Похищенный. Катриона

Глава 20
БЕГСТВО. НА СКАЛАХ

Мы то шли, то пускались бегом, а когда начало светать, то уже все больше бежали, все реже сбавляли шаг. Местность с виду казалась пустынной, но только на первый взгляд: в ложбинах между холмами и на отлогостях гор скрывались дома и хижины. Я насчитал их около двадцати. Завидя жилище, Алан бежал вперед, стучался в окошко, откуда высовывалась заспанная голова хозяина, и с минуту-другую они о чем-то толковали. Так в Горной Стране передавались новости, а это было делом настолько важным и безотлагательным, что даже теперь, удирая от виселицы, Алан не вправе был им пренебречь. Как видно, и другие горцы передавали новости с неменьшим усердием, ибо в большей части домов к нашему приходу уже обо всем знали. В тех домах, где еще не знали, известие о смерти Кэмпбелла встречали скорее с ужасом, нежели с радостью.

Как мы ни торопились, рассвет застал нас врасплох. Прятаться было негде, убежища не видать; перед нами простиралась долина, усеянная скалами, по которой катил свои воды горный поток. Справа и слева теснились горы: ни травы, ни кустов, ни одного дерева - пустынные, голые склоны. Теперь, возвращаясь в мыслях к этим диким местам, я полагаю, что это была долина Гленко, где в годы правления короля Уильяма произошло кровавое побоище. Однако наш путь я помню довольно смутно. Мы то срезали, то забирали в сторону, петляли, петляли - и всё то бегом, то быстрым шагом, притом большей частью в темноте, а что до названий тех мест, так я ведь их слышал по-гэльски, а гэльские названия чрезвычайно мудрены.

Итак, забрезжил рассвет, застав нас в открытой долине, и я заметил, что Алан глядит хмуро.

- Скверное место,- промолвил он.- Здесь у них непременно будут дозоры.

С этими словами он побежал вниз к реке, туда, где поток, прорываясь между тремя утесами, распадался на два рукава. Вода падала с таким ревом, что у меня задрожали колени. Над водопадом облаком висела водяная пыль. Не раздумывая, с разбегу Алан прыгнул на средний утес, упал на руки, едва удержался - утес был невелик, и нужно было держаться за край, чтобы не сорваться вниз. Я тоже не стал примериваться и прыгнул наудалую. Алан меня подхватил.

Мы стояли бок о бок на небольшой скользкой площадке. Впереди поток был еще шире. Со всех сторон бурлила вода. Когда наконец я увидел, куда мы попали, то так и обмер. Голова закружилась, в глазах все поплыло - я прикрыл их ладонью. Алан потряс меня за плечо. Он что-то кричал, но в реве воды и в совершенном затмении сознания я «ничего не расслышал. Я заметил только, что лицо его побагровело, он в гневе топнул ногой. Тут снова у меня перед глазами мелькнули бурлящий поток, водяная дымка. Трепеща от страха, я заслонил руками глаза. Алан приложил к моим губам бутылку с коньяком и приказал пить. Выпив с четверть пинты, я немного пришел в себя. Алан сложил руки у рта и крикнул мне в самое ухо:

- Что, тонуть иль на виселицу? - Повернулся, прыгнул и благополучно приземлился на другом берегу.

Теперь я стоял один; казалось бы, можно прыгать; в голове шумело от коньяка. Алан подал мне хороший пример, я понимал, что если не прыгну сейчас, то уж не прыгну, по-видимому, никогда. Я пригнул колени и прянул вперед с чувством злобного отчаяния, которое довольно часто заменяло мне храбрость. Прыжок был и впрямь отчаянный. Немного не долетев, я ухватился за край скалы, руки мои заскользили. Я вновь судорожно уцепился и снова начал сползать - в бурлящую пенную пропасть, но в тот же миг Алан схватил меня за волосы, потом за ворот и кое-как вытянул.

Он не сказал мне ни слова и тотчас пустился бежать без оглядки. Пошатываясь, я встал и кинулся его догонять. Я и так устал, а тут еще все кружилось, сильно болели ушибы, коньяк давал себя знать, я бежал спотыкаясь, в боку кололо, казалось, еще немного, и ноги отнимутся, я упаду. Наконец, добежав до огромной скалы, что стояла в цепи других скал пониже, Алан остановился, и, надо сказать, остановился вовремя.

