Потерявшие судьбу

Глава 22

С улицы доносились голоса — люди собирались на работы, весело гомоня. Потянувшись, Арека поморщилась. Мышцы затекли, боль гуляет по телу. Оказывается, уснула в кресле с книжкой в руках.

Дом Атсамы не годился для гостей, и хозяйка вспомнила об этом лишь вчера ночью. Спальня всего одна, и Атсама, судя по мучительному выражению лица, уже собиралась уступить ее Ареке, когда на помощь пришли баронеты. Кажется, только в этот миг герцогиня задумалась, где и как они спят в ее владениях. Приволокли откуда-то кровать, поставили посреди одной из трех библиотек, взяв лишь хозяйкины перины да простыни.

Арека, засветив лампу, ложиться не торопилась. Она осмотрела длинные стеллажи с книгами, коих оказалось куда больше, чем в крепости. Выбрав один небольшой томик, Арека едва сдержала восторженный крик. Внутри не только оказались красочные картинки, но — человеческие, знакомые с детства, буквы.

Чтение увлекло девушку, и постель осталась несмятой. В книжке рассказывалась история вампира, оказавшегося посреди огромной пустыни. Он долго метался то в одну сторону, то в другую, прежде чем понял, что заблудился. Наконец, ему повезло набрести на деревушку, которую опекали трое вампиров. Они отказались накормить страждущего, прогнали его. Но вампир, изнемогающий от жажды, не собирался сдаваться просто так. Арека уснула на том моменте, когда женщина-человек нашла его в пустыне и предложила свою кровь в обмен на избавление от ига троицы.

Заметив место, на котором остановилась, Арека поставила книжку на место и отправилась знакомиться с домом.

Знакомство началось громким воплем. Стоило открыть дверь, как Арека нос к носу столкнулась с одним из баронетов — высоким и широким парнем, лицо которого изумляло простодушным выражением.

— Повелительница повелела за тобой присмотреть, — сказал баронет таким басом, что каменные стены, казалось, задрожали.

— Повелительница? — пискнула Арека. — Атсама? А где она?

— Работает, — вздохнул баронет.

— А что делает? — Арека заинтересовалась. Она никогда раньше не задумывалась над тем, какие именно дела ежедневно требуют внимания герцогини.

— Говорит, не дает этому полудурку изничтожить все начисто.

Арека не смогла вдохнуть, все тело будто онемело. Баронет, наверное, почувствовав ее состояние, счел нужным извиниться:

— Неудобно получается. Не подумал. Ты ведь его фаворитка.

— Кого — его? — еле слышно переспросила Арека.

— Полудурка, — с невиннейшим видом пояснил баронет. — Двигай в столовую, есть будешь.

Поплелся по коридору, сунув руки в карманы. Арека, преодолевая слабость, двинулась за ним. Она, конечно, знала, сколь остра на язык герцогиня. Но таких слов о господине слышать не приходилось. Будто опору из-под ног выбили.

Изнутри дом Атсамы казался больше, чем снаружи, из-за пристрастия хозяйки к просторным помещениям. Залы громоздились одна на другую, большие окна наполняли помещения светом. Деревянная отделка стен и потолков добавляла уюта и приятного лесного аромата.

Усевшись за вытянутый, овальной формы, стол, Арека принялась расправляться с жареной рыбой и картофельной запеканкой. Хотя поголовье скота постепенно росло, запрет на мясо, введенный герцогиней, оставался в силе.

Баронет угрюмо слонялся из угла в угол, то присаживался на стул, то опирался кулаками на подоконник и таращился угрюмым взглядом на улицу. Ареке наскучили его передвижения, и она предложила сесть за стол.

— Не ем человеческой пищи, — дернул плечами баронет.

— А зовут-то тебя как? — вздохнула Арека, подливая себе молока.

— Не скажу свое имя человеку, — прозвучал ответ.

— А сам-то что? — не выдержала Арека. — Из Реки вышел? Руки еще от земли черные, а туда же.

Говоря, она краснела, вспоминая себя три года назад. Столько гордости из-за того что господин Эрлот сделал ее своей фавориткой. Обрати он ее тогда, сейчас вела бы себя так же как этот, похожий на сердитого бычка, баронет.

— Где? — Он простодушно вытянул перед собой белые руки.

— В п…, - огрызнулась Арека. Слово вырвалось само. Ни с господином, ни с Атсамой она не позволила бы себе такого. А с этим баронетом почему-то сразу все стало проще.

— Вот же ж ты языкастая! — засмеялся тот, позабыв, кажется, о своем вампирстве. Арека же почувствовала в сердце давно позабытую гниль: вспомнила отца, который места бы живого на ней не оставил за такие выражения.

После завтрака Арека обошла дом. Несмотря на топающего позади баронета, прогулка получилась интересной. Арека будто бы знакомилась заново с Атсамой. Эти бесконечные книги, большие залы, стоящие то тут, то там диваны, обитые мягким сафьяном. Картины в изобилии висели на стенах. Арека медлила возле каждой.

