Потерянные души Уиллоубрука

Глава вторая

Стоя на тротуаре у автобусной остановки, Сейдж еще раз глубоко затянулась сигаретой. В душе у нее клокотало негодование. Как мать могла лгать ей все эти годы? Она говорила, что Розмари кремировали, потому что похороны им не по карману. Она видела, как страдает Сейдж, видела, что глубокая скорбь неделями не дает дочери ни есть, ни спать, а ведь все это время у нее была возможность облегчить ей боль, сказав правду. Конечно, Сейдж расстроилась бы, узнав, что сестру отослали, но так было бы лучше, чем думать, что она мертва; лучше, чем думать, что она умерла в одиночестве и не могла дышать, подключенная к трубкам в холодной больничной палате. Если бы Сейдж знала, что Розмари все это время была жива, она могла бы съездить в Уиллоубрук, навестить ее, привезти цветы, открытки и игрушки. Увидеть ее, подержать за руки, сказать, что любит ее несмотря ни на что.

Как вообще мать могла запереть собственную дочь? Разве любить не означает принимать друг друга и беленькими, и черненькими, помогать друг другу преодолевать трудности? Кому, как не матери, положено любить и до конца дней защищать своих детей? Сейдж никогда не забудет свою первую ночевку у Хэзер, мать которой спросила, не хотят ли девочки заказать пиццу, и подшучивала над ними, что они ночь напролет будут болтать о мальчиках; как на следующее утро она хлопотала на кухне, готовя яичницу и блинчики, спрашивая, что они хотят: апельсиновый сок или какао. Неужели а других семьях всегда спрашивают, что ты хочешь на завтрак? Мать Сейдж вечно забывала купить хлеб и молоко.

За прошедшие годы Сейдж убедила себя, что мать начала отдаляться от нее после смерти Розмари. Во всяком случае, именно эту историю она рассказывала себе, и именно эта история позволяла ей сохранять мужество. Но Сейдж в нее больше не верила, особенно теперь, когда знала, что Розмари жива.

Она обвела взглядом парковку у автобусной стоянки, плавный спуск дороги, серый асфальт, врезающийся в скопище зданий, телефонных столбов и электрических проводов. Ее взгляд невольно устремился через Верхний Нью-Йоркский залив к панораме Манхэттена, где над океаном вздымалась толчея небоскребов, как Изумрудный город в «Волшебнике страны Оз». Когда они с Розмари были детьми, еще достаточно маленькими, чтобы пребывать под невинным очарованием мира, представлявшегося им безопасным и надежным, отец говорил им, что город никогда не утонет, потому что его держит волшебство, а миллионы сверкающих огней в зданиях и вокруг них подпитываются пыльцой фей. Когда через несколько лет папа уехал, Сейдж гадала, нельзя ли наколдовать, чтобы он вернулся. Каждую ночь она смотрела на далекий город из окна своей спальни, умоляя фей, или кто там отвечал за волшебство, вернуть его домой. Но у нее никогда ничего не выходило.

Как поступил бы отец, узнав, что сделали мать и Алан? Встревожился бы? Понял бы? Возмутился? Если бы Сейдж сумела рассказать ему, он наверняка помог бы с поисками. Может, когда Розмари найдется, они снова станут семьей? Она сильно прикусила губу. Было слишком поздно для волшебной пыльцы и желаний. Отец ушел не просто так; он не захотел быть частью их жизни, и какая бы ни стояла за этим причина, тут ничего не изменишь. Сейчас ей остается только искать сестру. А что будет потом, никто не знает.

Ворчание двигателя вывело ее из транса. Из-за угла станции выполз разрисованный граффити автобус, рассекая холодный воздух выхлопным дымом. Граффити напомнили ей о туннелях под развалинами туберкулезной больницы, о стенах, размалеванных именами, логотипами музыкальных групп и пентаграммами: старшеклассники собирались там, чтобы выпивать, колоться и пугать друг друга рассказами о Кропси. Даже без страшилок Сейдж всегда ненавидела эти походы в туннели, где потолки и стены в любую секунду грозили рухнуть и похоронить ее заживо. Но все тусовались там, и поэтому она с друзьями тоже ходила в туннели. А что, если этот разрисованный автобус — плохой знак? Нет. Нельзя так думать. Нельзя, чтобы дурацкие идеи подруг засели у нее в подкорке.

