Потерявшие судьбу

Глава 36

Глардоту стоило огромных усилий прийти в себя. Он предполагал, что, выслушав его сбивчивый рассказ, командир тут же развернет отряд, но ничего подобного не произошло.

— Фургон вперед, занять оборону, — был приказ.

Кому-то могло показаться, что со стороны реки ползет сама тьма, — да может, так оно и было — но Глардот видел клубы и сгустки черного пламени. Того самого страшного огня, что вырвался наружу из безумца, лишившего себя глаз, и пополз, ничем не сдерживаемый, наружу. Не затопит ли он весь мир?..

На стрелы, полетевшие из-за камней, никто всерьез внимания не обратил. Что такое стрелы, когда на тебя несется настоящая смерть? Однако когда в атаку бросились вопящие оборванцы, командир схватился за голову.

И Глардот его понимал. Пусть партизаны — враги, но даже к врагу можно испытывать жалость. Атака же была целиком и полностью жалкой. Безмозглые людишки не только кинулись в полымя очертя голову, они еще и подставили спины тому, страшному, что неумолимо наползало со стороны реки. Со стороны Реки…

Командир воздел указательный палец, сделал несколько круговых движений, и в воздухе завертелся огненный диск и, послушный воле создателя, полетел в сторону людей. На лету диск расширялся. Двое человек успели под него поднырнуть, трое или четверо вспыхнули и пропали без следа. Диск ударился в каменную стену, от чего по ней пошли трещины.

— Глардот — люди, — бросил командир. — Остальные — щит.

Прежде чем в груди кольнуло от обиды — бросили на людей, как самого слабого! — Глардот взглянул вперед и поспешил отвернуться, чтобы хоть сейчас не позволить чувствам нарушить приказ.

Рука выдернула из ножен меч, глаза нашли цель — бородатого мужика с перекошенным от вопля лицом — и Глардот начал убивать.

Мысли разбежались, но одна, самая сильная, грохотала на весь мир: «Почему у них все так просто?»

Аммит не мог и не хотел понимать этого дурацкого оголтелого восторга, с которым посыпались вниз люди. Да за каким они вообще вылезли? Видно же, что творится непонятное, сигнала не было — зачем?! И эта, