Потапыч: Изнанка

20. Неведома зверушка

— Домовой? — мысленно предположил я, посылая Потапу образ.

«Нету таких. Хотя… смотри», — отправил он пакет весьма занимательных данных. — «Может, первые щенки так настоящих зверей», — под последними он имел в виду тотемных духов, — «и вырастили».

А пакет информации заключался вот в чём. Когда трава была зеленее, а Потап — простым, хоть и сильным зверодухом, рассекающим леса нави Зиманды с напарником-Апопом (и устраивали некислый шорох подвернувшимся под лапы и копыта), в яви Зиманды копошились и подпрыгивали люди. Так вот, теория (потому что точно Потап не знал) была очень похожа на правду. А именно: прирученные и домашние животные, умирая, становились зверодухами. И не все из них, даже одержимые голодом жадины, забывали хозяев. И всякие племена и трибы получали защитника от нави. Ещё не тотемного духа, но уже близко к тому. И теория Потапа заключалась в том, что сам механизм становления тотемным духом (или создания щенков — не принципиально, вопрос точки зрения) зародился как раз от одомашненных животных, с которыми хорошо обращались при жизни и со страшной силой уважали после смерти.

— А ведь очень и очень похоже на правду, — признал я. — Но в качестве тотемных духов я всяких собак-кошек чего-то не наблюдаю.

«Конечно», — фыркнул Потап. — «Они же лесному зверю в подмётки не годятся, ни по силе, ни по уму. Хотя не всем, но всё равно — слабаки. Те, первые — как раз боги, наверное. Самые первые — Ороци этот психованный, Ветер и Трахаль. А потом и нормальные звери научились. И сравни шавку дворовую и волчару позорную. Про приличных со всех сторон беров», — последний образ был именно «со всех сторон»: Потап во всей красе, с эмоцией его невозможной толщины, крутизны и красоты, — «можно даже не говорить — достаточно увидеть. Так что и не остались псов и кошаков. Но в начале — были они».

— И тут, ты думаешь, что-то вроде того: собака какая-то или даже кошка?

«Кошаков драных — пинать!» — отэмоционировал Потап. — «Но сам смотри, шебуршень: там такая сильная навка-обжора, что пинков в яви раздаёт, в тело не влезая. Такие должны быть огромными, злобными… А эта — даже не сожрала никого насмерть!»

— Пасть маленькая…

«Пасть — херня. Они жадные и безумные. Да и нормальные звери ВСЁ сожрать не могут, если друг друга жрут. Не все хрень с дыркой, как некоторые шебуршени», — в очередной раз хамски представил деревенский сортир с моей физиономией наглый мохнатый. — «Коррроче: он хоть кого-то должен был задрать. Даже не по злобе, а по жадности и глупости. А он не задрал, даже этого щенка Трахаля об дом постучал и выкинул. И с места не уходит».

— Пёс, охраняющий дом. Или что-то такое.

«Во-во».

— А то, что он Барибалычей отпинал в нави? Там народ до сих пор валяется. И до того тоже, про него же не просто так узнали.

«Так псы — разные. Для кого-то вся семья — хозяин. А для кого-то — хозяин один. А остальных терпит. Ну а чернышей помял — так сам прикинь: ввалились к нему и стали кусать и когтями тыкать. Но не убил!»

— Так, допустим, — обдумал я. — И два вопроса… точнее, первое — утверждение: в этот особняк я в теле не полезу! Потапыч в качестве пипидастра — не мой выбор!

«А эта пипидастрина — что такое?» — заинтересовался Потап, на что я ему послал образ более «образный». — «Смешная штука, красивая. Сделай своим людишкам, пусть с пылью ими воюют, красиво будет», — проявил медвежий эстетизм топтыгин. — «А лезть туда — не надо, даже таком шебуршеню, как ты. Через навь доберёшься и заломаешь. Ты — хрень, справишься. И помогу, если надо, хоть и ле-е-ень».

— Тогда второй вопрос: ну если там кошатина какая — то пинка, это понятно, — под одобрительное рычание Потапа продолжил я. — Но вот если пёс, то как-то не хочется его ломать. Придётся — сделаю, но…

«Ну-у-у… думаешь псину завести?» — догадался топтыгин.

— Или отпугнуть. Вот и уточняю у тебя — возможно?

«Вроде как да, хотя я такой хренью не занимался», — задумчиво протянул топтыгин. — «Посмотрим, что там, а дальше разберёмся. Может, там бешеная шавка, которую только ломать — кусать противно», — на последнем он представил совершенно озверелую, лохматую-взъерошенную, с косящими глазами навыкате псину, тявкающую, забрызгивая слюнями округу.

— Такую — да, — только и оставалось признать мне.

В общем — примерно поняли, что за хрень завелась у Барибалычей. Ну а по месту посмотрим. И, что важно — нужно место для входа в навь, поближе к особняку. Но для начала — «принюхаться» вблизи. Так что поехал я на площадь перед особняком. А там мы с Потапом коллективно немножко ни хрена не поняли: от особняка хреначило навью, люто, мощно. Только… Барибалом.

— Потап, а этот черношкурый поехать мог, своих медиумов пиная? — поинтересовался я.

«Да вроде не поехал, такое чувствуется сразу. Но говорить не хочет, огрызается».

— Ты же говорил — он не говорит.

«Глупый шебуршень! Я что, с тобой вашими дурацкими словами веду мудрые речи⁈ Слова ваши дурацкие понимаю, конечно. И ответить так, чтобы ты понял — могу…»

— Иногда.

«Потому что ты — недоумок!» — перекладывал топтыгин с тупой башки на здоровую голову. — «А черныш — говорить не умеет. Но говорить может, только человеков ни сам не поймёт, ни они его!»

Совершив чудеса когнитивной деятельности, я пришёл к такому выводу: Барибал обладает сознанием медведя, как он есть. То есть, не столько тупой (хотя и тупой, конечно: заводить медиумов-людей, не имея возможности нормальной коммуникации — тупо), сколько просто не умеет именно «говорить с человеками». А вот какими-то специальными медвежьими порыкиваниями, танцами с бубном и не очень, а так же прочими попёрдываниями — предоставить информацию, понимаемую Потапом — может. Но не желает и огрызается в стиле: иди нахрен с моей земли!

— В общем, воевать надо с Барибалом, пока не сдастся и всё не расскажет. И гадит он…

«Нет», — буркнул Потап.

— Что — «нет»?

«То — „нет“! Там не только черныш, но и навка», — сообщил мохнатый. — «Ты не чуешь, но есть. Я сам еле чую — черныш, как фонтан в ваших городах, энергией исходит. Жрут его, что ли?» — скорее себе задал вопрос топтыгин. — «Не, не похоже. И огрызается ещё, а когда жрут — не до огрызаний».

— В общем, надо мне в навь лезь, смотреть, что там, как и собирались.

«Ага».

— Может сразу проявишься?

«Нет. И не шебурши: я, конечно, ленивый. Толстый и красивый. Но тут дело в другом…»

И выдал Потап такой расклад (вроде — не врал, но это не точно). Его манифестация в нави — очень энергоёмка, как и бои. Фактически он создаёт, каждый раз, своё «духовное тело», потому что ни в нави, ни в яви его просто нет. А есть он в своём логове. Явь, как понятно, ещё более энергозатратна для его появления.

Так вот, полноценно проявится «в силах тяжких» Потап не только хочет, но и «может», только когда выхлоп от пожирания причины проявления окупит это проявление. Некоторый «запас» у него, само собой, есть. Но тратить этот НЗ «на всякий случай» мохнатый отказывается категорически: только по делу и когда совсем жопа.

Ну а сейчас — не так. И то, что этого Барибала надо жрать — совершенно не факт. Как и сила навки непонятна, в плане, хватит ли её на полноценный «перекус». Так что надо мне быть аккуратнее, шурша в нави, чтоб не нарваться.

Огляделся: самым хамским образом на площади перед особняком не было ни трактиров, ни постоялых дворов, ни борделей. Даже заговорщикам посидеть прилично негде, с видом на объект заговора. Впрочем — Барибалычи неподалёку оттираются, смотрят на меня с надеждой. Не весь род, само собой, но полтора десятка морд отчётливо фиксируется. Ну и заклинания, аркубулюс… кстати на нём и расположусь.

— Я — в навь. Моё бесчувственное тело не теребить, не приближаться. И оберегать от возможных угроз. Тогда всё будет хорошо, — сообщил я клиентуре.

— А если нет? — любознательно поинтересовался сынулька главы, получив на этот раз тяжёлый подзатыльник.

И вообще, мысленно фыркнул я, некоторый «наивняк» и простоватость этого двадцатипятилетнего детины — вполне может быть следствием «педагогической системы». Если бедолаге с детства такие подзатыльники прилетали, то там не мозг, а костяная мозоль.

— А если нет — то очевидно: ВСЁ будет ОЧЕНЬ плохо. Совсем плохо, — мудро и почтенно сообщил я, пристраиваясь на железном медведе и «заряжая» защитных духов.

