Похищенный. Катриона

Глава 22
БЕГСТВО. ВЕРЕСКОВАЯ ПУСТОШЬ

Поутру, на восьмом часу бесконечно долгого, тяжкого перехода, мы дошли до конца горного кряжа. Впереди простиралась неровная низина - вересковая пустошь, которую нам предстояло пересечь. Солнце взошло и светило прямо в глаза. Из низины поднималась дымка тумана. По словам Алана, стой там эскадронов двадцать драгун, мы бы их все равно проглядели.

В ожидании, когда разойдется туман, мы расположились на небольшом пригорке, на склоне, приготовили драммах и стали держать совет.

- Как думаешь, Дэвид,- в раздумье проговорил Алан,- дожидаться ли нам темноты, или, может, рискнем - пойдем дальше?

- Ну, если дело стало только за этим, то я, хоть и устал немного, но идти могу. Пройду хоть еще столько же.

- Э, нет. Не так все просто. В Аппине нам оставаться нельзя - верная смерть. К югу тянутся земли Кэмпбеллов - туда путь заказан. Идти на север… но на север какой нам смысл: тебе надобно в Куинсферри, мне во Францию. Что же, остается на восток.

- Ну, на восток так на восток,- бодрым голосом отозвался я, а про себя подумал: «Ступали бы вы своею дорогой, сударь, а я пошел бы своей. Право, было бы лучше для нас обоих».

- На востоке, как видишь, у нас вересковая пустошь,- заметил Алан.- Дело рискованное. Там, как спустимся, уж не спрячешься, не удерешь. Место голое, все как на ладони видно. Стоит красномундирникам подняться на гору - и пиши пропало. За несколько миль высмотрят. Как пришпорят коней… Скверное это место, Дэвид. День здесь, позволю себе заметить, хуже потемок.

- Послушайте, что я вам скажу, Алан. Аппин для нас и впрямь верная смерть. Денег у нас в обрез, еды тоже. Чем дольше они нас будут искать, тем скорее поймут, где нас искать не нужно. Тут или там все равно: один риск. Я предлагаю идти вперед, и, ручаюсь, буду идти, пока не свалимся с ног.

Мои слова привели Алана в восторг.

- Временами, Дэвид,- произнес он,- меня коробит от твоей вигской рассудительности, но бывают другие минуты: когда в тебе просыпаются удаль, задор. В эти минуты ты для меня, ну, точно брат родной!

Туман поднялся, рассеялся, и взору нашему открылась пустынная, как море, равнина; слышно было лишь квохтание куропаток да какие-то протяжные звуки, а вдалеке, на востоке, виднелось бегущее стадо оленей - едва приметные точки. Большая часть низины краснела вереском, остальное пространство занимали болота: торфяники, изрытые ямами, моховины, кочкарник, кое-где так даже трясины; местами пустошь чернела следами пожара; вдали виднелся лес сухостоя, мертвые остовы елей поднимались из земли точно скелеты. Трудно было себе представить более унылое, угрюмое место. Но благо солдат в нем не было, а это было для нас главное.

Мы спустились с холма и, петляя, начали пробираться через пустошь, держа направление на восток. Читатель, наверное, помнит, что низину со всех сторон окружали горы, откуда в любой момент нас могли заметить, поэтому мы выбирали ложбины; когда же их не было и впереди было открытое поле, идти приходилось с неимоверною осторожностью. Иногда более получаса уходило только на то, чтобы переползти от одних зарослей до других,- точно так охотники подкрадываются к оленям. День был безоблачный, солнце палило, бутылка воды скоро была выпита. Если б я мог предположить, что большую часть времени нам придется ползти на животе или же идти согнувшись чуть ли не в три погибели, я, конечно, отказался бы от такого мучительного предприятия.

Мы шли, насилу переставляя ноги, присаживались передохнуть и снова тащились, снова ползли и, наконец, около полудня, войдя в густые заросли вереска, решили сделать привал. Алан стал на страже, я лег и, казалось, только закрыл глаза, как Алан толкнул меня в бок: пришла моя очередь караулить. Часов у нас не было, и, чтобы отсчитать время, Алан воткнул в землю тонкую вересковую ветку и наказал разбудить его, как только тень от куста до нее доползет. Но к тому времени я до того утомился, что готов был спать часов двенадцать без просыпу; дремота одолевала, веки слипались, одно сознание бодрствовало, да и то временами словно проваливалось куда-то. От горячего пряного запаха вереска, от жужжания диких пчел в сон морило еще сильнее; я встряхивал головой и тут только замечал, что все это время спал, а не караулил.

Наконец очнувшись от каких-то далеких, приятных сновидений, я глянул в небо, а солнце уже в стороне. Взглянул я на ветку и так и ахнул: нечего сказать, хорошо я стоял на доверенном мне посту! Стыд и отчаяние овладели мной, но как же дрогнуло во мне сердце, когда я выглянул из зарослей! Пока я спал, с юго-востока в долину спустился отряд всадников. Рассыпавшись веером, они двигались в нашу сторону, тщательно прочесывая на своем пути заросли вереска.

Я разбудил Алана. Он взглянул на солдат, потом на ветку, потом на солнце, нахмурился и устремил на меня грозный взгляд, быстро сменившийся встревоженным выражением. То был единственный его укор.

- Что же нам теперь делать? - пролепетал я.

- Придется пуститься в заячьи бега. Видишь ту гору? - сказал он, указывая на северо-восток, где на краю неба виднелась вершина.

- Да, вижу,- отозвался я.

- Что же, бежим туда. Эта гора зовется Бен-Алдер. Место пустынное, дикое, есть где схорониться. Если поспеем туда до рассвета, бог даст, выберемся.

- Но, Алан, нам же придется бежать наперерез солдатам!

- Знаю, но как прикажешь иначе? Отступать в Аппин? Это конец. Вперед, Дэвид, живо за мной.

С этими словами он стал на четвереньки и устремился вперед с такой прытью, точно это был его обычный способ передвижения. Мы пустились петлять низами, избегая открытых и ровных участков пустоши. Местами вереск повыгорел, и в глаза нам пылила едкая гарь. Вода в бутылке давно кончилась, а должен заметить, что бег на четвереньках - занятие изнурительнейшее и пренеприятнейшее: в суставах ломит, руки немеют, подкашиваются.

Кое-как мы добрались до густых зарослей вереска и какое-то время переводили дух, поглядывая назад, на драгун. К счастью, нас не заметили. Драгуны ехали шагом, никуда не сворачивая. Их было, по-видимому, с пол-эскадрона, но растянулся он мили на две.

Я пробудился вовремя; еще немного - и нам пришлось бы бежать перед драгунами вместо того, чтобы свернуть наперерез и проскочить до их подхода. Но и теперь малейшая неосторожность могла нас выдать; когда из вереска выпархивала куропатка и принималась испуганно хлопать крыльями, мы лежали, затаив дыхание, боясь пошевельнуть и травинкой.

Усталость, боль во всем теле, сердцебиение, натертые, ссаженные руки, вездесущая пыль, выедающая глаза, щиплющая горло,- все это стало вскоре до того нестерпимо, что я готов был упасть, уткнуться лицом в землю и отказаться от дальнейшего бегства. И только страх перед Аланом придавал мне видимость мужества и принуждал ползти несмотря ни на что. Что же касается моего друга (вы, верно, помните, что поверх кафтана на нем был еще плащ), то поначалу Алан весь раскраснелся, затем сквозь краску проступила болезненная бледность, дыхание его вырывалось со свистом, одышка одолевала, а голос (на привалах, случалось, он шепотом делал мне разные замечания) - голос осип до того, что потерял всякое подобие человеческого. Но, несмотря на то, он, казалось, не падал духом и, уж конечно, не сбавлял прыти. Выносливость этого человека была поистине удивительной.

Уже начало смеркаться, когда послышался зов трубы. Мы выглянули из кустов и увидели, что эскадрон стягивается. Через несколько времени посреди равнины запылал костер; драгуны расположились на ночлег. Я взмолился, чтобы и нам прилечь отдохнуть, но Алан был непреклонен.

