Похищенный. Катриона

Глава 5
В ДОМЕ ЛОРДА-АДВОКАТА

На следующий день, двадцать седьмого августа, в воскресенье, мне наконец выпал долгожданный случай послушать прославленных эдинбургских проповедников, которых я давно знал по рассказам мистера Кэмпбелла. Увы! С тем же успехом я мог бы слушать проповедь самого почтенного мистера Кэмпбелла в Эссендине! Мои мысли упорно возвращались к разговору с Престонгрейнджем, и я не мог сосредоточить внимание ни на чем другом. И рассуждения служителей божьих произвели на меня куда меньше впечатления, чем зрелище прихожан, переполнявших церкви, словно публика - театр (насколько я его себе представлял) или же (что в тогдашнем моем настроении было мне ближе) зал суда. Особенно поразила меня трехъярусная галерея Западной церкви, куда я направился в тщетной надежде увидеть мисс Драммонд.

В понедельник я впервые побывал у цирюльника и остался очень доволен результатами, а оттуда направился к лорду-адвокату. Вновь у его дверей ярким пятном краснели солдатские мундиры. Я оглянулся, ища взглядом мисс Драммонд и ее служителей, но нигде их не увидел. Однако едва меня проводили в кабинет, а вернее, в приемную, где мне пришлось провести в субботу столько тягостных часов, как я увидел в углу высокую фигуру Джеймса Мора. Его, казалось, снедала мучительная тревога, он непрестанно шевелил ногами и руками, а взгляд его без конца шарил по стенам небольшой комнаты, так что я тотчас с жалостью вспомнил о его тяжком положении. Наверное, это чувство, а также горячий интерес, который продолжала вызывать во мне его дочь, толкнули меня заговорить с ним.

- Позвольте пожелать вам доброго утра, сударь,- сказал я.

- Доброе утро и вам, сударь,- ответил он.

- Вам назначил прийти сюда Престонгрейндж? - спросил я.

- Да, сударь, и от души желаю, чтобы ваше дело к нему было более приятно,- последовал ответ.

- Надеюсь, что ваше займет немного времени, так как, вероятно, ваша очередь будет первой.

- Последней, сударь,- сказал он, пожимая плечами.- Так было не всегда, но времена меняются. Да, все было по-иному, когда в этих ножнах покоилась шпага, молодой человек, и добродетелям солдата было чем себя подкрепить.

Он хмыкнул на манер горцев, и это почему-то меня раздражило.

- Насколько мне известно, мистер Макгрегор,- сказал я,- важнее всего солдату хранить молчание и первая из его добродетелей - никогда не жаловаться.

- Вам известно мое имя, как я вижу! - И он поклонился мне, скрестив руки на груди.- Хотя сам я им пользоваться не могу. Но людям говорить не закажешь. Слишком часто я показывал свое лицо и называл свое имя назло моим врагам. И мне не следует удивляться, что и то и другое известно многим, кого сам я не знаю.

- Мое имя вы не знаете, сударь, да и мало кому оно знакомо,- сказал я.- Но если вы пожелаете его узнать, то я зовусь Бальфур.

- Прекрасное имя, - отозвался он учтиво,- и носят его многие превосходные люди. Мне приходит на память, что в сорок пятом году лекарем в моем отряде был молодой джентльмен, которого звали так же.

- Полагаю, это был брат Бальфура из Бейта,- заметил я, так как сообразил, о ком шла речь.

- Он самый, сударь,- сказал Джеймс Мор.- И раз я был собратом по оружию вашего родича, вы позволите мне пожать вам руку.

Он долго, ласково пожимал мне руку, одаряя меня улыбками, словно близкого родственника, обретенного после долгой разлуки.

- А! - сказал он.- С тех пор как мы с вашим кузеном слышали свист ядер, времена сильно изменились.

- В родстве я с ним в самом дальнем,- ответил я сухо.- И должен объяснить вам, что ни разу в жизни его не видел.

- Какая разница! - заметил он.- Вы же сами… не думаю, что вы взялись тогда за оружие, сударь. Я не вспоминаю вашего лица, а оно не из тех, которые легко забываются.

- В том году, который вы имеете в виду, мистер Макгрегор, меня награждали оплеухами в приходской школе,- сказал я.