Вот тщательно выписанная роза, усеянная капельками росы. Нежно-розовые лепестки кажутся прозрачными. А вот зеленая долина с холмами под летним голубым небом. Картина кажется пустой, но против нее можно стоять вечно.

Арека осмотрела несколько десятков картин и ни на одной не увидела войны. Мирные пейзажи, портреты. Один из них был подписан: «А., И.» Арека долго разглядывала старика с ядовитым выражением лица. Художник мастерски ухватил эту особенность вампиров: неопределенность возраста. Старик только казался стариком, из-за седых волос. Взгляд и стать сорокалетнего уверенного мужчины значили гораздо больше.

Скрепя сердце, Арека опустила голову. Рука вампира лежит на плече прелестного создания в белой шляпке, из-под которой выбиваются золотые и серебряные локоны. Девчонке лет восемь, смотрит до смешного серьезно, руки вытянуты по бокам, кулачки сжаты.

Портрет, который Арека видела в крепости, полнился обожанием. Королева изобразила на нем свою болезненную мечту и страсть, мало похожую на реальность. На этой же картине художник запечатлел настоящую принцессу. Глядя на нее, Арека могла с уверенностью перечислить все ее качества. Добрая? Да. Умная? Пожалуй. Надменная? Нет, нисколько. Самовлюбленная? Снова нет. Счастливая? Увы. На Ареку смотрела девчонка, которая привыкала хватать счастье малюсенькими кусочками и драться за эти крохи со всем миром. Вот сейчас она рада тому, что рядом близкий и дорогой человек, ей смешно, что ее рисуют. А потом… В какую тьму ей придется погрузиться?

Арека смотрела на нее дольше, чем хотела. Эта принцесса не вызывала ненависти. С ней, кажется, можно было и подружиться. «Пошли назад, я помогу добраться», — как будто наяву прозвенел голосок из далекого прошлого.

— Без тебя обойдусь, — прошептала Арека, но уже без того раздражения, что в ночь встречи.

— А? — повернул голову спутник Ареки, до сих пор придирчиво разглядывающий золоченую раму.

Арека подавила желание снова ответить в рифму.

— Кто это? — кивнула на портрет. — Король Эмарис?

— Дура, что ли? — фыркнул баронет. — Это ж Аммит.

— Что за Аммит? — Арека пропустила мимо ушей оскорбление, за которое баронета убил бы любой вампир. — Он опекал принцессу?

Баронет пожал плечами.

— Вроде. Я только слышал, что он — старый дружище короля. Что боец отменный. А тебе что? Глянулся?

Арека молча отправилась дальше. Дверь в очередную комнату отворилась с трудом, сначала даже показалось — заперто. Шагнув за порог, Арека оказалась в таком маленьком помещении, что даже растерялась. Здесь располагался один лишь весьма скромный стул, да непонятная крестовина перед ним, заляпанная красками.

— Что это? — воскликнула Арека, не в силах поверить внезапному озарению.

— Кладовка какая-то, — отозвался вампир слегка удивленным тоном. — Прибраться бы…

Арека посмотрела на пол, увидела ведро с мокнувшими в нем кистями. В дальнем углу лежат холсты.

— Повелительница, видать, частенько здесь сидит? — спросила Арека, улыбаясь.

— Бывает, — признал баронет. — Только обычно на ключ запирает, не разрешает никому.

— Вот, значит, как. — Арека прошлась по комнате, посмотрела в окно. Ночью прошел дождь, землю между бараками развезло, не видно ни души. Кроме одного мальчика, что сидит на скамейке так же, как минувшей ночью. В этот раз он без свирели. Смотрит в небо, кажется, прямо на солнце. Костыли стоят рядом, прислонившись к скамье.

Еще прежде чем пальцы Ареки принялись перебирать холсты на подрамниках, аккуратно расставленные под окном, она догадалась, что там увидит.

— На ключ обычно запирает, — пропела Арека, любуясь картиной.

Атсама заявилась после заката — влетела в окно столовой летучей мышью, и сразу же оказалась за столом. Арека взглянула на нее поверх книги встретила суровый взгляд.

— Для чтения есть библиотеки, — заявила Атсама. — Я не Эрлот, у меня нельзя таскать книги везде и всюду.

— Прости, — улыбнулась Арека и перевернула страницу. — Ужин сейчас принесут.

Атсама моргнула от неожиданности.

— А с чего ты, скажи на милость, решила, что я буду делить с тобой трапезу?

— О, прости! — Арека вскочила. — Так опрометчиво с моей стороны. Вообразить, что герцогиня сядет за один стол с простушкой…

— С кем? — поморщилась Атсама. — Где ты это слово нашла?

Вместо ответа Арека продемонстрировала обложку книги, в которой трое вампиров называли людей «простецами» и «простушками».

— Так давно никто не говорит, да и раньше — редко.

— Тебе неприятно, что я так себя назвала? — спросила Арека.