Автобус, шипя тормозами, неуклюже подвалил к тротуару. Сейдж бросила сигарету, раздавила ее деревянной подошвой сабо и направилась на посадку. Если никто не собирается выяснять, что случилось с Розмари, она займется этим сама. Она поднялась по ступенькам, протянула жетон толстяку-водителю и прошла в конец автобуса, вобрав голову в плечи, чтобы не натыкаться взглядом на других пассажиров. Сцепленными перед собой руками она старалась не касаться грязных, заплатанных скотчем сидений. Под ногами хрустели старые обертки от еды и остатки чипсов, воняло лежалыми окурками, дизельным топливом и мочой.

В проходе тип в кожаной куртке и с черными усиками окинул ее оценивающим взглядом и призывно ухмыльнулся. Она зыркнула на него, борясь с желанием показать ему средний палец или якобы случайно заехать локтем в физиономию. Во внимании со стороны противоположного пола для нее не было ничего нового; она привыкла, что парни и мужчины оценивают ее фигуру, после чего внимательно изучают лицо и соломенные волосы, прикидывая, все ли в комплекте. Обычно Сейдж не возражала, если только они не годились ей в отцы и не представляли угрозы. Но сейчас под пристальным взглядом усача она ощутила себя добычей. Ее бесили люди, которые думали, что можно завлечь девушку улыбочкой, а потом вышвырнуть, как мусор. Как мать вышвырнула ее отца. Как ее саму вышвырнул Ной. Как мать и Алан вышвырнули Розмари. Добравшись до задней площадки, Сейдж рухнула на сиденье у окна, стараясь не заплакать. Ее снедала ненависть ко всем и вся.

Пока остальные пассажиры заполняли автобус и занимали места, она смотрела в окно на пышные ленивые снежинки, слетающие на разбитый тротуар. Когда все расселись и водитель отъехал от обочины, поднялся ветер, и снег повалил быстро и густо, покрывая тротуары и крыши. Где бы ни была сейчас ее сестра, хотелось верить, что она укрыта от непогоды.

Сейдж снова выругала себя за то, что не оделась более подходящим образом. Как по этакой погоде идти искать сестру в мини-юбке и деревянных башмаках? Хорошо хоть, на ней крестьянская блузка и вязанный крючком жилет, но и от них толку будет мало. Вот они, последствия похмелья. Не будь ей так худо и тревожно, она бы вспомнила, что сейчас зима, и надела расклешенные брюки и ботинки, а не напялила бы на себя то, в чем ходила вчера вечером. И захватила бы что-нибудь перекусить и попить. Желудок, разумеется, скверно реагировал на автобусную качку и на то, что она сидела в конце автобуса, где на каждом повороте ее словно мотало на громадном маятнике. К счастью, до Уиллоубрука было всего тридцать минут езды. Не хватало еще тут блевануть.

За немытыми автобусными окнами мелькали многоэтажки и витрины магазинов, прячущиеся за рядами тесно припаркованных машин. Грузовики и другие автомобили проносились мимо, разбрызгивая фонтаны грязной слякоти. Затем появился торговый центр с салоном красоты, лавкой ковров, булочной и хозяйственным магазином. Под козырьком бакалеи стояла кучка мальчишек в одинаковых куртках, со скучающим видом наблюдавших за движением. Они смахивали на «Бэй бойз» — калифорнийскую банду серферов, которая и бандой-то не была: у них не имелось своей территории, и они никогда не дрались с другими бандами, хоть и нападали на проституток в Вест-Виллидже. Некоторые люди говорили, что Кропси тоже нападает на проституток.

Люди до сих пор ищут в лесу останки пропавших детей.

У Сейдж засосало под ложечкой. Нужно перестать думать о Кропси: пустая трата времени и сил. Положив сумку на свободное сиденье рядом, она прислонилась к окну и закрыла глаза, стараясь отрешиться от автобусной качки и мерзких запахов. Она все бы отдала, чтобы зависать сейчас в торговом центре вместе с Хэзер и Дон, хихикать, прикалываться над людьми и скучать. А вместо этого ей одиноко и страшно, причем именно из-за тех мыслей, которые внушили ей подруги. Но сейчас не время упиваться жалостью к себе. Надо придумать, что сказать в Уиллоубруке, чтобы ей разрешили участвовать в поисках. Убедить администрацию в ее родстве с Розмари будет легче легкого: они ведь однояйцевые близнецы, у них одинаковые соломенные волосы, высокие скулы и серебристо-синие глаза с фиолетовыми крапинками. Если только Розмари не изменилась. Если только эти шесть лет, проведенные в лечебнице, не смыли и не свели на нет ее красоту.

Каждый раз, когда автобус останавливался, чтобы высадить или впустить пассажира, Сейдж испуганно вздрагивала и с бешено колотящимся сердцем выглядывала в окно, соображая, где они сейчас. Наблюдая, как люди покидают автобус и уходят по заснеженным тротуарам, готовые начать очередной обычный день — пройтись по магазинам или встретиться с друзьями за поздним завтраком и коктейлями, вернуться домой после полночной вечеринки, проведать захворавшую тетушку, — Сейдж переполнялась завистью. Даже если они живут одиноко, в компании лишь старой кошки, ей страстно хотелось быть одной из них, а не той, кем она была: убитой горем, нелюбимой девочкой, едущей в психбольницу на поиски пропавшей сестры.

Она снова закрыла глаза, чтобы не видеть ничего и никого, и попыталась не загадывать наперед. Лучший способ справиться с тем, что будет дальше, это проживать минуту за минутой, а не воображать себе все, что может пойти не так. Но чем чаще автобус останавливался и чем ближе они подъезжали к Уиллоубруку, тем глубже ощущалось предчувствие беды. Может быть, ей следовало подождать, пока не найдется желающий ее сопровождать. Может, ей следовало попросить Ноя поехать с ней, пусть даже он обманывал ее с Иветт. Нет, он бы отговорил ее; да и вообще, нельзя ему доверять. Однако Сейдж не была уверена и в том, что не примет Ноя обратно, особенно сейчас, когда она чувствовала себя такой уязвимой. А пока придется справляться самой. Выбора нет: назад уже не повернуть.

Еще несколько остановок, и в автобусе остались только водитель и пожилая азиатская пара. Перед тем как отъехать от последней остановки перед Уиллоубруком, водитель глянул в продолговатое зеркало над головой.

— В Уиллоубрук едете? — крикнул он, обращаясь к Сейдж.

Пожилая пара обернулась и тоже посмотрела на нее; их бледные лица были бесстрастны.

— Да, — сказала она, кивнув. — Туда.

— Тогда порядок, — отозвался водитель. — Я на всякий случай. — Он закрыл дверь и отъехал от обочины.

Сейдж сидела, настороженно глядя в окно; ее била нервная дрожь. Через несколько кварталов автобус свернул у коричневого щита с надписью «Государственная школа Уиллоубрук» и покатил по длинной однополосной подъездной дороге. Затем они миновали вход с колоннами; открытые ворота удерживались цепями на замках вокруг толстых столбов. В будке у ворот сидел охранник в форме, читал журнал и курил сигарету. Едва взглянув, он сделал водителю знак проезжать на территорию.

Сейдж стиснула кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Из-за ворот и охранника Уиллоубрук больше походил на тюрьму, чем на школу. Может, и хорошо, что она приехала одна. Она не смогла бы справиться с чужой тревогой или опасениями — ей с избытком хватало своих.

Автобус, казалось, целую вечность тащился по узкой подъездной дороге, минуя неухоженные, покрытые снегом поляны и заглохший парк с заледеневшими ручьями. Буря наконец улеглась, но вечнозеленые деревья гнулись под снежной тяжестью; голые ветви кленов и дубов тоже облепил снег. Тройка оленей, подняв головы и подергивая хвостиками, проводила взглядом проезжающий автобус, затем вновь принялась разрывать сугробы в поисках травы. Это напоминало рождественскую открытку — картину, которую можно увидеть на зимних каникулах, когда едешь к бабушке и дедушке. Все такое мирное и спокойное, и такой резкий контраст с хаосом в голове. И еще Сейдж вспомнила, как отец не раз говорил, что когда-нибудь построит бревенчатую хижину в диком лесу. Вот бы папа был сейчас рядом! Знай он, насколько они с Розмари нуждаются в нем, непременно помог бы. Если уже не осуществил свою мечту, построив лесную хижину. Если только не начал совершенно новую жизнь.