Огромная скала, у подножья которой мы стали, на самом деле состояла из двух скал, тесно прижатых друг к другу вершинами и высотой около двадцати футов. Даже Алан, казалось бы ловкий как обезьяна, и то два раза срывался и только с третьей попытки, взгромоздясь мне на плечи и подпрыгнув, едва не переломив мне при этом ключицы, уцепился за край и влез на выступ почти у самой вершины. Оттуда он спустил мне кожаный пояс, и только с помощью пояса и двух углублений в скале я кое-как одолел кручу.

Тут только я наконец понял, зачем мы сюда залезли. Две скалы, склонившись одна к другой, наверху образовывали впадину, наподобие блюда, в которой могли укрыться человека три-четыре.

Все это время Алан хранил молчание; он бежал и карабкался с какой-то безумной, свирепой поспешностью. Я видел, что он боится, смертельно боится, как бы нас не застали врасплох. Даже теперь, когда мы уже очутились в безопасном месте, он не говорил ни слова и беспрестанно хмурился. Став на корточки, он подполз к краю нашего убежища, выглянул одним глазом и посмотрел вокруг. Между тем уже совсем рассвело, и мы могли разглядеть долину: каменистые склоны по бокам, усеянное скалами дно, извилистый горный поток, бурные белые водопады. Не видно было ни одного дымка, ни одного живого существа, лишь вдали над утесом с клекотом кружились орлы.

Алан обернулся ко мне и наконец-то улыбнулся.

- Теперь у нас есть хоть надежда,- сказал он и, помолчав немного, прибавил с усмешкой: - А прыгаешь ты не очень-то резво.- Оттого ли, что при этих словах я смешался и покраснел, или по еще какой причине, Алан поспешил утешить меня: - Вздор, я тебя не корю. Истинно храбр тот, кто боится - боится, но все-таки идет наперекор страху. А потом, там ведь была вода, а воды, признаться, я и сам порядком боюсь. Нет, уж если кого корить, так только меня.

Я выразил недоумение.

- Отчего, спрашиваешь? - отвечал Алан.- Я, брат, нынче оплошал сильно. Спутал дорогу. Подумать, в род-ном-то краю, в Аппине! Оттого рассвет и застал нас в этом проклятом месте. Изволь теперь лежать, пригнув голову, и терпеть всяческие неудобства. А потом вышла такая оказия, что, право, сказать совестно. Забыл прихватить в дорогу бутылку с водой. Человеку бывалому непростительно. Целый день лежать на солнцепеке, и ничего тебе прохладительного - одно спиртное! Ты, верно, думаешь, что это все пустяки. Нет, Дэвид, вот погоди - убедишься сам.

Желая поправить свою репутацию, я вызвался спуститься к реке за водой при условии, что Алан опорожнит бутылку.

- Не стал бы я поливать камни таким коньяком,- заметил мой друг.- Он сослужил тебе добрую службу: не будь его, ты бы так и торчал сейчас на той скале. А потом ты, наверно, заметил - как-никак проницательности тебе не занимать,- ты заметил, что Алан Брек Стюарт подвигался сегодня несколько быстрее обыкновенного?

- О, не то слово. За вами не угнаться. Вы такого задали стрекача.

- Хм, в самом деле? Ну что ж, стало быть, неспроста. Уверяю тебя, дорога была каждая минута. Но впрочем довольно об этом. Ложись-ка спать, а я тем временем покараулю.

Делать нечего, я улегся. В углубление между скалами нанесло ветром земли, и она кое-где поросла папоротниками. Последнее, что я, засыпая, слышал, был клекот орлов, круживших над дальним утесом.

Было, должно быть, около десяти утра, когда я проснулся от грубого прикосновения. Рука Алана зажимала мне рот.

- Тише,- прошептал он.- Ты храпел, мой друг.

- Ну и что! С кем не бывает,- с удивлением проговорил я, видя мрачное, встревоженное выражение на лице Алана.

Он выглянул из-за края впадины и сделал мне знак, чтобы я посмотрел тоже.