В этот момент слуги принялись сервировать стол, и Атсама молча сверлила улыбающуюся Ареку взглядом, пока они не удалились. Арека тем временем села напротив своей покровительницы. Между ними лишь узкая часть стола. В отличие от Эрлота, Атсама не любила сидеть во главе.

— Нашли общий язык с Барклом? — спросила герцогиня, пригубив вина.

— Это баронет, которого ты ко мне приставила? — Арека подняла свой бокал и тоже отпила немного. — Он отказался назвать свое имя человеку.

— Вот мерзавец! — воскликнула Атсама. — Давно хотела спалить… А это что такое?

Взгляд герцогини остановился на чем-то, находящемся за спиной Ареки. Белки глаз потемнели, но Арека видела такое слишком часто, чтобы испугаться. Так, мелкая житейская неприятность, вроде тучки, набежавшей на солнце.

— Ты очень красиво рисуешь, — сказала Арека, изящно разделывая запеченного окуня. — Мне понравились все твои картины, но эта, кажется, лучшая. Почему ты ее не повесила?

Арека едва заметила, как, сорвавшись с места, Атсама подбежала к стене. Замерла на миг перед картиной. Ночь. Хромой мальчик, сидя на скамье, играет на свирели. Музыка розово-голубыми завитками опутывает его пальцы, летит вверх, к равнодушному и холодному блюдцу луны, растекается по земле, касаясь каждого из собравшихся вокруг людей.

Картина вспыхнула, по столовой поплыл маслянистый запах горящей краски. Арека не успела вскрикнуть, а чудесная музыка обратилась в пепел. Герцогиня вернулась за стол, позвонила в колокольчик. Тут же прибежала служанка.

— Убери там, — махнула рукой Атсама.

Арека молча смотрела, как она отрезает кусок рыбы, запивает вином.

— Твое суждение далеко от истины, — проговорила Атсама, словно продолжая светскую беседу, прерванную звоном упавшего бокала. — Да, я пыталась рисовать людей, но — увы. Самые лучшие представители вашего рода едва ли достойны украшать собой стены отхожих мест. Не говоря обо всяких увечных. Но благодарю за комплимент, я знаю, что великолепно рисую. Приятно, что даже ты это понимаешь.

В глазах ее Арека не заметила злости. А вот бокал стукнулся ножкой о стол с таким звуком, что стало ясно: разговоры на сегодня окончены.

Шагая в потемках, Варт скрежетал зубами. Такого позора терпеть ему еще не приходилось. Утром он всех поднял, заключенных проверил, завтраком накормил, с барачными поговорил — все было прекрасно. Не успели шагу сделать, как нарисовался Рэнт и заявил:

— Командир отбой дает, отдыхайте пока.

Ляпнул и ушел. А Варт остался обтекать. «Командир отбой дает»! Надо же! А он, Варт, — пустое место. Сунулся было к Милашке (которую до этого прозвища никак и не звали — не говорила имени) за советом, а та лишь отвернулась, да буркнула:

— Ну и ладно. Отдохнем хоть.

Да не нужна, ни на миг не нужна ему власть эта! Ходил спокойно под Ратканоном, горя не знал, жизни радовался. Но вот случилась беда — пришлось взвалить на себя. А теперь что? Взять, да и уступить первому встречному вампиру? А Ратканон-то, ежели получится его спасти, что на это скажет?

В путь тронулись за полдень, когда «командир» изволил приказать. И тут уж, конечно, давай наверстывать, едва ли не бегом. Детей хнычущих — на лошадей погрузили. Тут бы, по-хорошему, и лошадей-то оставить, только мешаются. Так ведь на себе много не утащишь. Мороки — кошмар, а толку… Толку Варт пока не видел. Зачем вся эта прорва народа? Ладно б хоть оружия на всех хватило. А то больше половины, вон, — палок наломали и шагают с важными рожами. Кинься ты на вампира с этой палкой, глянем, куда он тебе ее запихает. Вояки, тоже мне…

Варт сплюнул в сторону.

— Э, ты осторожней будь, — тут же послышалось оттуда.

— Ой! — вздрогнул командир, пытаясь опознать голос. Темнело стремительно. — Извиняй, не заметил.

— Да ладно, бывает. Что, тоже плюешься?

Наконец, Варт узнал голос Рэнта. Баронет говорил тихо, доверительно, и Варт подстроился в тон ему:

— А как тут еще? Поразевали рты, да прутся за этим недоноском. Надо же, плащ у него, видите ли, клыки отрастил! А он что хочет, то и творит. Этому, старому, кажется, и дела нет, себе на уме.

— Это да, — вздохнул Рэнт. — Старый с ним чего-то размусоливает. А надавал бы как следует — оно, авось, и в пользу бы пошло. Видал бы ты, как этот недоносок девчонку лупцевал — у меня аж ноги отнялись. Разве можно так? И она тоже… Нет бы отойти подальше — липнет к нему, дура такая.

— А девки все так, — махнул рукой Варт. — Найдут срань какую-то и давай с нее пылинки сдувать. У нас в деревне одна с пьянчугой жила, так на ней места живого не было. Уж сколько мужиков нормальных подступались — бросай ты, мол, своего подонка! Куда там. Улыбается только, да ползет под крылышко. Вот такие-то они все и в бараках потом жизни радуются.

Варт разошелся и слишком поздно сообразил, что откровенничает перед вампиром, который не так давно тех самых барачных на выпас гонял. Сразу осекся, но Рэнт, заминки не заметив, подхватил:

— И не говори! По-человечески-то я, может, даже и со всем согласен. Вампиры уж поперек глотки всем, и если есть какая оказия их опрокинуть — давай опрокинем. Только что уж, обязательно вот так всех мордой в грязь? Сами-то кто? Одних вампиров скинем, других поставим — то-то счастье! Бараки в красный цвет перекрасят, да похмеляться по четвергам запретят?

— Верно говоришь, — опять забылся Варт. — Но я те так скажу: старый-то нормальный. Он, глянь, и не лезет особо. Видно, у него там свой интерес — морду королю набить, или еще чего. А вот молодой этот… Не, вот это — зверь лютый.

— На тракту-то старый кошмарил, — засомневался Рэнт.

— Ну, я того не видал. Да только одного доходягу спалить — оно не кошмар. Зато целую толпу увели.

— Ну… Да, — бормотал Рэнт, смутно понимая, что где-то вкралась ошибка, но обнаружить ее не мог.

— Старый понимает, что люди сами должны управляться. А этот — нет. Вот ты! Вампир же?

— Ну.

— Гну. Не лезешь ведь командовать!

— Да с меня командир такой…

— Да не в том суть! Умом-то понимаешь, что люди — сами по себе, а вампиры — сами?

— Так-то оно и правильно…

— А Сардат? Ты глянь-ка, чего вытворяет? Нет, брат, я тебе так скажу: надо с ним решать. Либо пусть место свое знает, либо идет отселе.

Рэнт долго шагал молча. Варт, затаив дыхание, прислушивался. Что-то сейчас скажет? План уже созрел, простой и действенный, как и любой толковый план.

— А чего ему — морду, что ли, набить? — наконец, выдал Рэнт. — Я уж пробовал, не дается.

Варт с облегчением рассмеялся.

— Морду набить! Не, толку не будет. Тут похитрее надо сделать. Слушай, что скажу.

И он, наклонившись к собеседнику, принялся шептать ему на ухо.

— Обед.

Перед Сиерой брякнулась миска. Наполовину пустая, даже не расплескалось ничего. Сардат встал напротив, неторопливо работая ложкой и открыто глядя на сидящую девушку.

Сиера отвернулась, посмотрела в глубину леса, где между деревьями мостились люди, вполголоса переговариваясь. С наступлением сумерек громкие разговоры заканчивались. Легкий туман, щелчок ветки в чаще, хлопанье чьих-то крыл — все казалось предвестием нападения. И раз за разом десятки пар глаз обращались к вампирам: не встрепенутся ли? Но вампиры хранили спокойствие, и вместе с ними успокаивались люди. Пока еще их не нашли.

— Ну ладно, извини, — ужин, — поправился Сардат. — Мне что, колено преклонить?

Сиера не успела ответить — ее прервал голос Рэнта:

— Да не голодная она, командир, я уж подступался. Не лезь к человеку.

— Скройся с глаз, — велел ему Сардат. — Тут я буду решать, кто голодный, а кто нет. Хочешь завтра весь день без еды сытым быть?

Может, Рэнт и посмеялся в мыслях над угрозой, но благоразумно отошел подальше — туда, где сидел в одиночестве Аммит. Сардат же вновь посмотрел на Сиеру.

— Слушай, ты это… Прости за ту гадость на полянке. Да и в доме барона тоже…

Сиера вздрогнула, сжала кулаки.

— Там ничего, кроме гадости не было, — шепотом отозвалась она. — Никогда.

— Возможно, — легко согласился Сардат. — А голодовка — все ж не дело. Поешь сама, или с ложки покормить? Я запросто.

Наконец, Сиера повернулась к нему. Сардат тут же опустился на корточки, их лица оказались на одном уровне.

— Не хочу я, не могу, — призналась она. — Не лезет, правда.

Покончив со своей порцией похлебки, Сардат отставил миску в сторону.

— Я поговорил с этим чучелом. — Кивок в сторону Рэнта. — Он мне про тебя рассказал немного. Знаешь, как по мне — чушь полная. Ты попыталась, у тебя не получилось. Да, жаль. Да, грустно. Только деревня ведь и без тебя бы накрылась.

Сиера опустила веки. «Деревня и без тебя бы накрылась». Просто у него все, даже смеяться хочется. Как ему объяснить, что действительно — ничего не сумела изменить тогда, зазря свою жертву принесла, и вот оно — наказание. Жить день за днем, лишившись корней, будто ветром несомая.