Отчаявшись, она вспомнила их с Розмари любимую детскую игру: угадывать, о чем думает другая, напряженно посылая друг другу мысли. У них никогда ничего не получалось, но сейчас она изо всех сил сосредоточилась, отправляя послание отцу, молясь, чтобы он услышал или каким-то образом почувствовал ее отчаяние: «Папа, ты нам нужен. Ты нужен нам сейчас как никогда. Найди нас, пожалуйста».

Глупость, конечно, но ей было все равно.

Когда заросли поредели, показались просторные заснеженные лужайки с идеально рассаженными деревьями и подстриженными кустами. Вдоль берега затянутого льдом ручья виднелась рощица ив, устилавших землю длинными голыми ветвями. Затем с каждой стороны дороги потянулся ряд приземистых четырехэтажных кирпичных зданий в виде буквы «П»; каждое крыло было помечено черной цифрой в белом круге. Во двориках перед зданиями были рассыпаны яркие скамейки, качели, карусели и турники, увенчанные холмиками снега. Но играющих детей на улице не оказалось. Не видно было и учителей, которые дежурили бы на переменках, присматривали за детьми на прогулке. Человек, расчищавший лопатой тротуар, — как ни странно, без пальто или перчаток — остановился, глядя на автобус. В остальном место выглядело нежилым.

Сейдж не совсем представляла, чего ожидала или что надеялась увидеть. Поисковую группу в оранжевых жилетах со служебной собакой, патрульные машины и вертолеты, верховых добровольцев, направляющихся в лес? Определенно, она воображала себе развалюхи с решетками на окнах и заросшие дворы. Даже заборы с колючей проволокой по верху и охранников в форме. Но Уиллоубрук не походил на тюрьму, скорее на студенческий городок с ухоженной территорией, где царят покой и тишина. Наверное, к Розмари там хорошо относятся. Наверное, она завела друзей, встретила кого-то, кто ее любит и заботится о ней. Наверное, она даже счастлива — по крайней мере, насколько можно быть счастливым в психушке. Бог даст, когда Сейдж войдет, ей сообщат, что Розмари нашлась, живой и здоровой. Скажут, что сестра заблудилась в лесу или пыталась убежать, но теперь в целости и сохранности водворена к себе в комнату и сейчас уплетает свое любимое ванильное мороженое. Усевшись на место, Сейдж вздохнула с облегчением. Что бы ни случилось потом, по крайней мере, Уиллоубрук оказался не таким страшным, каким она его себе представляла.

Затем показалось шестиэтажное здание, подобно старинному кораблю выплывающее из тумана: с черной крышей и кирпичными крыльями по обе стороны восьмиугольной ротонды, увенчанной высоченным белым куполом, теряющимся в низких серых облаках. Когда автобус объехал башню сбоку, показалось еще одно крыло, длиннее остальных, из-за чего здание походило на гигантский крест. Бесконечные черные крыши корпусов топорщились бессчетными дымоходами, словно кто-то разбросал по полке кубики конструктора. Затем появились темные призраки других строений, многие из которых походили на магазины, гаражи или ангары. Куда ни кинь взгляд, виднелись сооружения в виде буквы «П», обозначенные номерами, и дополнительные повороты, ведущие к другим дорожкам. Некоторые постройки были обнесены высокими изгородями, чтобы удержать людей внутри — или снаружи; толком было не понять. Когда автобус сбросил скорость, Сейдж поежилась, заметив на снегу одинокий ботинок и что-то вроде скомканных штанов. Возможно, даже в таком месте, как Уиллоубрук, видимость может вводить в заблуждение.

Наконец автобус подъехал к главному входу крестообразного здания и остановился, прошипев тормозами. Над двойными дверями висела табличка с надписью: «Администрация». Азиатская пара встала и направилась к выходу; муж вежливо пропустил жену вперед. Сейдж глубоко вздохнула и собрала всю свою отвагу. Сейчас или никогда.