День был тихий, безоблачный и очень знойный. Долина вырисовывалась как на картине. В полумиле вверх по реке виднелся лагерь красномундирников. Посреди горел большой костер, около него хлопотали солдаты, а неподалеку от нас, на вершине скалы, что была чуть ли не вровень с нашей, стоял часовой. Я подметил даже, как блестит на солнце его оружие. Вниз по реке, сколько я мог разглядеть, тянулись посты: где очень близко друг от друга, где подалее, одни стояли на возвышениях, как тот часовой перед нами, иные внизу вдоль реки - эти сходились на полдороге и расходились. В верхней части долины, где местность была более открытой, позади сторожевой цепи виднелись конники, которые тоже не стояли на месте, а съезжались на полпути и разъезжались. Вниз по долине за цепью часовых стояла пехота, но поскольку в том месте в реку впадал полноводный ручей и она разливалась, то расстояния между солдатами были больше и караулили только у бродов и переправ.

Я окинул все это взглядом и тотчас пригнулся. Поистине было странно, что долина, бывшая на рассвете пустынной, теперь предстала во блеске мундиров и стали.

- Вот видишь, Дэви, этого-то я и опасался,- сказал Алан.- Даже ручей и то сторожат. Два часа уже здесь. Ну и крепко же вы спите, доложу вам, мой друг сердечный. Дело не шуточное. Если они поднимутся на гору с этой стороны, нас мигом в подзорную трубу заметят. А если останутся на дне долины, бог даст, все обойдется. Вниз по реке посты реже. Как стемнеет, попробуем проскочить.

- А что же нам до вечера делать?

- Что делать? Известное дело: жариться.

Это слово удивительно точно выражало то состояние, в котором мы пребывали весь этот день. Действительно, мы лежали на голой вершине скалы, как рыба на сковородке. Солнце палило немилосердно, камни нагрелись до такой степени, что прикасаться к ним было сущею пыткой. Небольшой клочок земли, где росли папоротники, был настолько мал, что на нем едва мог уместиться один человек. Один из нас занимал этот клочок, а другой в свою очередь ложился на голый камень и подвергался мукам, которые испытывал некий святой, когда его пытали на докрасна раскаленной решетке. «Как странно все это,- мелькнуло у меня в голове,- всего только несколько дней назад я дрожал от холода на необитаемом острове, а теперь в том же климате погибаю от жары».

Все это время мы провели без воды, довольствуясь коньяком, что только усугубляло наши страдания. Чтобы уберечь бутылку от палящих лучей солнца, мы зарывали ее в землю, а немного спустя доставали, смачивали коньяком грудь и виски. Становилось несколько легче, но ненадолго.

Солдаты бродили по долине весь день, то сменяясь на постах, то обходя дозором окрестные скалы. Скал же кругом было такое множество, что искать среди них людей было все равно, что искать иголку в стогу сена. Разумеется, рвения и усердия никто не выказывал. Однако ж, когда штыки солдат прощупывали вересковые заросли, холод ужаса пробегал по моей спине. Иногда они стояли у самой нашей скалы, и тогда мы лежали, затаив дыхание.

Во время одного из таких стояний я услышал впервые южноанглийский говор. Было это вот при каких обстоятельствах. Один солдат подошел к скале с солнечной стороны, прямо под нами, шлепнул ладонью по камню и тотчас с проклятьем отдернул руку.

- О, напекло-то, ’оть бы дождь пошел,- сказал он, и я с удивлением подметил короткие, отрывистые звуки его монотонной речи и странную манеру опускать звук «х». Правда, я слышал нечто подобное из уст Рэнсома, но тот подражал всем и вся, и в его речи смешивались самые различные говоры. Несовершенства ее я относил к юным летам юнги. Удивление мое было тем больше, что на сей раз чуть ли не в той же самой манере говорил человек, которого уж никак нельзя было назвать юным и несмышленым. Признаюсь, доныне не могу к ней привыкнуть, и уж тем более к английской грамматике, в чем строгий мой критик, читая эти записки, быть может, не раз уже убеждался.

По мере того как день разгорался, томительная скука и муки наши усиливались: скала становилась все горячее, солнце все жгучей. Прибавьте к этому головокружение, подташнивание, острые боли, наподобие ревматических, и картина вам будет ясна. Мне вспомнились, да и теперь часто приходят на память, строки из одного шотландского псалма:

И точно, лишь по милосердию неба, нас не хватил тогда солнечный удар. Часа в два пополудни в довершение адских мук приходилось бороться с искушением. Солнце, медленно клонясь к западу, оставило на восточном склоне небольшую тень. Та сторона солдатами не просматривалась.