- Нам теперь не до сна,- хмуро отозвался он.- Драгуны посидят, отдохнут, а потом как возьмут равнину в кольцо. Что тогда? Тогда из Аппина никому не выбраться - разве что перелетным птицам. Мы улизнули в самое время. Не терять же позиции, с таким трудом завоеванной! Нет, сударь, до рассвета мы должны быть там, на Бен-Алдере. Там и поспать успеем.

- Алан,- взмолился я.- Я-то готов идти, только сил уже нет. Были бы силы, разве я стал бы просить. Поверьте, не могу больше, очень устал.

- Что ж, коли так, я тебя понесу,- проговорил он.

Я взглянул на него: уж не шутит ли он? Но нет, он и не думал шутить, а между тем его рост по сравнению с моим, откровенно сказать, был незавидный. При виде его решимости мне стало стыдно.

- Хорошо, идемте! - воскликнул я.- Я от вас не отстану!

Он бросил на меня взгляд, как бы говоря: «Браво, Дэвид!» - и снова пустился бежать.

В воздухе посвежело. Стемнело, но совсем не так, как темнеет обычно ночью. Небо было безоблачно, сумерки наползали медленно, точно нехотя. Было начало июля, а июльские ночи на севере, как известно, довольно светлы. И хотя читать глубокой ночной порой, конечно, темно (нужно иметь отменное зрение), но и она, эта пора, поверьте, бывает светлее иного зимнего дня. Пала роса, да такая сильная, что всю пустошь точно дождем окатило; стало легче дышать. Когда останавливались мы перевести дух и можно было осмотреться кругом, светлая, тихая ночь, очертания сонных холмов, костер, красным языком пламени колышущийся посреди равнины,- все это наполняло душу мою тоской, и меня разбирала досада, что в такую пору я должен тащиться невесть куда и зачем, тащиться из последних сил, глотая пыль, как дорожный червяк.

Из того что читал я в книгах, принужден заключить, что весьма немногие из господ сочинителей знавали настоящую, смертельную усталость, иначе они изобразили бы ее с несколько большей живостью. Мне не дорога была жизнь, ни прошедшие годы, ни будущность не тревожили более мою душу (я едва помнил, что на свете есть некто, именуемый Дэвидом Бальфуром), о, нет, не о себе я думал - я думал с отчаянием о том шаге, который я должен был всякий раз ступить, о каждом шаге, казалось уже последнем, и с ненавистью об Алане, заставлявшем меня ступить этот шаг. Военное поприще как нельзя лучше отвечало характеру Алана: кто, как не офицер, призван командовать, кто, как не он, не вдаваясь в причины своего решения, приказывает солдатам делать то-то и то-то, а при наличии выбора, как-то жизнь или смерть, заставляет их по своему усмотрению оставаться на позициях и принять геройскую смерть. Мне же больше подходила роль рядового, из меня бы вышел образцовый солдат, ибо в продолжение нашего ночного бегства мне и в голову не приходило, что я могу не делать того, что мне приказывали. Мне приказывали бежать, и я послушно бежал, готовый умереть при исполнении приказа.

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем наконец начало светать. К этому времени опасность почти миновала, и мы могли уже не ползти, как звери, а принять более достойное положение. Но боже мой, что за зрелище мы собой являли: согбенные, словно старцы, спотыкающиеся, как малые дети, бледные, ни дать ни взять мертвецы! Не говоря ни слова, стиснув зубы, упорно глядя прямо перед собой, мы шли, точнее сказать, не шли, а тяжело отрывали от земли ноги, тяжко их опускали, как будто это были не ноги, а гири, что поднимают силачи на деревенских ярмарках. Где-то рядом, в траве, кричала болотная куропатка, а впереди, на востоке, вяло занималась заря.

Я говорю, что и Алан являл собой печальное зрелище. Нет, я на него не смотрел, у меня хватало своих забот, прежде всего чтобы не упасть замертво. Я потому так пишу, что совершенно ясно: отупляющая усталость одолела и Алана, иначе мы не угодили бы в засаду, не забрели бы в нее, точно слепые.

