Было около половины четвертого, когда я вышел на Лонг-Дайкс, направляясь в Дин. Конечно, там жила Кат-риона, чьи родичи, Макгрегоры из Гленгайла, почти наверное подрядились разделаться со мной, а потому как раз от этой деревни мне следовало держаться подальше, но я был очень молод и очень влюблен, и потому не колеблясь зашагал туда. Но для очистки совести и подчиняясь здравому смыслу я принял кое-какие меры предосторожности. Когда дорога спустилась за гребень большого холма, я быстро упал в ячмень и затаился. Через некоторое время мимо прошел человек, по виду горец, но мне совсем незнакомый. Вскоре за ним проследовал рыжий Нийл. Потом проехала повозка мельника. А после проходили только местные крестьяне. Казалось бы, тут и самый упрямый человек отказался бы от своего намерения, но я ничего не мог с собой поделать. И принялся убеждать себя, что Нийлу и надо было идти по этой дороге: она же ведет туда, где живет дочь вождя его клана. Ну, а другой горец… Да если я начну пугаться каждого встречного горца, то с места не сойду. И, полностью убедив себя такими нехитрыми доводами, я прибавил шагу и в начале пятого добрался до дома миссис Драммонд-Огильви.
В открытой двери я увидел их обеих и, сняв шляпу, возвестил:
- Пришел молодец за своим шестипенсовиком! - полагая, что это понравится старой даме.
Катриона выбежала, радостно со мной здороваясь, и, к моему удивлению, ее опекунша приняла меня столь же ласково. Много времени спустя я узнал, что она успела отправить нарочного к Ранкейлору в Куинсферри, зная, что он ведет дела Шоса, и у нее в кармане уже лежало письмо от моего доброго друга с самыми лестными отзывами и обо мне и о моем состоянии. Но и не подозревая о нем, я с легкостью разгадал ее намерения. Пусть я деревенщина, но, во всяком случае, более благородного рода, чем она предполагала, и даже моему неотполированному уму было ясно, что она вознамерилась сосватать свою родственницу с безбородым мальчишкой, который оказался чем-то вроде лэрда в Лотиане.
- Шестипенсовику не грех пообедать с нами, Катрин,- сказала она.- Сбегай, предупреди девушек.
И те несколько минут, пока мы оставались одни, она не жалела для меня сладких слов - держась все время очень умно, все время словно просто меня поддразнивая, по-прежнему называя меня Шестипенсовиком, но с таким оборотом, что я мог только вырасти в собственном мнении. Когда Катриона вернулась, намерения старухи стали еще более прозрачными - хотя, казалось бы, они и так были яснее дня,- и она хвастала ее достоинствами, словно барышник, сбывающий лошадь. Щеки у меня запылали при мысли, что она считает меня столь недогадливым. То мне казалось, что Катриона тут ни при чем, и мне хотелось хорошенько отделать старуху палкой, то я начинал подозревать, что, может быть, они сговорились поймать меня в ловушку, и я мрачно хмурился, сидя между ними, как воплощение злости. Наконец сваха прибегла к способу приятнее и оставила нас одних. Раз уж во мне пробудились подозрения, рассеять их не так-то легко. И все же даже хотя я знал, из какой она породы - породы воров и обманщиков,- но, глядя в лицо Катрионы, я не мог ей не верить.
- Мне нельзя спрашивать? - заговорила она живо, едва мы остались одни.
- Нет, сегодня я могу говорить с чистой совестью,- ответил я.- Меня освободили от моего обещания, да и я (после всего, что произошло с утра) не стал бы его возобновлять, даже если бы от меня это потребовали.
- Так расскажите! - попросила она.- Моя родственница скоро вернется.
И я рассказал ей историю про поручика с самого начала и до конца, стараясь сделать ее посмешнее, да и правда, дело было настолько нелепым, что вызывало смех.
- Вижу, вы так же годитесь для общества грубых парней, как и для общества красивых барышень! - сказала она, когда я умолк.- Но о чем думал ваш отец, не научив вас фехтовать? Это же изъян в благородном воспитании! Ни о чем подобном я в жизни не слыхивала!
- Во всяком случае, это большое неудобство,- ответил я,- и мне кажется, мой отец (честнейший человек!) впал в рассеянность, когда вместо фехтования обучил меня латыни. Но как видите, я делаю, что могу, и стою перед ним столбом, подобно Лотовой жене.
