Нью-Йорк принимал душ в виде проливного дождя, принесенного с северо-востока пронзительным ветром. На мостовых вздувались пузыри, порывы водяной пыли проносились по улицам. Медленно ползли незанятые такси, люди предпочитали сидеть по домам, а чиновничий люд еще не закончил свой рабочий день.
Полное разочарование звучало в недовольном бурчании Ли. Он ожидал меня у магазина одежды Веллера-Фабре. Его брючины и ботинки промокли насквозь от стекавшей с плаща волы. Рассчитавшись с водителем, я выбрался из такси прямо в суровые объятия дождя и прошел мимо Ли в магазин.
— Я целый год уламывал хозяев этой классной лавчонки, прежде чем они продали мне костюм. А ты дуешь прямиком сюда.
— Тихо, детка.
Встретивший нас английский джентльмен, с роскошными усами и во фраке, вежливо поклонился Ли, оценивающе посмотрел на меня и едва заметно кивнул. Казалось, он нес на плечах королевскую мантию. Ему хватило краткого обмена взглядами, чтобы сделать анализ. Он спросил на чистейшем французском:
— Сколько костюмов желаете приобрести, мсье?
Мой французский был столь же блестящим.
— Полный гардероб, пожалуйста, на все случаи жизни. У меня нет времени для примерок, и мне нужны два костюма сейчас же. Понадобятся некоторые изменения фасона, возможно необычные, но необходимые, как вы сами убедитесь. Вы можете запросить мои мерки в салоне Беттерсона и Страуса в Лондоне. Мистер Беттерсон будет рад сообщить их вам в любое время, так что позвоните ему, пожалуйста, немедленно и запишите все расходы на мое имя. Материал и фасон по вашему усмотрению. Добавьте, пожалуйста, рубашки, галстуки, белье, носки и все остальное, что вы сочтете нужным.
Я выписал чек, вручил его вместе с адресом Лии добавил:
— Будьте любезны, проследите, чтобы все было лучшего качества. Надеюсь, этого достаточно на предварительные расходы. Когда я смогу получить два костюма?
Даже не взглянув на чек, он абсолютно невозмутимо ответил:
— Завтра в полдень, сэр.
— Отлично, — сказал я.
Все тот же легкий поклон, и мы с Ли возвратились обратно под ливень.
Понадобилось пройти полквартала, прежде чем мой друг пришел в себя. Он тоже немного калякал по- французски, так что понял, о чем шла речь в магазине. Его взгляд выражал нечто похожее на благоговейный страх.
— Как это у тебя получается, Дог? Надо не меньше четырех недель, чтобы приобрести костюм у Веллера-Фабре. Нужна дюжина примерок, а до этого десяток рекомендаций, чтобы купить у них простую рубашку!
— Братишка, все это — игра, у меня на это нет времени.
— Не скажи. Они отказались принять заказ даже у мэра. Отшили миллионера графа Стасова. Заказчики показались им недостаточно воспитанными. Веришь?!
— Но ты-то к ним проник?
— Для этого понадобилось, чтобы за меня замолвили словечко два банкира, которым я оказал услугу, а также мое полное смирение и преклонение перед их великим искусством. Меня, конечно, не внесли в реестр самых престижных клиентов, но мои фото исправно попадают в газеты по разным достойным поводам, а я не посрамил их продукцию. Но ты… вломился, как какой-то промокший до нитки бомж, а они раскатали перед тобой красную дорожку.
— Они понимают, что такое класс.
— Ни хрена не понимают. — Пряча голову от нового порыва дождя, Ли спросил: — А куда мы идем?
— В центр, к салону Барни. Надо купить кое-что из готового для сегодняшнего вечера. Наверное, и плащ понадобится, если будет все так же лить.
— Хотел бы я в тебе разобраться, Дог. — Он искоса бросил на меня беспокойный взгляд. — Честно, я все-таки думаю, ты не в себе. Просто какая-то ходячая беда.
— Не фантазируй.
— Зачем ты оставляешь за собой след шире Гудзонова залива?
— А почему нет?
— Потому что тебе есть что скрывать. Деньги, например. — Ли остановился и толкнул меня в подворотню какой-то конторы. — Твой французский — совершенство, приятель. Сколько еще языков ты знаешь?