Все еще глядя в окно, она потянулась за сумкой, соображая, не покурить ли ей перед тем, как войти. Но рука шлепнулась на пустое сиденье. Ахнув, она посмотрела туда. Сумки не было. Вот зараза. О чем она только думала! Нечего было ворон считать, особенно когда автобус останавливался в сомнительных районах. Она лихорадочно обшарила взглядом пол, встала, поискала под сиденьями — может быть, сумка соскользнула, когда они остановились? Но ее нигде не было. Сейдж пошла по проходу, оглядывая каждое кресло и пол под ним.

— Что-то не так, мисс? — спросил водитель.

— Похоже, у меня сумку украли, — объяснила она.

Водитель закатил глаза. Заведя автобус на стоянку, он встал и включился в поиски.

Они шарили повсюду: над сиденьями, под сиденьями и между сиденьями, прочесали каждый сантиметр пола. Сумки в автобусе не было.

— Что-нибудь важное в ней лежало? — спросил умаявшийся и вспотевший водитель. — Деньги, удостоверение личности?

— Только пара долларов, косметика, расческа, сигареты. — Упоминать о липовом удостоверении не имело смысла.

— Водительские права?

Сейдж покачала головой:

— Нет у меня прав.

— Как она хоть выглядела?

— Кожаная такая, чтобы носить через плечо, а спереди тисненые синенькие цветочки.

Вернувшись на свое сиденье, водитель сдвинул фуражку, утер со лба пот и снял планшет с крючка на панели.

— Оставь свое имя и номер телефона. Если вещь найдется, диспетчер тебе позвонит, но особо не рассчитывай.

— Сейдж Уинтерз. — Она продиктовала домашний телефон.

Водитель записал информацию и повесил планшет на крючок.

— Так, понял, — сказал он. — Уж прости. — Он посмотрел на нее: — Все нормально?

— Нет. Вовсе ненормально. И близко не лежало. — Она кивнула и попыталась улыбнуться, тронутая его сочувствием. В первый раз за все это время она заметила, какие у водителя добрые глаза. Она посмотрела в окно на массивное кирпичное здание. — Вы знаете что-нибудь об этом месте?

Он пожал плечами:

— Полагаю, не больше твоего. Я ведь только высаживаю и забираю людей, так что толком ничего рассказать не могу. Помнится, Роберт Кеннеди назвал Уиллоубрук гадючником. Эти люди, — он махнул рукой на открытую дверь автобуса, имея в виду ушедшую азиатскую пару, — приезжают раз в две недели, и всякий раз, когда я их забираю, бедная женщина плачет.

Зачем только он ей это сказал.

— А что они тут делают, вы знаете?

— Ребятенка своего навещают, думается мне. Согласись, должно быть, это очень печально, когда кто-то, кого ты любишь, живет в таком месте.

Она кивнула. Печаль сжала ей сердце. Бедная Розмари.

— Извини, — сказал водитель. — Не надо было мне такое говорить. Ты навестить кого-то?

Сейдж тяжело вздохнула.

— Сестру.

— Черт. Сочувствую. Она недавно здесь?

— Нет, уже шесть лет.

— О, — протянул он, нахмурившись. — Не мое дело, конечно, но как вышло, что я тебя никогда раньше в моем автобусе не видел? Ты обычно с родителями на машине приезжаешь?

Она бы рассмеялась, если бы не была готова разреветься.

— Нет. Я совсем недавно узнала, что она здесь.

— Вот ведь как, — покачал головой водитель. — Ужас. Удар был для тебя, поди.

— Еще какой, — согласилась она. — Да и сейчас не легче. — На мгновение ей захотелось попросить шофера пойти с ней, проводить ее внутрь, чтобы не оставаться одной. Но это было нелепо.

— Ну, удачи, дочка, — пожелал он, снова нахлобучивая фуражку и поворачиваясь к рулю. — Если сумка всплывет, тебе позвонят, но, как я уже сказал, особо не надейся. На этом маршруте список потерь куда длиннее, чем список находок.