- Вы знаете, чему я улыбаюсь? - спросила она.- Понимаете, я так создана, что мне следовало бы родиться мальчиком. В моих мыслях я иначе себя и не вижу, ну, и придумываю, как бы я сделала то-то или то-то. А потом, перед началом поединка, я вдруг вспоминаю, что родилась все-таки девочкой и не умею держать шпагу в руке, не умею нанести хотя бы один хороший удар. И мне приходится переиначивать свои выдумки так, чтобы поединок не состоялся, а я все равно вышла бы победительницей - вот как вы с поручиком. И я снова - юноша, который всегда произносит красивые речи, наподобие мистера Дэвида Бальфура.
- Какая кровожадная девица! - заметил я.
- Я, конечно, знаю, как похвально шить, и прясть, и вышивать,- сказала она.- Но если бы вам больше ничего делать не позволялось ни под каким видом! Полагаю, вы умерли бы от тоски. И мне кажется, я вовсе не хочу убивать. А вы кого-нибудь в своей жизни убили?
- Пришлось,- ответил я.- И даже двоих, хотя я все еще мальчишка, которому пока место в колледже. Но вспоминаю я об этом, зная, что стыдиться мне нечего.
- А что вы чувствовали тогда… после? - спросила она.
- По правде говоря, я сел и разревелся, как малый ребенок.
- Я понимаю, как это было,- воскликнула она.- Я знаю, откуда взялись эти слезы! И я вовсе не хочу убивать, а только быть как Катерина Дуглас, которая всунула руку в скобы двери, когда засов был сломан. Выше геройства я представить себе не могу. А вам не хотелось бы умереть вот так… за своего короля? - закончила она вопросом.
- По правде говоря,- сказал я,- любовь к моему королю, да благословит бог его курносую физиономию, подобной власти надо мной не имеет. А сегодня утром я видел смерть столь близко, что мне очень захотелось жить.
- Так и надо,- сказала она.- Так и следует мужчине! Только обязательно научитесь фехтовать. Мне будет грустно, если кто-то из моих друзей не сумеет отразить удар или нанести его. Но, значит, эти двое пали не от вашей шпаги?
- Нет, конечно,- ответил я.- У меня были пистолеты. К счастью, люди эти приблизились ко мне почти вплотную. Ведь пистолетами я владею немногим лучше, чем шпагой.
Тут она вынудила меня описать, как мы отбивались от врагов в шкиперской каюте, о чем я в первом рассказе про свои дела упоминать не стал.
- Да,- сказала потом она,- вы настоящий храбрец. А вашим другом я восхищаюсь и уже его полюбила.
- Да и кто не почувствовал к нему того же! - воскликнул я.- У него есть свои недостатки, как у всякого человека, но он храбр, верен и добр, благослови его бог! Поистине странным будет день, когда я забуду Алана! - И тут мысль, что от меня зависит увидеться с ним в эту ночь, ввергла меня в сильнейшее волнение.
- Но что это со мной? Я даже словом не обмолвилась про свои новости! - воскликнула она и рассказала про письмо от отца, в котором он сообщал, что на следующий день она сможет навестить его в Замке, куда его перевели, и что его дела пошли на поправку.- Вам досадно это слышать! - сказала она затем.- Но как вы можете судить о моем отце, если вы совсем его даже не знаете?
- Мне и в голову не приходило как-то судить о нем,- ответил я.- И даю вам слово, что искренне рад, раз у вас на душе полегчало. Если же лицо у меня вытянулось (а по-видимому, так и произошло), согласитесь, нынче не самый лучший день, чтобы заключать мировую, и особенно не подходят для этого люди, стоящие у власти. И Саймона Фрэзера я все еще никак не могу переварить.
- Только не равняйте их! - воскликнула она.- И не забывайте, что Престонгрейндж и Джеймс Мор, мой отец, одной крови.
- В первый раз слышу! - сказал я.
- Поразительно, как мало вы знаете! - заметила она.- Пусть некоторые называют себя Грантами, а другие Макгрегорами, но принадлежат они к одному клану. Все они - сыны Альпина, от которого, думается мне, пошло и название нашей страны.
- Какой бы это? - спросил я.
- Но моей страны и вашей! - ответила она.
- Да, сегодня я все время узнаю что-то новое,- сказал я.- Мне всегда казалось, что она называется Шотландией.
- Шотландия - это название страны, которую вы именуете Ирландией,- объяснила она.- Но древнее название земли, по которой мы ступаем и из которой слеплены наши кости, ее истинное название - Альбан. Она звалась Альбан, когда наши предки защищали ее от Рима и от Александра, и так она зовется на вашем родном языке, который вы позабыли.
- По правде сказать,- ответил я,- забыть его мне было невозможно, потому что я его никогда не знал! - Поспорить с ней об Александре Македонском у меня не хватило духа.
