Альфред и Дэннисон набрались опыта, прежде чем получить большую долю в семейном капитале.

— Речь идет всего о десяти тысячах, — заметил я.

— Побольше.

— Как это?

Хантер повернулся к своей картотеке, вынул пожелтевшую папку и протянул ее мне.

— Не так уж много, но я обязан тебя уведомить. Твой дед как-то приобрел большой участок земли в штате Нью-Мехико в расчете на то, что правительство построит там ирригационную систему. Проект не был одобрен Конгрессом, но земля на месте… прекрасная, сухая, каменистая. Рай для змееловов и фотографов-туристов.

Он побарабанил пальцами по папке и протянул мне авторучку.

— Если тебе удастся найти лопуха, ты можешь сплавить участок по четвертному за акр. Ты выручишь ровно тысячу долларов. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Налог на землю уплачен, он очень невелик.

Расписавшись на бумагах, я вернул их Хантеру.

— Большое спасибо. А как насчет моих десяти тысяч?

— Ты только что подписал извещение о возможности их получения. Передача акций тебе, Альфреду и Дэннисону состоится на официальном сборе всей семьи на Гранд Сайта, в семейной резиденции. Через день тебя устроит?

— А мне обязательно надо присутствовать? — спросил я с явным неудовольствием.

— Боюсь, что да. Разве ты не предвкушаешь радость от воссоединения с семьей?

— Все равно что встретить семейство кобр.

Улыбка мелькнула на лице старика, но я не разобрал, что он пробормотал.

— Что? — переспросил я.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Итак, послезавтра. Мы отправимся отсюда. Жду тебя в четыре часа дня.

РАЗМЫШЛЕНИЯ ЛЕЙЛАНДА ХАНТЕРА.

«Все равно что встретить семейство кобр», — сказал Дог и не расслышал, как я ответил: «А кто мангуст?»

Догерон Келли, подросток, которого трудно было раскусить или уличить. Ему на все было наплевать, он и сейчас такой же. Любой принял бы его за бывалого парня, который погулял по белу свету, развлекался и занимался, чем душе угодно. За парня, который никем не стал и ничего не желал.

Ноя стреляный судейский воробей. Нагляделся вдоволь на своих клиентов сквозь тюремную решетку и вижу их насквозь. Как бы они ни отличались друг от друга, всегда оказываются либо по одну, либо по другую сторону закона. Догерон Келли скрывается под маской. Он волк в овечьей шкуре, всегда высматривающий добычу, и везде он чувствует себя, как рыба в воде.

Иногда я задумываюсь, сколько людей он убил на самом деле? За которых не давали медалей. Однажды агенты Интерпола попросили меня помочь опознать человека, по описанию очень похожего на Дога. Этому человеку удалось похитить груз нацистского золота, предназначенного для отправки в Москву. Фотография была нечеткой. Москва вообще все отрицала. В ходе расследования было предположительно установлено, что преступник либо мертв, либо пропал без вести. Фотография хранится в ящике моего письменного стола. Сотню раз я вынимал ее и вглядывался в изображение. Трудно различить. Может, это Догерон Келли, а может, нет.

Кто ты на самом деле. Дог? В твоих глазах прячется нечто давно мне знакомое. Это неистовый напор и еще чпю-то непонятное, чего раньше не было.

Я смотрю на календарь и думаю, когда же грянет взрыв.

Ты бомба, Дог, настоящая ходячая бомба. Но я все равно люблю тебя. Ты внес живую искру в жизнь старика.