— Хорошо, спасибо, — сказала она и стала спускаться по ступенькам. На полпути вниз она снова посмотрела на массивное здание и почувствовала укол паники. Она отдала бы все на свете, чтобы вернуться в автобус и поехать домой. Обернувшись к водителю, она спросила:

— Мы ведь еще увидимся, когда вы вернетесь за нами?

К ее удивлению, он нахмурился.

— Извини, дочка. В другой день так и было бы, но сегодня я закругляюсь пораньше. У жены день рождения, веду ее поужинать. — Он снова улыбнулся и дружески подмигнул ей: — Знаешь, как говорится: жена довольна, и жизнь привольна.

Она с трудом выдавила из себя ответную улыбку. Перспектива отпраздновать день рождения ужином в ресторане сейчас казалась невероятно привлекательной. Черт возьми, даже поход к зубному был бы лучше того, что ей предстояло сделать.

— Ясно. Что ж, еще раз спасибо за помощь.

— Не за что. — Он положил руку на дверной рычаг и подождал, пока она выйдет. — Будь здорова.

У ступенек автобуса ей в сабо набился снег, и ноги мгновенно заледенели. Она повернулась, чтобы помахать водителю, но он уже закрывал дверь. Чертыхаясь про себя, Сейдж направилась по заметенному снегом тротуару к кирпичному зданию. Поднявшись по ступеням, замешкалась, раздумывая, постучать ли в солидные двустворчатые двери или просто войти. Потом нажала на дверную ручку, и та повернулась. Одна створка двери со щелчком открылась, и Сейдж вошла внутрь.

В небольшом вестибюле она сбила снег со своих сабо на просторном дверном ковре и остановилась перед вывеской на стене: «Приемный покой: отделения острой и хронической психиатрии, гериатрическое, химической зависимости, умственной отсталости, отделение для детей и подростков». Она нахмурилась. Ей точно сюда? Уиллоубрук ведь вроде бы считается школой? На вывеске ничего не сообщалось ни о расписании уроков, ни об учителях, ни о классах.

Оставалось только зайти и спросить. Через еще одну двустворчатую дверь Сейдж вошла в помещение, похожее на зал ожидания. Прямо перед ней за столом сидела секретарша в очках «кошачий глаз» и просматривала стопку бумаг. За исключением отгороженной канатиком странной лестницы в дальнем углу, в зале царила обманчиво-расслабляющая обстановка, напоминающая приемную врача: выложенный плиткой пол, мягкие кресла, на стенах — картины с изображением гор и озер. На столике в углу лежали журналы — «Нэшнл джиогрэфик», «Сайколоджи тудей», «Беттер хоумс энд гарденс», а через дверь смежной комнатки виднелись игрушки, книжки и детские стульчики. Затем она заметила зловещего вида гаргулий на перилах огороженной лестницы, и ей сразу вспомнились слухи о сатанинских ритуалах, проводимых под старым туберкулезным санаторием. Что, черт возьми, означают эти жуткие фигуры? Она вздрогнула, но тут же отмахнулась. Сейчас не время бояться страшилок.

В зале не было никого, кроме азиатской пары из автобуса. Жена сидела в каменной неподвижности, затравленным взглядом уставившись в пол, муж успокаивающе держал ее за руку. Подняв голову, он устало улыбнулся Сейдж. Не желая показаться недружелюбной, она улыбнулась в ответ, затем направилась к секретарше.

— Да? — сказала та, отложив лист бумаги. — Чем могу помочь?

— Я ищу свою сестру, Розмари Уинтерз, — пояснила Сейдж. — Она учится здесь, но вчера моему отчиму позвонили и сказали, что она пропала.

Секретарша в замешательстве — а может, от утомления, трудно было сказать, — наморщила лоб.

— Подождите немного, пожалуйста, — попросила она, доставая папку. Потом перелистнула страницу и стала водить пальцем по следующей. Убрав папку на место, секретарша сняла трубку и, деловито улыбнувшись Сейдж, указала в сторону зала ожидания: — Присаживайтесь, пожалуйста. К вам скоро подойдут.