— Ты кем в своей деревне была? — Голос Сардата стал жестче. — Никем. Заруби себе это на носу: никем. А я за поселок отвечал, там каждый мне в рот заглядывал. Мужики в три раза старше слушались, как пострелята. И я принял решение — попытаться спасти поселок. Теперь его нет. Моих друзей нет. Мать только еще, может, жива где-то. Да, без нашей попытки крови было бы меньше. Но мы поверили и сделали, а не тупо стояли баранами, как все эти ваши… — Он сплюнул в сторону притихших, укладывающихся спать людей. — Вот и ты тоже — поверила и сделала. Да, глупость. Ну так что ж? Я людей на смерть отправил, и мне от этого так погано, что словами не сказать. Но я зачем-то выжил. И, раз так, буду жить. И жизнь покажет, что я все сделал правильно.

Слушая, Сиера ощутила что-то вроде зависти. Если бы она тоже тогда осталась, встретила опасность со всей деревней — многое было бы иначе. Может, со своими сейчас делила бы судьбу. Но кровь могущественного графа, которую ее заставили принять, убила ее. Сиера ощущала себя одиноко стоящей на вершине горы, на пронизывающем ветру. Свобода, с которой непонятно, что делать.

— Как можно жить после такого? — спросила она. — Ты либо самый сильный в мире человек, либо… подонок, каких поискать.

— Подонок, — тут же согласился Сардат. — Можешь не искать — таких больше нигде нет. Я даже вот это, — потряс он перед лицом Сиеры пустой миской, — у ребенка отобрал, потому что на всех не хватало. Малыш сейчас ревет, наверное, с голодухи. А мне чхать. Закалился.

На краткий миг у нее остановилось сердце. Сиера хотела броситься на этого равнодушного дикаря в одеждах трижды проклятого барона, испепелить его на месте. Лишь одна мысль, вовремя мелькнувшая, остановила: потом придется пить кровь. И сердце застучало, заколотилось, наполнив болью грудь.

Молча Сиера подхватила свою миску и почти бегом отправилась в стан людей.

— Экая ты все же скотина, командир, — покачал головой подошедший ближе Рэнт.

— Да ладно, — усмехнулся Сардат. — Ты все равно меня любишь. Дай-ка покурить.

— Нету! — Рэнт нахмурился. — Кончилось! Листочков, вон, надергай.

Сиера металась среди засыпающих людей, толкала, шепотом спрашивала. Одни шарахались от нее, другие сонно отмахивались, и нигде не слышался плач несчастного ребенка. Должно быть, уснул уже.

Отчаявшись, Сиера остановилась у присыпанного землей кострища. Пара котлов стояли рядом перевернутыми, а один — накрыт еловыми лапами. Сиера приподняла ветку. В котелке остывала густая похлебка.

Сиера долго смотрела в котел непонимающим взглядом. Потом опустила ветку, выпрямилась. Поглядела туда, где оставался во тьме за деревьями Сардат. Не сразу поняла, что улыбается.

— Подонок, — шепнули губы. А рука осторожно взялась за ложку.

Костерок погас сам собой. Сардат перевел взгляд от черных с алыми прожилками углей на Сиеру. Девушка свернулась калачиком под деревом. Кажется, теперь она спит. Вот даже будто улыбнулась во сне. Красавица…

Сардат вздрогнул от этой мысли, отвернулся. «Мечтать хватит, — приказал сам себе, потому что иначе с собой разговаривать не умел. — Нужен ты ей. Кроме мордобоя, что хорошего-то сделал? Вот и сиди теперь».

Спать он не торопился. Никто о том не знал, но во сне Сардат тоже чувствовал себя неуютно. Стоило сомкнуть веки, как вспыхивали знакомые до дрожи дома, лилась кровь, метались летучие мыши. И если поначалу сердце переполнял страх, то под конец сна его заменяла ярость. Сардат просыпался, сжимая кулаки и рыча сквозь зубы. Как бы он хотел вернуться туда сейчас. И снова, и снова — отрывать бошки этим выродкам, испепелять их взглядом.

Каждая такая ночь не прибавляла сил. Сардат поднимался разбитым и усталым. Но колючий взгляд его стремился вперед, находя лишь ему одному видную точку, а ноги упрямо шагали. Все, кто смотрел, видели прямую спину неутомимого командира и больше ничего.

Лишь один раз ему удалось спокойно уснуть. В ту ночь, когда Сиера положила голову ему на колени. После того как пил впервые кровь человека. После того как делился своей кровью. Что из этого послужило причиной — Сардат не знал.

Рядом нарочито громко хрустнула ветка. Аммит.

— Пойдем поговорим.

— Есть о чем? — холодно спросил Сардат.

— Найдется. Ты что, слишком занят?

Сардат вместо ответа снова поглядел на Сиеру. Спит. Вроде бы…

— Вечно ты за ней следить не сможешь. Если шагнула раз — шагнет и другой. Иначе не бывает, Сардат. Она себя убьет. Потерявшие судьбу долго не живут.