- Эх, пропадать так пропадать! - решился наконец Алан, перевалился через край впадины и спрыгнул в тень.

Я тотчас последовал его примеру, но от слабости и головокружения не удержался, упал на руки. Здесь, в полном изнеможении, пролежали мы часа два, находясь на виду у всякого, кому вздумалось бы заглянуть за скалу. На наше счастье, никому не вздумалось: солдаты ходили с другой стороны и скала по-прежнему продолжала нас укрывать.

Вскоре силы стали мало-помалу к нам возвращаться, и, поскольку солдаты отошли теперь к берегу, Алан предложил пробираться дальше. Если я чего и боялся в ту минуту, так это снова очутиться в пекле на вершине скалы. Все остальное казалось мне пустяком в сравнении с пыткой, какой я подвергался. Итак, мы двинулись в путь: соскользнули на землю и припустились где короткими перебежками, а где и ползком. Сердце мое бешено колотилось, казалось, вот-вот разорвется.

Осмотрев для порядка эту сторону долины и, верно, разморившись от зноя, солдаты утратили бдительность, и если еще не все дремали на постах, то, во всяком случае, кроме берегов потока, ни за чем не следили. Спускаясь вниз по долине по направлению к горам, мы отдалялись от них все больше и больше. Такого утомительного, трудного перехода я прежде не совершал. Воистину нужно иметь тысячу глаз, чтобы пройти незамеченным по этой неровной местности, мимо многочисленных часовых, стоящих на расстоянии оклика друг от друга. Когда нам случалось пересекать открытое пространство, то, кроме быстроты ног, требовалась смекалка: ведь приходилось учитывать не только рельеф долины, но и надежность каждого камня, на который мы хотели ступить. День был такой тихий, что любой сорвавшийся камень грянул бы, точно выстрел, гулко отдаваясь по всей долине.

К закату, даже при таком медленном продвижении, мы отошли на довольно порядочное расстояние от главных дозоров, и, хотя на скале поодаль стоял часовой, теперь мы словно забыли все наши страхи. Перед нами катил свои воды горный поток. Мы бросились на землю и, припав к журчащей воде, погрузили в нее головы и плечи. Трудно сказать, что было отраднее, сладостнее: леденящая свежесть ли, пробежавшая по всему телу, или то упоение, с каким пили мы из горного потока. Мы припали к воде и не могли оторваться; берега благо скрывали нас. Мы вбирали в себя живительную влагу, погрузившись в воду всем телом, вытянув перед собой руки, так что стало даже ломить в запястьях. Наконец согнав накопившуюся усталость, мы достали мешок с мукой и приготовили в котелке драммах. Блюдо это состоит из овсяной муки, разведенной в холодной воде, но голодному и не то еще в радость, а когда к тому же нечем развести огонь или же, как в нашем положении, довольно опасно его разводить, так лучшего подспорья в странствиях и не придумаешь.

Как только на землю спустились сумерки, мы пошли дальше, поначалу с прежнею осторожностью, но потом все смелее, уже не пригибаясь, быстрым, решительным шагом. Наш путь, пролегавший по крутым склонам, по выступам горных утесов, был чрезвычайно мудреный. С заходом солнца небо облегли облака, ночь была темная и прохладная, и потому усталости я не чувствовал, зато беспрестанно смотрел, как бы не оступиться и не свалиться вниз. Разве можно тут было запомнить дорогу?

Наконец из-за облаков выскользнула луна, высветила на краю неба горные вершины, отразилась далеко внизу на узкой излучине лоха.

Мы оба остановились: я - пораженный головокружительной высотой (казалось, мы шли посреди облаков), Алан - в раздумье высматривая дорогу.

Он приметно приободрился и, по-видимому полагая, что опасность уже позади, принялся насвистывать и всю ночь развлекал мой слух разными песнями: воинственными, печальными, веселыми, песнями плясовыми, от которых ноги шли сами собой, песнями моего края, от которых мне страстно хотелось развязаться поскорее с напастями и вернуться домой. Эти песни заменяли нам разговор, скрашивая безрадостное путешествие по пустынным, мрачным горам.