И провалился в навь, напряжённо оглядываясь. Непосредственных супостатов в округе не наблюдалось, правда, момент с ничуть внешне изменившейся деревянной мостовой — повеселил. Ну и отражение аркубулюса в нави (хотя, методологически, скорее наоборот, духи — автохтонное для нави население, а в яви он гастарбайтер) разглядел нормально, а то всё не до того было. И — медведь медведем, хотя Потап явно поработал над ходилками духа: медвежий призрак обладал длинной лап раза в два побольше, чем прилично нам, медведям. Ну и, несмотря на навь и призрачность — сиял из глазниц, ноздрей и пасти огоньком. Остальное не проверял, не интересно, но тоже явно следствие духовной хирургии.

А округа — типична для отражения города в нави. Разве что из-за невысокой застройки в Лакоте были высокие холмы вместо домов. В том же Золотом, например, скалы, пусть и невысокие. Ну и тени людей, отражение окружающих меня Барибалычей в виде теней беролаков — всё, как положено.

И высокий холм особняка, с кучей пещер, покрытый зеленой травой. И таращило от туда силой тотемного духа, а никак не навкой, которую я даже в нави толком не чувствовал. Ну и Потап прямо сказал — такое фонтанирование энергией неестественно, ненормально, свойственно скорее умиранию тотемного духа, с соответствующей потерей энергии.

Вирус в виде навки?

«Глупость шебуршная. Сила на силу, только так и работает — это в яви есть подлое варево. А в нави кто сильнее — тот сильнее. И никакой мелкий никак большого не сожрёт, разве что убежит. Всегда так работает. Ну… ты разве что, странная хрень. Но ты тоже не сожрёшь — провалишь в себя без толку», — буркнул топтыгин. — «И хорош, как улитка, рогами размахивать! Иди, проверяй!»

Ругаться я с наглой медвежатиной не стал — толку никакого, да и есть его правота, процентов на пять-десять. Так что представил себя металлическим, с крупными шипами, кристаллом. И полетел к особняку. И даже влетел, замер…

— Ничего не понимаю, — отметил я, бултыхающийся в пещере-коридоре.

«Аналогично», — просопел Потап. — «Ну, полетай, посмотри, что тут такого — может, ты вблизи почуешь».

Дело в том, что на моё появление никто просто не отреагировал! Вот вообще! То есть, есть холм, переполненный силой Барибала, которая даже видна в полумраке, как флуоресцентный туман. Теоретически, где-то в недрах холма тусит навка. Но ни тотемный дух, ни навка никак на меня не отреагировали — никаких колебаний энергии, не говоря о каких-то конкретных преступных действиях в мой почтенный адрес.

Стал я летать по этой земляно-каменно-моховой пещере. И — ни чёрта. Вот вообще: никаких духов и прочего, за десяток субъективных минут — хрен знает, как коррелируется время нави и яви…

«Странно», — ответил Потап на мой неназванный вопрос. — «И полетай снаружи — внутри ничего. А если не найдёшь — будем пробовать черныша выдернуть. Ле-е-е-ень, да и жрать его неохота-а-а», — признался топтыгин. — «Но псины…»

— Тупим, Потап, — дошло до меня. — Дух действует в яви, а в нави…

«Всё равно тебя чувствовать должен, да и ты вблизи его должен почуять — я просто знаю, что он тут, но места понять не могу».

Ну, снаружи так снаружи. Вылетел из пещеры, стал облетать холм по спирали и нашёл. Хрень непонятную. Дело в том, что на верхушке холма-особняка сидел, прислонившись спиной к каменному гребню-коньку, беролак. Барибалыч, несомненно. Но с рядом серьёзных отличий. Первое: он не был «материальным», как положено быть владетелям в нави. Но и призрачным, как и положено духам, он тоже не был. Какое-то промежуточное положение, чем-то смахивающее на процепсов — те тоже были слегка «имматериальны», хотя беролак явно посильнее.

«Похоже», — признал Потап. — «Только он — мёртв. И он — дух».

— И оборотень?

«И… не знаю. Но других духов тут нет, а… Разберись с ним, может, расскажет, что он такое — а то от силы черныша ничего толком не понять. А чтобы понять — надо черныша пнуть».