— Спасибо, — поблагодарила Сейдж. Она выбрала место у стола, изо всех сил стараясь расслышать телефонный разговор. Когда секретарша отвернулась и зашептала в трубку, Сейдж ощутила каменную тяжесть в груди. Может, есть плохие новости о Розмари и секретарша не хочет сама сообщать их ей. Потом секретарша повесила трубку, что-то записала и, старательно избегая взгляда Сейдж, принялась перебирать бумажки на столе. Сейдж сцепила руки и попыталась успокоиться. Стоп, не нужно себя накручивать. Напридумала невесть чего. Секретарша и на азиатскую пару ни разу не взглянула, с чего бы ей глядеть на Сейдж. Судя по размерам Уиллоубрука, перед ней люди сотнями проходят. А тут работать надо. Где взять время переживать о каждом, кто входит в эти двери!

Сидя в ожидании, Сейдж невольно представляла себе сестру в этом же зальчике: как ее мать и Алан разговаривают с секретаршей, а потом кто-то уводит Розмари. Мать хоть поинтересовалась, где станет жить ее дочь? Спрашивала ли, будет ли у нее отдельная палата, или ее поселят с другими девочками? Глаза Сейдж наполнились слезами. Розмари, надо полагать, была до смерти напугана и растеряна.

Ее тянуло расспросить пожилую пару, что им известно об Уиллоубруке. На вывеске значилось, что это школа, но по обстановке место больше смахивало на больницу. Или, что еще хуже, на психбольницу. Сейдж грызла ногти, живот крутило от страха. Глупости, конечно; такой же абсурд, как рассказы о Кропси, — но она никак не могла отделаться от воспоминаний о других слухах, которые ходили во времена ее детства. Например, поговаривали, что врачи проводят тут эксперименты над детьми или что Уиллоубрук построен на Стейтен-Айленде именно потому, что земля там пропитана ядом со свалки Фреш-Киллз, что обеспечивает приток даунов для научных исследований.

Не успела она собраться с духом, чтобы приступить с расспросами к пожилой паре, как в конце зала открылась дверь и мужчина в белой униформе ввел мальчика лет десяти, одетого в мешковатую фланелевую рубашку, изношенные башмаки и штаны на завязке. Мужчина, ведший мальчика за руку через комнату, казался раздраженным; это впечатление усугубляла его короткая стрижка, а может быть, квадратная челюсть. Мальчик шел с опущенной головой, его руки со странно скрюченными пальцами дергались под подбородком. В Сейдж шевельнулось ужасное предчувствие: мужчина в белой униформе — никакой не учитель. Он медбрат или санитар, каких видишь в больнице или психушке. Пожилая пара встала и бросилась к мальчику.

— О, Джимми, — пробормотала жена, взяв его за копошащиеся руки. — Мы так по тебе соскучились.

— Да, — сказал муж. — Как ты, сынок?

Джимми безучастно смотрел на них, скривив рот на одну сторону.

— Поздоровайся с мамой и папой, Джимми, — велел санитар.

— Здравствуйте, мама, папа, — сказал Джимми. В конце каждого слова язык вываливался у него изо рта. Голос у ребенка оказался ниже, чем ожидала Сейдж. Может, мальчик был старше, чем казался.

По лицу матери пробежала тревога, и она мягко коснулась головы Джимми: его челюсть и шея были покрыты чем-то темным, похожим на засохшую кровь.

— Что у него с ухом?

— Сцепился с одним парнем, и тот его укусил, — ответил санитар.

— Похоже, нужно наложить швы, — забеспокоилась мать.

— Я передам его врачу, — исполненным безразличия голосом отозвался санитар.

— А как же новые кеды, что мы принесли в прошлый раз? — спросил отец, указывая на башмаки на ногах Джимми, на пару размеров больше нужного и без шнурков. — Где они?

Санитар посмотрел на ботинки, словно увидел их в первый раз.

— Не знаю, — сказал он. — Потерял, надо думать.

Отец покачал головой, очень недовольный.

— Уже третья пара в этом году.

— Можно немножко погулять с ним? — спросила мать. — Там метет, но свежий воздух ему не повредит.

— Я не захватил его пальто, — возразил санитар. — Может, в следующий раз.

— Я могу принести пальто, — вызвался отец. — Только скажите мне, где оно.