Первым порывом было — выругаться, схватить этого гада за грудки, да хорошенько оттаскать. Но остановило Сардата то, что Аммит говорил тихим, сочувствующим голосом, в котором не слышалось ни поучающих, ни надменных ноток.

— Что еще за «потерявшие судьбу»? — буркнул Сардат.

— Так может, все-таки, пойдем поговорим?

Морщась и кряхтя для видимости, Сардат поднялся и пошел вслед за Аммитом. Шагали долго. Издалека слышалось журчание, и вот — появился ручей. На крутом берегу почти ничего не росло. Аммит остановился, повернулся спиной к воде, казавшейся черной.

— Судьба — это то, что написано на роду. Так говорили в древности, — начал он рассказ. — Еще до Первой Войны люди разделились на тех, кто поклонялся Солнцу, и тех, кто предпочитал Алую Реку. Считалось, что ко вторым примыкают потерявшие судьбу. Те, что шагнули за грань своего маленького мирка. Убийцы и насильники — в первую очередь. И все те, кто волей-неволей преступил законы Солнца, осквернился — тоже. Они могли умереть, а могли наполнять своей кровью ритуальные чаши и надеяться на жизнь По Ту Сторону.

— Она-то кого убила? — Сардат сжал в кулак руку барона. Сейчас как никогда хотелось ее отрубить. Мертвый, холодный груз. — Этого, своего, что ли? Так там иначе…

— Ты не из тех, кто любит слушать, — вздохнул Аммит. — А я — не из тех, кто любит объяснять. Зачем-то Река нас свела вместе. Быть может, для того чтобы мы убили друг друга. Река ведь не помогает осуществить справедливость. Река питает страсть. Вдумайся в мои слова, Сардат. От Солнца отлучали всех оскверненных. Жертвы насилия, те, кто случайно попал в «нехорошее» место, те, кто утратил имущество и стал бродягой. Слепые, калеки, уроды. Считалось, что есть в глубине души у человека некий изъян, который не позволяет ему жить под Солнцем.

Аммит опустился на корточки. Его пальцы сорвали травинку, переломили в нескольких местах. Сардат внимательно смотрел на Учителя.

— Ты мне нравишься, — сказал вдруг Аммит. — Да, все эти твои выходки — дурь полная, но я вижу, когда что-то идет от души. Ты действительно хочешь как лучше. Но я вижу и другое: ты загоняешь себя в клетку.

Сардат стиснул зубы. Что ж, пришло время и начистоту высказаться.

— Слушай, ты уж определись, а? Сначала мне говоришь, что ненавидеть — плохо, надо искать другую страсть. Лады, уговорились, ищу. Ты у нас тут за мясника остался, я держу себя в руках. Нахожу что-то, о чем… Нет… Ладно, хрен с тобой, как есть: нравится она мне. Хорошо мне с ней. Душа успокаивается. Может, вот оно и есть, а? Пока она рядом, никого ненавидеть не хочу. Так тебе и это не нравится! Тебе чего вообще надо?

— А когда ее не станет?

Вопрос Аммита рухнул в пустоту. Пустота началась в сердце Сардата и выплеснулась наружу.

— Пошел ты… — Он развернулся и двинулся обратно, прочь от ручья.

— А ну, стой!

Таких раскатистых, повелительных ноток в голосе Учителя слышать не приходилось. Из чистого любопытства Сардат остановился и пренебрежительно взглянул назад.

— Вы все пока ничего не чувствуете, — чуть тише заговорил Аммит, приближаясь к Сардату. — Но я знаю: нынче ночью за нами двинулась погоня. Я чувствую, как чужая воля рыщет по лесу. Если они чего-нибудь да стоят, след они возьмут. А значит, завтра вечером настигнут. А теперь давай-ка посмотрим, что здесь случится тогда. С чем мы встретим отряд подготовленных бойцов.

Сардат резко повернулся.

— И какого ты молчишь? Хоть бы сказал костров не разводить!

— Вампиры ищут не по дыму, — усмехнулся Аммит. — Не надейся, Сардат. Битвы не избежать. Завтра вечером они налетят. Люди даже не поймут, что их убивает. Но ты — ты будешь знать. И попытаешься биться. Давай, попытайся. Сейчас все по-настоящему. Я хочу тебя убить, сукин ты сын.

Последнее слово заглушило хлопанье нескольких десятков крыльев. Стая летучих мышей накинулась на Сардата. Он ощутил, как крошечные коготки царапают кожу, маленькие клыки вонзаются в плоть. Вскинул руки, пытаясь защититься, попятился и упал.

Стая заметалась над ним, будто в недоумении, куда подевалась жертва. Но вот под ними вспыхнуло и разрослось пятно огня. Языки пламени, свиваясь в кольца, крутились, с ревом пожирали воздух.

Сардат откатился в сторону как раз вовремя — столп огня ударил в землю, туда, где он только что лежал.

«Совсем ополоумел? — подумал Сардат, вскакивая. — Я ж правда чуть не сгорел!»

— Десяток таких стай, — прогремел голос Аммита. — Что сделаешь с ними?