Пожав плечами, я с любопытством посмотрел на него.
— Несколько.
— Турецкий?
Я кивнул.
— Какой-нибудь из арабских?
Я снова кивнул.
— А в чем дело?
— В последнее время в газетах появились интересные сообщения. Дог, ты слыхал что-нибудь о наркотиках?
Выражение моего лица стало таким холодным и суровым, что он невольно отшатнулся.
— Не употребляю, — отрезал я.
Ли сжал зубы так, что губы вытянулись в нитку, но не отступал.
— На то должна быть какая-то веская причина, если человек выпадает из виду или внезапно возникает, как ты. Я думал, что знаю тебя. Во время войны я, пожалуй, знал, но теперь я, кажется, ни черта не понимаю. Ты для меня загадка. Что случилось, Дог?
— Мы все немного повзрослели, малыш.
— Ладно, Бог с тобой. Все-таки мой хвост при мне и верно мне служит. В этом твоя заслуга. Ты меня растряс, больно лихо едешь. Может, я такой же заводной, как и ты. Не обижайся, что я сперва труханул и начал пороть горячку. Я просто живу на других скоростях. Набить шишки легко, да проходят они не скоро. С тобой я все время озираюсь. Начинаю уже думать, не в небе ли я опять и не появится ли надо мной тень в ясный день.
— Правильно думаешь. Не высовывай голову из кабины, и ее не оттяпают.
— Это первое, что ты мне сказал. У меня и сейчас мороз по коже. Не хочется говорить о войне.
— Война везде, — заметил я.
Он взглянул в мои глаза, невольно вздрогнул и поднял повыше воротник плаща.
— Будь по-твоему, старик. Я так понимаю, что я тебе не очень-то нужен, так что я отваливаю и берусь за работу. Уговор на вечер остается в силе?
— Конечно. Хочу встретить всех твоих.
— Веди себя поприличней, а? Они все шишки. Неуже-' ли ты правда оденешься в салоне Барни?
— Разве не все там одеваются?
Ухмыльнувшись, Ли остановил такси и открыл мне дверь. Услыхав, как я сказал водителю ехать к Барни, он досадливо мотнул головой.
Первый нью-йоркский небоскреб был построен в центре, на Двадцать Третьей улице. Его назвали Флэтайрон Билдинг. Вычурное, старомодное здание треугольной формы поднялось на южной стороне Двадцать Третьей улицы, на месте пересечения Пятой авеню и Бродвея, величественно взирая на разрастающийся город. Прошло несколько десятков лет, и его глаза-окна погрустнели и замутились от пыли, поднятой новыми поколениями. Имя унылого здания было почти забыто историей, но само оно, повидав всякого за многие годы, стояло, как миниатюрная крепость посередине муравейника.
На семнадцатом этаже, в центральной угловой части здания был расположен офис Эла Девеккио. Дверь запиралась на три замка, и ее украшала золотая пластинка со скромной надписью «Л.Д.В., Инк.», очаровательно необъяснимой, не поощряющей разного рода рекламных агентов, однако, весьма известной в определенных кругах.
В комнатах, оборудованных новейшей делопроизводительной техникой, работали две секретарши и старик в допотопных нарукавниках и с зеленым козырьком над глазами. Кабинет Эла находился в самом углу треугольника, откуда он смотрел на город, как капитан на море с мостика своего корабля. В помещении все так же булькала кофеварка, маленький холодильник был все так же забит импортными колбасами и сырами, а на полках теснились все те же книги с математическими формулами, понятными разве что самому Эйнштейну. Здесь находились два тех самых кресла-качалки, которые стояли у Эла в полевом штабе в Англии во время войны. Сколько генералов мерно покачивались в этих креслах, принимая свои военные решения.
— Испытываешь ностальгию? — спросил Эл.
— Ты слишком поздно родился, приятель.
— Пожалуй, — улыбнулся он. — Кофе хочешь?
— Спасибо, нет.
— Итальянской салями не хочешь? Получили на той неделе, духовитая как черт. Поешь, будешь благоухать целый день.
— Ага. До сих пор помню, как ты меня угостил в последний раз.
— Ну и дух был, особенно когда рыгнешь в противогаз.