- Но ваши праотцы и праматери говорили на нем из поколения в поколение,- возразила она.- И песни на нем пелись над колыбелями задолго до того, как мы с вами появились на свет. И ваше имя несет его в себе. Умей вы изъясняться на этом языке, я была бы с вами совсем иной. Этим языком говорит сердце!
Я пообедал с ними. Кушанья все были очень вкусными и подавались на прекрасном старинном серебре, а вино - превосходным, и я пришел к выводу, что миссис Огильви, по-видимому, очень богата. Беседа наша тоже была приятной, но едва солнце склонилось к западу, а тени выросли, я встал, чтобы откланяться, так как твердо решил попрощаться с Аланом, а потому должен был добраться до названной мне рощи и осмотреть ее еще при свете дня. Катриона проводила меня до садовой калитки.
- Теперь я долго вас не увижу? - спросила она.
- Как мне знать заранее? - ответил я.- Может быть, долго, а может быть, и никогда.
- Да,- произнесла она.- И вам жаль?
Взглянув прямо на нее, я наклонил голову.
- А мне так очень,- продолжала она.- Я знаю вас совсем недолго, но ставлю высоко. Вы благородны, вы храбры. И вновь докажете свою доблесть. А я буду гордиться вами. Если вас ждет неудача, если все кончится так, как мы опасаемся… помните, у вас есть верный друг. Когда вы будете давно в могиле, а ко мне придет старость, я буду рассказывать детям про Дэвида Бальфура и плакать. Я буду рассказывать, как мы расстались, что я сказала вам и что сделала. Да будет вам бог опорой и вожатым, так молится ваш дружочек - вот что я сказала и о чем расскажу им. А вот что я сделала!
Она схватила мою руку и поцеловала ее. От изумления я вскрикнул, как ужаленный. Ее лицо покрылось краской, она посмотрела на меня и кивнула.
- Да-да, мистер Дэвид,- сказала она.- Вот что я о вас думаю. И сердце вторит губам.
Ее лицо говорило о беззаветной силе духа и благородстве помыслов чистого сердцем ребенка… но и только. Мою руку она поцеловала, как целовала руку принца Чарли, с той высшей страстью, какая недоступна заурядным людям. Это, как ничто другое, открыло мне глубину моей любви к ней и ту высоту, на которую я должен был подняться, чтобы она приняла мою любовь. И все же я мог сказать себе, что сделал первые шаги на этом пути и что при мысли обо мне ее сердце начинало биться чаще и быстрее гнать кровь по жилам.
После той чести, которой она меня удостоила, оставаться в пределах обычной учтивости было мне невмочь. Даже заговорить я сумел не сразу. Особые переливы ее голоса отомкнули дверь моих слез.
- Благодарю бога за вашу доброту, сердце мое. Прощайте, мой дружочек! - И, назвав ее так, как она сама себя назвала, я, поклонившись, зашагал прочь.
Мой путь вел вниз по долине реки Лит к Стокбриджу и Силвермилсу. Тропинка вилась по берегу, вода журчала и пела, с запада среди длинных теней лились косые солнечные лучи, с каждым поворотом преображая долину, делая ее совсем иной. Прощание с Катрионой, предстоящая встреча с Аланом исполнили меня радостной бодрости. А долина, и закатный час, и лепет реки доставляли мне неизъяснимое удовольствие, и я, замедляя шаг, смотрел не только вперед, но и по сторонам и оглядывался через плечо. Вот так по милости провидения я увидел в кустах чуть позади рыжую голову.
Сердце мое исполнилось гневом, я повернул и быстро зашагал по тропе обратно. Она почти вплотную огибала кусты, в которых мелькнули рыжие волосы. Поравнявшись с ними, я весь напрягся в ожидании нападения. Но ничего не произошло, и я беспрепятственно пошел дальше. Тогда меня обуял страх. Да, день еще не угас, но место было на редкость пустынное. Если мои преследователи не воспользовались столь удобным случаем, мне оставалось только прийти к заключению, что они рассчитывали на добычу более важную, чем Дэвид Бальфур. Опасение за жизнь Алана и жизнь Джеймса навалилось на меня, тяжкое, как вес двух взрослых быков.
Катриона еще прогуливалась по саду совсем одна.
- Катриона,- сказал я,- как видите, я вернулся.
- С другим лицом,- сказала она.
- Кроме моей собственной жизни, от меня зависит жизнь двух других людей,- сказал я.- Было бы грехом и подлостью не соблюдать осторожности. Я колебался, приходить ли мне сюда. И мне не понравилось бы, если бы это нас сгубило.
- Я могу сказать, кому это понравилось бы еще меньше! Но мне не нравится и то, как вы это сказали. Да что я такого сделала?! - вскричала она.