Меч — из ножен. Сардат кинулся на голос, но обнаружил, что один стоит на крутом берегу. Сзади послышалось рычание. Резко обернувшись, Сардат увидел несущегося на него огромного зверя. Бросился было на землю, но волк оказался быстрее. Мощные лапы ударили в грудь, мир завертелся перед глазами, в нос ударило зловоние звериной пасти, меч куда-то исчез.

Сардат спиной рухнул в ручей. Вода скрыла его с головой на миг, а когда он вынырнул — увидел Аммита. Тот схватил его за плечи и швырнул. Ударившись о вертикальную стену берега, Сардат, наконец, остановил сердце.

— Держи, скотина! — рявкнул он, выплескивая наружу всю ярость.

С вытянутых рук хлынул черный огонь. Мгновение Сардат видел фигуру Аммита, потом она исчезла. В ночное небо ударила струя пара — стремительно пересыхал ручей. И вдруг — как будто облачко мелькнуло сбоку, вошло в землю за спиной.

Повернуться Сардат не успел — из земли высунулись две руки, схватили его за плечи, острые клыки пронзили шею. Жизнь бурной рекой хлынула прочь из тела.

Страх и ненависть придали сил. Что-то сместилось в голове Сардата, отголоски рассказов принцессы Ирабиль воскресли в памяти, и он мысленно шепнул: «Туман! — А когда сознание полетело вниз, будто он вновь падал с обрыва, добавил, перебрав все, что носил на себе: — Разделен!»

Теперь он видел все. Ручей, небо, оба берега. Руки и голову Аммита, торчащие из земли. Вот руки сложились лодочкой, и в них зародился огненный дракон. Расправив крылья, он порхнул в сердцевину тумана, и все существо Сардата пронзила жестокая боль.

— Как насчет еще двух десятков таких же? — услышал он голос Аммита. — Сколько ты продержишься? Или полагаешь, кто-то тебе поможет?

Уже никаких слов — лишь движение мысли. Летучие мыши, соткавшись из тумана, взлетели на берег, заметались и исчезли, оставив окровавленного Сардата в изодранной одежде. Он скорчился на земле, но прийти в себя не успел — сапог врезался в лицо, заставив опрокинуться на спину. Лезвие меча коснулось шеи.

— Это просто игра, — объяснил Аммит. — А те, что придут завтра, играть не станут. Сотня людей, которые внезапно поймут, что все их палки, мечи и копья ничего не стоят. Ты, избитый и израненный, будешь искать меня взглядом, но не найдешь, потому что я буду уже далеко. Кто тебе поможет, Сардат? Рэнт? Возможно, его и хватит на минуту-другую. Сиера? Она встанет под первый же огненный удар и исполнит свою мечту. А потом ты встретишь смерть. Ну, или высвободишь свою страсть и победишь. А потом сам же убьешь их всех до единого, утоляя жажду. Я видел подобное. Я убивал подобных. Убью и в этот раз. Могу прямо сейчас, чтобы не суетиться потом.

Глаз Аммита Сардат поначалу не видел. Потом будто два маленьких огонечка загорелись.

— Чего ты от меня хочешь? — прохрипел Сардат. — Твою мать… Чего?

— Реши здесь и сейчас, кого ты хочешь спасти: человека или людей?

— Людей, — буквально выплюнул Сардат в бесстрастное лицо Учителя.

— Она к их числу не относится.

— Да пошел ты…

— Вытряси дерьмо из своей пустотелой башки! — Лезвие расчетливо пронзило кожу на шее, вниз потекла капелька крови. — Я не оскорбляю, я признаю. Люди — это стадо, безмозглый скот, которым можно управлять или жертвовать. Так всегда было и будет, иного им не дано. А вот человек… Человек — это уже что-то очень похожее на вампира. Вот что я усвоил, столкнувшись с Ратканоном впервые. Вот почему я хочу его вытащить. Он — человек. Как и ты. Как и Сиера. Как, может быть, та Милашка, к которой ты сейчас поползешь за глотком крови. А я — вампир.

— Ты ведь сам хотел спасти партизан! — завопил Сардат, ощущая, как его начинает колотить какая-то странная дрожь, холодная и неудержимая. — Зачем? Чтобы потом бросить?

— «Спасти» и «тащить с собой» — разные вещи, — прозвучал спокойный ответ. — Я бы вывел их из оцепления. Может, прошел с ними немного днем, а ночью полетел бы вперед и уже решал главный вопрос. А вместо этого я засел тут, с тобой, и до сих пор понять не могу, что меня держит? Не то собственная жалость, не то какие-то обязательства перед принцессой…

— Она бы поступила так же, как я, — прошипел Сардат. — И ты слова бы поперек не пикнул.