Вот как это произошло. Мы спустились с поросшего вереском косогора: Алан впереди, я за ним, шагах в двух,- ни дать ни взять странствующий скрипач со своей женушкой,- как вдруг в вереске что-то зашуршало, и на нас набросилось трое или четверо оборванцев. Мы и опомниться не успели, как уже лежим на земле и у каждого из нас к горлу приставлен кинжал.

Впрочем, думается, меня это не слишком встревожило: боль от неучтивого прикосновения, точно капля в море, потонула в других страданиях, а они были поистине тяжки. Велика была радость отдохновения после несносной ходьбы, и потому даже кинжал у горла не оказал на меня сильного впечатления. Я лежал и спокойно глядел в лицо человека, меня схватившего; помню, оно было черное от загара, глаза - ясные, светлые. Я не чувствовал ни малейшего страха. Я слышал, как в стороне Алан и его противник шепчутся о чем-то по-гэльски, но о чем они там толкуют, было мне безразлично. Вскоре кинжалы были убраны, оружие наше отобрано, мы же с Аланом посажены на траву друг против друга.

- Это люди Клюни,- пояснил мне Алан.- Все вышло как нельзя лучше. Посидим покамест с дозорными, а тем временем вождя известят о моем прибытии.

Клюни Макферсон, вождь клана Воурих, был одним из предводителей восстания сорок пятого года. За его поимку обещана была награда. Я полагал, что он давно уж во Франции вместе с другими главарями мятежников. Как я ни был утомлен и измучен, любопытство мое было сильно возбуждено.

- Как, неужели Клюни еще здесь? - воскликнул я в удивлении.

- А где же ему быть, по-твоему? Он на своей родине, под защитою верного клана. Королю Георгу и не снилась такая охрана.

Я хотел было расспросить Алана поподробнее, но он был явно не расположен к беседе.

- Я немного притомился,- оборвал он меня.- Надо бы мне поспать.

И с этими словами он повалился ничком в густой вереск и тотчас заснул.

Мне же, однако, никак не спалось. Вы, верно, слыхали, как летом в траве трещат кузнечики? Так вот, только я закрывал глаза, как появлялось ощущение, будто в голове, в животе, во всем теле растет неумолчный стрекот; я тотчас открывал глаза, вскакивал, снова ложился, ворочался с боку на бок - увы, все без толку. Я глядел в небо, но лучи солнца слепили глаза, я переводил взгляд на наших караульных, грязных, оборванных дозорных Клюни, выглядывавших из зарослей на вершине косогора и о чем-то толковавших между собой по-гэльски.

Таков был этот желанный привал. Наконец возвратился посыльный с известием, что Клюни будет рад нас видеть. Мы поднялись на ноги и снова двинулись в путь. Алан пребывал в прекрасном расположении духа: он выспался, проголодался и предвкушал удовольствие от жареной оленины, о чем, как видно, ему сообщил посыльный. Мне же при одной только мысли о еде становилось дурно. Невыносимая тяжесть в теле сменилась слабостью и головокружением, и я едва держался на ногах. Меня несло, как паутинку, воздух, казалось, струился, как горный поток, и бросал меня из стороны в сторону. От сознания своей беспомощности меня охватывал страх, то находило вдруг какое-то унылое, щемящее чувство, и на глаза навертывались слезы, удержать которые я не мог.

Я заметил, что Алан глядит на меня нахмурясь, и подумал, ч+о он опять сердится; при этой мысли мной овладел безотчетный, жалобный страх, какой нередко испытывают дети. Помню также, я вдруг улыбался, и улыбка застывала у меня на лице; я понимал, что улыбаться глупо, не к месту, но ничего не мог с собою поделать. Между тем мой товарищ и не думал сердиться - он тревожился за меня. В ту же минуту двое слуг Клюни подхватили меня под руки и потащили вперед, как мне показалось, с быстротой необыкновенной, хотя, конечно, это было не так. Мы пробирались по сумрачному лабиринту лесистых долин и оврагов, все ближе и ближе к мрачной вершине Бен-Алдер.