Стал я аккуратно подлетать к этому деятелю. И — беролак, причём в характерной одежде, пусть и призрачной. Но при приближении две другие странности проявлялись всё сильнее. Первая: да, Барибалыч, это точно. Но гораздо матёрее и зверее на морду, чем те, с кем я встречался, даже в обороте. Не фурри-медведь, а слегка антропоморфный топтыгин, скажем так. И он пырился жёлто-коричневыми, чисто медвежьими гляделками вперёд. Я мимо это взгляда раз десять пролетел, и вообще в районе десятка метров от этого деятеля бултыхался. При этом — не скрывался, а гранённая металлическая звезда, ещё и эманирующая силой владетеля, ДОЛЖНА была привлечь внимание. Хоть бровью бы дёрнул! Но не дёргал — пырился пустым взглядом хрен знает куда, на меня никак не реагируя.

— Он вообще — живой? — скорее для себя подумал я.

«Конечно… нет!» — захрюкал Потап. — «Он дух, в мире мёртвых, нави. Какое „живой“?»

— Мёртвый живой, — буркнул я, подлетел к типу на три метра и завибрировал собой-металлом, создавая звук:

— УВАЖАЕМЫЙ…

— Хто тут?!!! — с этим воплем непонятный типа вскочил, в явной боеготовности, сфокусировал буркалы на мне и взревел: — Это моё место! Проваливай, или заломаю!!!

— ЭМ…МИНУТОЧКУ… ДА ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ, ПАРАЗИТ?!! — возмутилось моё почтенство.

Просто эта морда протокольная зарядила по мне лапой. И, вместо того чтобы нанизаться на шипы, получив ущерб и повреждения, отфутболила меня на десяток метров!

— Да ты озверел! — возмутился я своей мордой из металла (на всякий случай), вылезающей из шипов.

Ответа не было, а этот дохлый потерпевший (он у меня точно потерпит, паразит!) рванул ко мне прыжком, оскалив пасть и размахивая лапами. Ткнулся в полёте мордой в придуманную мной воздушную стрелу, оттолкнулся от воздуха и повис в каменных «оковах», протянувшихся от дома.

И… разорвал себя в куски! Не порвал каменные цепи, а порвался сам, на секунду. Пропустил кандалы сквозь плоть и сросся!

— Ха-ха-ха! Я — мёртв, чужак! Мне ничего не страшно! — ревел он. — Беги с моего места, пока не сожрал!

Мда уж, договороспособность табуретки, оценил я. Впрочем, если табуретку умеренно попинать — она становится несколько более договороспособна: как минимум скрипит. Но в нави этот дохлый Барибалыч практически неуязвим, как бы не как я… Хотя.

«Огонь».

— Помню, Потап. Крысиные короли, — уточнил я.

И стал летучим огнемётом, поливая этого типа потоком душевного пламени. Рёв поднялся несусветный, вдобавок к мощному запаху палёной шерсти. Но мне его не сжечь надо, а разобраться, так что поток пламени я приостановил.

— Поговорим? — предложил я.

Правда, вместо членоразделного ответа последовал просто сокрушительный по мощи рёв: навь натурально заходила волнами. И пространство раскололось щелью, расширившейся и осыпавшейся на холм осколками. То есть над холмом оказалась здоровенная дырень, просто в воздухе. А оттуда, из непроглядной темноты, сияли огромные жёлтые глазища.

— Барибал, — внутренне поёжился я от потока энергии и ощущения тотемного духа.

«Он самый», — признал Топтыгин. — «Ладно, я сам»

— А не вокруг меня можно? Я этого хочу «повязать», а то вы же его раздавите. А может, и меня.

«Заячий шебуршень!» — оскорблённо сообщил Потап. — «Можно», — буркнул он, проявляясь в сторонке.

И, опять же, был он намного более «призрачен», чем выбравшийся из дыры Барибал. И морда у Потапа была ехидная, а у чёрного — ошарашенная и не слишком победоносная. Но Барибал зарычал, оскалившись. А Потап встал на задние лапы, уперев передние в бока и рыкнул. В ответ — рык чёрного. Ну, я в этой коммуникации не участвую, так что аккуратненько и огородами добрался до щёлкающего клювом Барибалыча, да и заключил его в огненные цепи. Тот поревел, подёргался, но обмяк — очевидно, огонь моего душевного жаба был губителен и для «разделённого» призрака.

Барибал на это дёрнулся, оскалился… И уткнулся носом в пузо Потапа. Тот рыкнул, чёрный отступил, зарычав… жалобно. Почти заскулил.

«Я понял, шебуршень», — довольно сообщил Потап. — «Правда, не всё: всё сам черныш не понимает», — уточнил он. — «Так что слушай, а потом щенка спросишь. И собака из него не выйдет, наверное», — задумчиво дополнил топтыгин, начав осыпать меня мыслеобразами.