— Это возможно, — легко согласился Аммит. — Но она — принцесса, ей полагаются капризы, и в моих силах иногда им потакать. А вот чем ты оправдаешься? Как я уже сказал: выбирай. Либо подыхаешь здесь и сейчас, либо идешь и будишь двух женщин, которые что-то для тебя значат. Мы уходим. И забываем про то, что с нами было еще какое-то стадо. Я сосчитаю до трех. Раз…

С пронзительным визгом в грудь Аммита ударилась стая летучих мышей. Учитель отлетел назад, рухнул на спину. Сардат вскочил как раз вовремя, чтобы увидеть Сиеру. Она взмахнула рукой, и между ней и Аммитом пролегла огненная черта.

Аммит встал. Одним взглядом погасил огонь и уставился на Сиеру, рядом с которой стоял Сардат.

— Только не позволяй ей принимать это решение. Из двух вариантов она всегда выберет тот, что ведет к смерти. Просто потому, что голоса зовут ее на Ту Сторону, не из-за желания спасти людей.

Сиера вздрогнула и как будто съежилась. Шагнула назад. Сардат придержал ее за локоть, но она высвободилась.

— Уходи! — прошептала, отвернувшись к ручью. — Иди с ним, он все правильно сказал.

Сардат перевел взгляд на Аммита. Тот кивнул. Почудилась ли на его лице печаль?

— Все верно, — вздохнул Учитель. — И та, другая, рассудит точно так же. Обе они знают, ради чего остаются. А ради чего остаешься ты?

Тишина. Только ручей журчит. Так спокойно течет вода, будто недоумевает, из-за чего можно переживать в этом совершенном мире.

Сардат схватил Сиеру за руку и на этот раз не позволил ей вырваться. Встретился с ней взглядом, мотнул головой в сторону лагеря. В ответ лицо ее исказилось.

— Зачем…

— Молчи. Идем.

Они пошли, подставив Аммиту спины, даже не думая защищаться.

— А что бы ты сказал, — донесся вслед грустный голос, — о старателе, который, не сумев достать две золотых песчинки, утопился в реке?

Не услышав ответа, Аммит закрыл глаза и покачал головой. Меч вошел в ножны.

— А мне-то зачем это все? — услышали лес и ручей исполненный муки голос.

— Слушай, это уже не смешно!

Милашка смотрела на Сардата, с виноватым видом присевшего рядом.

— А я что — смеюсь?

— Теперь после каждой драки тебя отпаивать? Ну найди ты кого другого, народу кругом — плюнуть некуда. Этим, барачным, поди еще объясни, что гадить в одно место нужно. Заключенные хоть понимают… Ай, да о чем это я, — поморщилась женщина. — Я только-только оклемалась немного, а тут — опять.

— Завтра — хочешь, на закорках понесу? — предложил Сардат.

Милашка фыркнула:

— О картинка будет! Может, тогда уж и на ночь останешься? А после победы вовсе свадебку справим.

— Ты ж решительная, — заметил Сардат. — Хотела бы «нет» сказать — давно б сказала. Так чего ломаешься?

Милашка долго молчала, борясь с этим гадким чувством, поселившимся в груди после вчерашнего укуса. И проиграла.

— Знаешь, Сардат — сука ты, вот что. И все вы, вампиры, — суки скулящие. Вас, должно быть, когда-то пожалели да приласкали, а вы и решили, что так оно и положено.

— Вот бы Аммит тебя послушал, — усмехнулся Сардат.

— Завтра силы нужны, — продолжала рассуждать Милашка. — Битва будет. А мне — опять полудохлой ползать… А, чего там — давай. Может, хоть от тебя польза выйдет. Напобеждаешь всем по первое число, да опять — ко мне. Доедать. Жри, разрешаю.

Она оттянула воротник, взгляд направила в сторону. Однако Сардат в этот раз не торопился. Лицо его было уже рядом, а укуса все нет.

— Ну? Чего испугался? В первый раз, что ли?

Милашка повернула голову, и в этот момент он ее поцеловал. Она отпрянула. Сердце гулко заколотилось в груди.

— Ты… Ты чего? — раздался хриплый шепот.

— Ничего, — тихо ответил он. — Просто… Спасибо тебе.

А в следующее мгновение сладкая боль пронзила шею.

Перед уходом он поцеловал ее еще раз, и теперь ее губы ответили. «Дожилась, — мелькнула мысль в меркнущем сознании. — Фаворитка…»

Однако даже эта горькая мысль не смогла согнать с лица улыбку. Милашка засыпала, погружаясь в невыносимо-прекрасные грезы, от которых утром останется лишь слабость и смутные воспоминания.

Вдруг губы скользнули по ее шее. Холодные. Кожа покрылась мурашками.

— Опять ты, — пробормотала, не в силах открыть глаз.

Но когда клыки впились в плоть, из глубины души хлынул ледяной ужас.

Чужой!

С каких-то пор Сардат стал своим. А этот — чужой. Наглый, безжалостный. Каждый глоток — будто ножом по сердцу. Милашка застонала сквозь стиснутые зубы. Еще и еще, снова и снова. Хватит, кто бы ты ни был! Я ведь уже умираю!

Эта мысль оказалась последней, она долго держалась на плаву, а потом — утонула.