- Вы так молоды! - вскричал он.- Тогда вам не понять, что значит для меня эта встреча. В час беды и в доме моего врага встретить родича старинного собрата по оружию! Это вливает в меня мужество, мистер Бальфур, точно пение шотландской волынки! Сударь, многие из нас с грустью оглядываются на прошлое, а некоторые даже со слезами. Я жил в родном краю, как король. Мне достаточно было моей шпаги, моих гор и верности моих друзей и родичей. Теперь я заключен в смрадной темнице. И знаете ли, мистер Бальфур? - продолжал он, беря меня за локоть и прохаживаясь со мной по комнате.- Знаете ли вы, что я лишен всего, даже самого необходимого? В неутолимой злобе мои враги конфисковали все мое имущество. Как вам известно, сударь, я ввергнут в узилище по ложному обвинению, хотя я чист, как вы сами.

Они не осмеливаются предать меня суду, а тем временем я пребываю нагим в темнице. Вот если бы я встретился здесь с вашим кузеном или его братом Бейтом! Я знаю, что оба они с радостью предложили бы мне помощь. Но к относительно малознакомому человеку вроде вас…

Мне тягостно повторять тут, как он продолжал клянчить, а я отвечал коротко и сухо. Иногда я с трудом удерживался от желания заткнуть ему рот горстью мелочи. Но то ли из-за стыда, то ли из-за гордости, то ли ради самого себя, то ли ради Катрионы - то ли потому, что я счел отца недостойным дочери, то ли потому, что я сразу почувствовал всю глубину его фальши,- я не мог заставить себя опустить руку в карман. И я все еще выслушивал улещивания и похвальбу, все еще вынужден был ходить (три шага - и назад, три шага - и назад) по этой тесной комнате, резкими ответами весьма раздражив, хотя и не обескуражив этого попрошайку, когда на пороге появился Престонгрейндж и провел меня любезно к себе.

- Я некоторое время буду занят,- сказал он,- и, чтобы вы не скучали, хочу представить вас трем моим красавицам дочкам, о которых вы, быть может, слышали, потому что они, мне кажется, знамениты более своего родителя. Вот сюда, пожалуйста.

Он отвел меня наверх в еще одну длинную комнату, где за пяльцами сидела высохшая пожилая дама, а у окна стояли три самые красивые (как мне показалось) девицы в Шотландии.

- Это мой новый друг мистер Бальфур,- сказал он, придерживая меня за локоть.- Дэвид, позвольте представить вас моей сестре мисс Грант, которая по своей доброте ведет мой дом. А это,- продолжал он, повернувшись к трем барышням,- это три мои дочки-красотки. Ответьте-ка на простой вопрос, мистер Дэви: которая из трех краше остальных? Бьюсь об заклад, у него не хватит смелости повторить ответ честного Алана Рамсея!

Все три девицы, а также старушка мисс Грант, осыпали его упреками за эту шутку, которая (так как я был знаком со стихами, им упомянутыми) вызвала краску стыда на моих щеках. Мне казалось непростительным, что отец позволил себе подобный намек в присутствии дочерей, и меня поразило, что, и пеняя ему (во всяком случае, делая вид, что пеняют), эти барышни смеялись!

Под их смех Престонгрейндж удалился, оставив меня, точно вытащенную из воды рыбу, в обществе, совсем мне не подходящем. Теперь, вспоминая дальнейшее, я не могу отрицать, что вел себя дурак дураком и барышни, надо отдать им справедливость, доказали свою благовоспитанность, снося мое присутствие с таким терпением. Тетушка, правда, низко склонялась над пяльцами и лишь изредка с улыбкой поднимала от них глаза, но девицы, и особенно старшая - кстати, самая из них красивая,- осыпали меня любезностями, а я не умел ответить им тем же. Напрасно я напоминал себе, что обладаю не только имением, но и некоторыми достоинствами, а потому вовсе не должен испытывать смущение перед этими плутовками: старшая была почти моей ровесницей и все трое, конечно же, много уступали мне в образовании. Но никакие рассуждения ничего не меняли, и временами я краснел при мысли, что в этот день впервые побрился.

Несмотря на все их усилия, беседа то и дело прерывалась, а потому старшая барышня, сжалившись над моей неловкостью, села за клавесин и некоторое время для моего развлечения прекрасно играла и пела как в шотландском стиле, так и в итальянском. Я почувствовал себя непринужденнее и, вспомнив песню Алана, которой он научил меня, когда мы прятались в лощине неподалеку от Карридена, настолько осмелел, что насвистел несколько тактов и спросил, не знает ли она этой мелодии.

Барышня покачала головой.

- Ни одной этой ноты я в жизни не слыхала,- сказала она.- Насвистите ее всю. А теперь еще раз,- приказала она, когда я исполнил ее просьбу.

Затем она подобрала мелодию на клавесине и принялась петь со страшнейшим горским акцентом и с насмешливой улыбкой:

Как видите,- продолжала она затем,- я и стихи умею сочинять, только они получаются без рифмы.