— Мистер Чан, вы же знаете, что родителям нельзя в палаты. Я вам сто раз говорил.

— Говорили, говорили, — согласился мистер Чан. — Мне только хотелось бы знать почему. Почему нам нельзя посмотреть, где живет наш сын? Что вы там скрываете?

— Ничего мы не скрываем. Просто другие пациенты могут расстроиться, увидев в палатах родителей, особенно те, кого никогда не навещают. Встречайтесь с Джимми прямо здесь, как всегда. Это сколько угодно.

— А почему мы всегда должны заранее сообщать, когда приедем, а иначе Джимми не разрешат выйти к нам? — поинтересовался мистер Чан. — Может, вы мне и это объясните?

Миссис Чан уже взяла Джимми за руку и повела его в комнату с игрушками рядом с залом ожидания, ласково поглаживая сына по плечу.

— Не я правила устанавливаю, мистер Чан, — бросил санитар. — Хотите жаловаться — обращайтесь к врачу или в администрацию.

— О, именно это я и собираюсь сделать. Родительский комитет на днях встречался с одним из ваших врачей, и уж мы докопаемся, в чем тут дело, будьте спокойны!

Санитар пожал плечами:

— Поступайте, как считаете нужным.

Мистер Чан еще раз сердито взглянул на него и проследовал за женой и сыном в игровую комнату. Санитар некоторое время понаблюдал, как они располагаются, затем повернулся, собираясь уходить, и вдруг заметил Сейдж. Он замешкался, и на лице у него появилось странное выражение. Вместо того чтобы выйти, он подошел к секретарше и что-то тихо сказал ей, перегнувшись через стол. Та кивнула, коротко глянув на Сейдж. Санитар, снова оглядев посетительницу, вышел через дверь в конце зала.

Сейдж снова начали грызть дурные предчувствия. Они говорили о ней. А что именно? Что Розмари, скорее всего, не найдут? Что нужно привести врача, который сообщит Сейдж о смерти сестры? Или речь шла совсем о другом?

Сейдж встала и подошла к секретарше.

— Прошу прощения, — сказала она. — Но мне показалось, что вы и тот человек говорили о моей сестре. Вы можете мне что-нибудь сказать? Хоть что-нибудь?

Секретарша покачала головой:

— Извините. Я не в курсе дела, но скоро к вам кто-нибудь выйдет и все объяснит.

— Но вы не понимаете, — сказала Сейдж. — Я недавно узнала, что моя сестра здесь. Раньше мне говорили, что она умерла, и я приехала издалека, и…

В этот момент дверь в задней части зала открылась: вернулся стриженный ежиком санитар в сопровождении худого человека в твидовом спортивном пиджаке. Санитар указал на Сейдж, и оба быстрым шагом направились к ней: один — сжав кулаки, второй — с мрачным лицом. Первым побуждением Сейдж было повернуться и убежать. Они думают, что она больна; они собираются запереть ее. Может быть, Алан предупредил их о ее приезде, потому что хотел от нее избавиться. Может быть, он все наврал про Розмари, чтобы она, Сейдж, ломанулась сюда. В конце концов, ей, как и всем детям на Стейтен-Айленде, с пеленок твердили, что их отправят в Уиллоубрук, если они не будут хорошо себя вести. И теперь кошмар оборачивается явью.

Да нет, невозможно. Алан понятия не имеет, что она здесь. Она отогнала эту мысль, но тут же внутренне сжалась: санитар и спортивный пиджак наверняка хотят сообщить ей, что Розмари умерла. Она видела это по их глазам и поджатым губам. Нет. Не может Розмари умереть, только не опять тот же ужас! А санитар и спортивный пиджак кажутся такими скованными, потому что место тут невеселое и по долгу службы им приходится принимать всякие непростые решения. Они могли подумать, будто она пришла поскандалить из-за исчезновения Розмари.

Внезапно ослабев, Сейдж двинулась им навстречу, протянув руку и подняв голову, стараясь выглядеть дружелюбной и уверенной в себе, хотя на самом деле ее подташнивало от страха.

Но не успела она заговорить, как спортивный пиджак сказал:

— Где же вы пропадали, мисс Уинтерз? Мы беспокоились о вас.