— Ядреный. Как вы, итальяшки, только едите такую снедь?
— А вы, ирландцы, чем питаетесь? Похлебкой из солонины, капусты да разварившейся картошки. Крестьянское варево.
— Ничего подобного, это — еда людей с достатком.
— Думаю, ты можешь теперь позволить себе кое-что получше.
— Рад, что ты провел расследование, капитан.
— Я всегда знал, что ты далеко пойдешь. — Он налил себе кофе и опустился обратно в кресло. — Ты знаешь, незаметный итальянец из бедного квартала часто размышлял, как устроен парнишка из богатой семьи. В форме мы все казались на одно лицо, однако разница оставалась.
— Ну и как же этот итальянец с бедной окраины ощущает себя на старом месте?
— Великолепно. Я утер нос всем, кто остался из старой гвардии. Люблю, когда мне завидуют. Они думают, я связан с мафией.
— Ты их разубедил?
— Зачем? Так они меня больше уважают, особенно новички.
— Если крестные отцы узнают правду, тебе не поздоровится.
— Однажды пытались узнать. Я заставил их себя уважать.
— Как?
— Просто. Я сослался на тебя.
— Представляю, какое это произвело впечатление.
Эл задумался, вспоминая, и его губы медленно растянулись в ухмылке.
— Не поверишь, Дог. Они послали трех своих отборных головорезов, чтобы разделаться с тобой, и с тех пор они как сквозь землю провалились. Исчезли, и все. Ни трупов, ни слухов. Полное и абсолютное исчезновение, как будто их вовсе не было. Зато дня через три после исчезновения либо чья-то роскошная вилла полыхнет, либо прогулочная яхта необъяснимо взорвется. Чуть не забыл. Ребята из французского Сопротивления раздобыли неопровержимые доказательства, что один тип из Неаполя сотрудничал с нацистами, и повесили его на колокольне церкви, куда он делал богатые пожертвования.
— Ты действуешь через мою голову, приятель, — заметил я.
— Ну и что? — ответил он с шутливым вызовом. — Может, я читаю твои мысли. А ты разве не рискуешь, объявившись вдали от своего театра боевых действий?
— У тебя чертовски богатое воображение.
Согласно кивнув, он пристально посмотрел на меня.
— Надеюсь, и у тебя тоже. Некто с твоими приметами оставил после себя кучу следов, и там и здесь. Эхо от тебя раскатистое, Дог. Почему ты не вернулся домой вместе со всеми?
— Общественные интересы и игры вокруг них — не мое призвание.
— Ты мог бы заполучить все заводы Бэрринов. Старик бы поладил с тобой.
— Мне нужны только мои десять тысяч.
Эл отрезал себе еще кусок колбасы, снял кожицу и вынул две банки пива из холодильника. Открыв их, он протянул одну мне. Пиво было вкусное и приятно пощипывало во рту.
— Ну. докладывай, старина. — сказал я.
— Ты знаешь, пожалуй, ты мне больше нравился в прошлые времена. Сейчас ты опасный тип, — заключил Эл. Ему не надо было заглядывать в свои досье. Он все хранил в голове, до последней мелочи. Дожевав колбасу, он посмотрел в окно, а затем повернулся ко мне. — Тебе как, с подробностями?
— Дай общую картину.
— Лады. Если не копать вглубь, предприятия Бэрринов выглядят прилично. Они держатся на правительственных заказах и на заказах старых клиентов, которые были высокого мнения о твоем деде. Но производство находится на грани. Оборудование устарело, выручает только то, что в свое время старик закупил все самое новейшее. Два сотрудника корпорации Бэрринов, работавшие с первого дня ее основания, нанесли ей ощутимый удар, изобретая побочное изделие, более ценное, чем основная продукция. Твои братья оспорили их авторские права как раз в тот момент, когда эти ребята открыли нечто потрясающее. Но они жутко обиделись и подали в отставку. Не прошло и года, как они поумирали и унесли с собой свою великую тайну.
— Что за тайна?
— Скажу, ни за что не поверишь.
— Попробуй.
— О’кей. Антигравитационное устройство.
— Будет сочинять, Эл.