После чего вновь запела:

Я выразил ей свое удивление ее талантам.

- А как называется эта песенка? - спросила она.

- Настоящего ее названия я не знаю,- ответил я.- Для меня она просто «Песня Алана».

Барышня посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

- Я буду ее называть «Песня Дэвида». Хотя, если ваш библейский тезка играл Саулу что-нибудь хоть немного на нее похожее, не приходится удивляться, что царю его музыка помогла так мало. Уж очень ваша песня печальна. А ваше название мне не нравится и, если вы захотите услышать ее еще раз, придется вам назвать ее по-новому.

Сказано это было столь многозначительно, что у меня екнуло сердце.

- Почему же, мисс Грант? - спросил я.

- Да ведь если вас когда-нибудь повесят,- ответила она,- я непременно переложу вашу предсмертную речь и исповедь на эту мелодию и спою их.

Я уже не сомневался, что она в какой-то мере знает мою историю и про нависшую надо мной опасность. Но откуда и насколько подробно, догадаться было уже труднее. Совершенно очевидно, ей было известно, что имя «Алан» таит в себе угрозу, и она таким способом предупредила меня, чтобы я воздерживался от его упоминания. И столь же очевидно ей было известно, что меня подозревают в каком-то преступлении. Далее я заключил, что безжалостность ее последних слов (после которых она тотчас заиграла очень громко и бурно) должна была положить конец этому разговору. Я стоял возле нее, делая вид, будто восхищенно слушаю, а на самом деле погрузившись в собственные мысли. В дальнейшем я не раз убеждался в любви этой барышни к загадочности, и бесспорно, эта первая наша с ней беседа представлялась мне непостижимой загадкой. Много времени спустя я, правда, узнал, что воскресенье не было потрачено напрасно: отыскали банковского рассыльного, допросили его и узнали таким образом про мой визит к Чарлзу Стюарту и сделали из этого вывод, что я тесно связан с Джеймсом и Аланом, а с последним, скорее всего, нахожусь в деятельной переписке. Чем и объясняется прозрачный намек, сделанный мне за клавесином.

Пока она еще играла, одна из младших барышень, стоявшая у окна, вдруг позвала сестер:

- Идите сюда! Снова Сероглазка!

Остальные поспешили к окну и принялись выглядывать наружу, мешая друг другу. Окно находилось в углу комнаты над входной дверью, и из него был виден почти весь переулок.

- Мистер Бальфур! - воскликнули они хором.- Что же вы? Посмотрите! Такая красавица! Последние дни она постоянно стоит у начала переулка и всегда с какими-то оборванными горцами, но тем не менее видно, что она благородного рода.

Мне можно было и не смотреть. И я ограничился одним взглядом, боясь, что она увидит, как я смотрю на нее сверху вниз из комнаты, где только что звучала музыка, а она томится снаружи, и ее отец, быть может, в слезах молит сейчас сохранить ему жизнь, я же совсем недавно отказал ему в просьбах. Но и этого взгляда оказалось достаточно, чтобы ко мне вернулась уверенность в себе, а робость перед барышнями поубавилась. Они были красивы, спорить тут не приходилось, но Катриона была прекрасна и вся точно светилась изнутри, как пылающий уголь. И если с ними я чувствовал себя приниженным, она меня возвышала. Я помнил, как легко и свободно разговаривал с ней. Если в присутствии этих красавиц язык переставал мне повиноваться, возможно, тут была и их вина. Мое смущение понемногу проходило, и я находил облегчение, начиная подмечать смешное. И когда тетушка улыбалась мне над своим вышиванием, а три сестры умилялись на меня, точно на младенца,- причем на их лицах было написано: «Так велел папенька»,- у меня доставало смелости и самому улыбнуться.

Вскоре вернулся папенька - все тот же обходительный, благодушный, любезный человек.

- Ну, а теперь, девочки,- сказал он,- я должен увести мистера Бальфура, но надеюсь, вы сумели убедить его вновь появляться там, где я всегда буду рад его найти.

После чего каждая сказала мне на прощание несколько приятных слов, и лорд-адвокат увел меня.

Если это знакомство с его семьей должно было смягчить мое упорство, его расчеты потерпели полную неудачу. У меня хватило ума понять, какую жалкую фигуру я из себя представлял, и мне было ясно, что девицы перестали сдерживать зевоту, едва моя прямая как доска спина исчезла за дверью. Я почувствовал, как мало во мне нежности и изящества, и жаждал возможности показать, что зато мне хватает иных качеств - суровых и опасных.

Что же, моему желанию предстояло исполниться, так как ожидала меня совсем иная сцена.