- Вы? Но вы же не одна,- ответил я.- Едва я ушел от вас, как меня снова начали выслеживать, и я могу сказать вам, кто. Нийл, сын Дункана, ваш служитель - или служитель вашего отца.
- Нет, вы ошиблись! - прошептала она, побелев.-
Нийл в Эдинбурге, чтобы отцу было кого послать с поручениями.
- Вот этого я и опасаюсь,- сказал я.- Последнего из его поручений. Ну, а что он сейчас не в Эдинбурге, я могу вам доказать. Конечно, у вас есть сигнал, сигнал тревоги, который заставит его поспешить к вам на помощь, если он на таком расстоянии отсюда, что может услышать и прибежать.
- Но как вы про это дознались? - спросила она.
- С помощью волшебного талисмана, каким одарил меня господь, когда я родился. Называют его здравым смыслом,- ответил я.- Сделайте одолжение, подайте сигнал, и я покажу вам рыжую голову Нийла.
Без сомнения, я говорил резко и с горечью. Мое сердце ожесточилось. Я винил себя, винил ее и ненавидел нас обоих - ее из-за негодяев, ее родичей, себя за глупое легкомыслие, с каким я сунул голову в это осиное гнездо.
Катриона прижала пальцы к губам и свистнула - прозвучала удивительно чистая, громкая, высокая нота, какой не устыдился бы ни один пахарь. Некоторое время мы молчали, и я уже собирался попросить, чтобы она подала сигнал еще раз, но тут ниже по холму затрещали кусты, словно кто-то продирался сквозь них. Я с улыбкой кивнул в ту сторону, и почти тотчас в сад прыгнул Нийл. Глаза его горели, а в руке он сжимал нож, какие в горах называют черными. Увидев рядом со своей госпожой меня, он остановился как вкопанный.
- Он явился на ваш зов,- сказал я.- Так судите же сами, насколько близко он был от Эдинбурга и какие поручения дал ему ваш батюшка. Спросите об этом его. Если ваш клан будет способствовать моей гибели или гибели людей, чья жизнь зависит от меня, то я хотя бы с открытыми глазами отправлюсь туда, куда должен отправиться.
Она нерешительно заговорила с ним по-гэльски, и, вспомнив вежливую предупредительность Алана в подобных случаях, я чуть было не дал волю горькому смеху. Ведь из-за всех этих подозрений ей более, чем когда-либо, следовало говорить по-английски.
Они обменялись двумя-тремя фразами, и я без труда заметил, что Нийл, как ни покорно он держался, был очень рассержен.
Затем она повернулась ко мне.
- Он клянется, что это не так,- сказала она.
- Катриона, а сами вы ему верите? - воскликнул я.
Она сжала руки, словно заломив их.
- Откуда мне знать? - вскричала она.
- Но мне необходимо найти способ узнать истину,- сказал я. - Мне не под силу и дальше бродить в черном мраке, держа в руках две чужие жизни! Катриона, попытайтесь поставить себя на мое место, как я упорно пытаюсь поставить себя на ваше, в чем богом клянусь. Чтобы нам вовек не вести такого разговора! Не для нас он, совсем не для нас, и сердце у меня готово разорваться. Задержите его здесь до двух часов ночи. Прочее для меня значения не имеет. Испытайте его таким приказанием.
Они снова поговорили по-гэльски.
- Он ответил, что должен выполнить поручение Джеймса Мора, моего отца,- сказала она, побледнев еще больше, и голос ее прервался.
- Больше никаких сомнений не остается,- сказал я,- и да простит бог злых сердцем!
Она промолчала и только смотрела на меня, а ее лицо оставалось таким же белым.
- Чудесно,- сказал я еще раз.- Значит, и мне погибнуть, и им двоим со мною?
- Но что мне делать! - вскричала она.- Как я могу пойти наперекор отцовскому приказу, когда он в тюрьме и ему грозит смерть?
- Но может быть, мы поторопились, - сказал я,- Может быть, и это ложь. Что, если он получил неверный приказ и все это подстроил Саймон, а ваш отец ничего не знает?
Она разрыдалась, терзаясь из-за нас обоих, и сердце у меня сжалось при мысли, в каком она страшном положении.
- Хорошо,- сказал я.- Задержите его на один час, и я попытаюсь. И призову на вас божье благословение.
Она протянула ко мне руки.
- Мне нужно было одно ласковое слово, - сказала она сквозь слезы.
- Значит, полный час? - спросил я, удерживая ее руку в своей.- Три жизни зависят от этого, девушка.
- Полный час! - воскликнула она и воззвала к небу, испрашивая прощения.
Я решил, что дальше мне там оставаться нельзя, и кинулся прочь.