— Говорю тебе. Я это видел. Дог. Маленький шарик стального цвета, куда ни положишь, лежит как приклеенный— на земле, над землей… ну, везде. Кинь его, и он никогда не остановится. Останови его в воздухе, он так и застынет.
— Вот как?
— Чурбан ты бесчувственный. Понимаешь, что это означает?
— Конечно.
— Ну, прореагируй как-нибудь.
— Рад, что они унесли это с собой.
— В изобретении миллиарды, Дог!
— Держи карман Шире. Правительство все равно присвоило бы его. Или их бы замучили шантажом. Так что ребята всех перехитрили.
— Ты мне не веришь насчет шарика?
— Почему не верю?
— Ты даже не изумился.
— Эл, мне достаточно хлопот с гравитацией, чтобы еще думать об антиприспособлениях. — Мои губы дрогнули в ухмылке. — Впрочем, только что в голову пришло. Здорово было бы, берешь бабу в невесомости и…
— Ты в своем репертуаре!
— Ладно, вернемся к нашей корпорации.
Эл посмотрел на меня, недовольно покачал головой и криво улыбнулся:
— Корпорация на грани банкротства. Вся недвижимость заложена и перезаложена. Они кое-как перебиваются, но крупные заказы им не светят. Новейшие технологии им не по зубам, слишком отстали. Кроме того, твои братья заключили один совершенно самоубийственный контракт, после которого стервятники сожрут их с потрохами.
— Какие стервятники?
— Слышал о Кроссе Макмиллане?
Хмыкнув, я выудил сигарету из пачки на столе и закурил.
— Еще бы. Его отец и мой дед были смертельными врагами. Кросс родился, когда его отцу было шестьдесят с гаком. Был гнуснейший малец во всей округе. Стервец однажды прицепился ко мне, когда я помогал одной девчушке донести вещи до машины. Он был старше меня на восемь лет и приударял за ней. Решил разделаться с соперником. Ухажер дерьмовый..
— Это ты ему подложил петарду под автомобиль?
— Нет. Его я однажды треснул камнем по башке и дал деру. Только он меня и видел.
— Дружище, он отыгрался на твоих братьях. Это крупный стервятник. Миллионов у него навалом, и он спит и видит, как бы подгрести под себя вашу корпорацию.
— Пусть гребет.
— Но ведь он подгребет и твои десять тысяч.
— Как бы не так.
— Можешь мне не верить. — Эл отрезал себе еще ломоть колбасы и откусил от него с явным удовольствием. — Сам увидишь.
— Куда же подевались все деньги?
— Ты не знаешь своих двоюродных.
— Расскажи о них. Для того я и пришел.
— Да еще и платишь вперед. Отличный клиент. — Эл прожевал здоровый кусок колбасы, проглотил, рыгнул и запил все пивом. — Ну а теперь, как говорится, пусть скелеты вылезают из чулана.
— Как ты заметил, я твой клиент.
— О’кей, Дог. Была б твоя воля, а похороны мы организуем.
— Только без цветов.
— Само собой. Как ты помнишь, основной капитал остался в семье… по крайней мере, контрольный пакет.
— Пятьдесят семь процентов, — напомнил я.
— Именно. Согласно завещанию, Альфред и Дэннисон не имеют права ничего продавать.
— Верно.
— Каждому принадлежит по пятнадцать процентов, остальное отошло Веде, Пэм и Люселле. Надо же им было чем-то приманивать женихов.
— Да, — кисло скривился я. — Знаю, они их и подцепили. Кроме Веды.
— Помнишь ее главный порок?
— Игра в кости.
— И не только. Она добралась до игорных домов Лас- Вегаса, спуталась там с одной темной компанией из Нью- Йорка и с шайкой проходимцев, перекочевавших из Гаваны. Ты не можешь представить, до чего она докатилась, Дог. Эта сумасбродка просадила все, что у нее было, и даже то, чего не было. Сейчас она живет на проценты с какого-то мизера оставшихся бумаг. Если бы не это, ей пришлось бы горбиться за кусок хлеба.
— Идиотка. Никто не дал бы ей и цента, пойди она на панель, — пробормотал я.
— Не скажи. Ты ее давно не видел. Есть подозрения, что она и сейчас этим подрабатывает. Недавно Морри Шапиро уплатил все ее долги, а до этого Гамильтон, театральный деятель, помнишь? Она потрясная бабенка. Мозгов нет, но фигура… обалдеешь. Говорят, очень способная. Прямо секс-машина. Как старинный автомобиль— стиль, исполнение, цвет, все при ней, но устаревшая модель.
— Ну а что с Пэм и Люселлой? — спросил я.
— Все то же. Мужа Пэм, Марвина Гейтса, замели, когда он проворачивал одну крупномасштабную махинацию, и Пэм забрала его под залог. Выбора не было, либо уплатить за него долги, либо носить передачи. Пэм уплатила. Теперь у нее свой персональный жополиз, который не смеет рта раскрыть, пока она не укажет когда, где и как. Ты догадываешься, о чем я говорю?
— Еще бы. Я помню сексуальные пристрастия Пэм. Ну а Люселла?
— Чересчур роскошествовала. В один прекрасный день проснулась, а денежки уплыли. Остались одни воспоминания о Риме, Париже да Ривьере. А ее муж… этот, как его?
— Саймон.
— Да, Саймон… Так вот она продала его лошадей, гоночные машины и много чего еще. Он развелся с ней в Мехико и женился на какой-то богатой старухе. А Люселла сидит и перебирает свои фотокарточки, снятые в Риме, Париже и на Ривьере.
— Печально.
— Верно. Но типично. Не помню, кто сказал: одно поколение начинает засучив рукава, а другое кончает спустя рукава.
— Мудрый черепок.
— Сложность в том, что Альфред и Дэннисон ничего не знают об этой ситуации. Они пытаются выкрутиться, полагая, что все акции по-прежнему у сестер, и настаивают, чтобы они доверили им управление всем имуществом. Продавать больше нечего. У Альфреда и Дэнни тридцать процентов разваливающейся корпорации, а Кросс Макмиллан точит зубы, чтобы слопать все. Он уже приобрел приличный пакет у наследников акционеров-основателей. Я думаю, он скупит все через посредников.
— А может, и нет.
— Да брось ты, Дог. Эти твои воображалы сестры просадили все. Надо быть совсем простаком, чтобы позариться на то, что осталось. Это — труха, и никто не станет из-за нее тягаться с Макмилланом.
— Как сказать.
Эл вперился в меня. Маленькие бусинки его глаз, казалось, хотели просверлить мой лоб и заглянуть внутрь. И наконец, ему это удалось.
— Акции у тебя?
— Почему бы и нет? Ведь это — труха.
Эл не отводил от меня своих пронзительных глаз.
— Макмиллан тебя убьет.
Я молча улыбался.
— Ему все подавай…. Корпорацию, виллу на Мондо Бич, заводы. Он хочет успеть сквитаться с твоим дедом.
— Плевал я на Макмиллана.
— На него не наплюешь. Я тебе говорю, это — стервятник. У него есть деньги и власть. Для Макмилла- на корпорация Бэрринов — прихоть, игрушка. Он свой человек в международных финансовых кругах. Может купить все, что пожелает.
Глубоко затянувшись, я затолкал окурок в пустую пивную банку.
— Почти все. Верно, ты и об этом кое-что знаешь?
— Достаточно хоть искоса глянуть на его жену, и прощайся с жизнью. Ты мертвец, — воскликнул Эл.
— Я и не собирался. Просто есть вещи, которые нельзя купить.
— Не дури, Дог. Эти двое без ума друг от друга с самого начала.
— Знаю.
— Есть, конечно, разница в летах, но не такая уж большая. Зато у них такая любовь!
— Я не об этом, — заметил я.
— А о чем?
— В данный момент неважно.
Несколько минут мы молча качались в креслах, глядя на Бродвей. К северу от Тридцать Четвертой улицы появилась серая туча и начала обволакивать Эмпайр Стейт Билдинг.
— Будет дождь, — сообщил я.
Впервые лицо старины Эла Девеккио выражало такую тревожную растерянность.
— Не надо мне было отвечать на твое письмо, — вымолвил Эл.
РАЗМЫШЛЕНИЯ ЭЛА ДЕВЕККИО.
Кто он сейчас? Сам черт не знает. Четыре года трубишь с человеком сквозь огонь и дым войны и уверен, что знаешь его, как облупленного. И вдруг пшик! Он исчезает, как огонь, на который плеснули водой, как будто его и не было.
— Дружище, ты вроде хотел полетать на «спитфаере»?
— А что?
— Тут такое дело, майор. Одна девчонка… дочка вашего сенатора, между прочим… ну, понимаешь, хочет повидаться со мной — пожатие через океан и все такое прочее, как они выражаются в кино… Разве откажешь?..
— А если мне оттяпают хвост на этой керосинке?
— Побойся Бога, майор, она у меня тикает как часы. С тобой поднимутся Бинси, Джерри и Тэг, надежные ребята. Двенадцать сбитых самолетов на всех, а они ведь еще мало пороху нюхали, не то что ты. Будь другом, ты ведь хотел подняться на «спите»?..
— Только, чур, командиру об этом вылете ни слова.
— Будь спок, майор. Зачем мне лишняя головомойка от старого ворчуна. Я помню, как вы с ним ломали голову, почему количество вылетов не сходится. А моя племянница в штабе разгадала, кто делал недостающие вылеты. Хитрая бестия, а?
— Да уж, ничего не скажешь.
— Отличная война. Жаль только, что ребята часто сменяются. Майор, а ты почему не съездишь домой?
— Долго объяснять, друг. А потом ты и сам сказал: «Отличная война». Да и на «спите» полетать хочется. Этот ящик хоть руля слушается?
— Сам увидишь, майор. Не сравнить с «девяткой». Когда следующий раз полетишь на Нюренберг, прихвати меня с собой. Там есть одна ферма. Ее хозяин — гад порядочный. Когда я выбросился с парашютом над его хозяйством, он подставил вилы мне под зад. Хорошо еще, нашлась одна красотка, неравнодушная к сыновьям Джона Булля. Выходила меня. Здорово я у нее поболел.
— Чудные вы, англичане.
— Целеустремленные.
— Что верно — то верно. Надо же, суметь уболтать дочку американского сенатора!
— Пытаюсь внести свою лепту в улучшение отношений с нашими колониями, майор. Наслаждайся «спитом», дружище. Мой техник все подготовил. Буду премного обязан, если вернешься не очень потрепанный. Старый ворчун всегда ищет пробоины, а у меня машинка новенькая, как девочка. Еще нетронутая, ясно?
— Ясно.
— Всем привет!
— Дог, — спросил я его однажды, — зачем тебе лишние вылеты? Ты уж давно мог бы уйти на дембель. Неужели тебе нравится это сумасшествие?
— Есть чему поучиться, — ответил он. — Урок на выживание. Выдержишь сейчас, все остальное — семечки.
Он-таки выжил. Хотелось бы знать, правда ли все то, что просачивалось сюда из Европы за последние двадцать лет. Все эти слухи как-то не вязались с Догероном Келли, которого я знал. Хорошие люди обычно не меняются. А слухи были странные. Рассказывали о каком-то смертельно опасном деятеле, который смел послевоенный черный рынок в Европе, разорив самых крупных дельцов с помощью «грязных» денег из Штатов. Никто не хотел рассказывать, что было потом. Рассказывали еще о каком-то Эль Лобо — Волке, который здорово тряхнул международных финансовых воротил. Дог и Волк — похоже. Разница в том, что Дог и в простой арифметике был не силен. Он никогда не умел проложить курс с помощью навигационной линейки. У него была какая-то голубиная способность определять время, расстояние и направление. Он всегда попадал в цель и не только возвращался сам, но и приводил сбившихся с курса. Что касается финансов, английские деньги были для него загадкой, с французским франком было попроще, он же признавал только американский доллар. Биржевый курс остальных валют определялся им по тому, сколько на них можно было купить сигарет и конфет.
Но перемена в нем ощущается, факт. Особенно в глазах. Он все время как бы следит за тобой. И движется странно, словно постоянно проверяет, кто у него сзади и по бокам.
Два Дога? Три? Все может быть. Теперь он здесь, и мы еще увидимся. Люблю копаться в темных углах, думаю, что откопаю ответы на свои вопросы. Я должен, мне хочется знать. Надеюсь, меня не огорчит то, что я разыщу.
В глубине души я опасался противоположного.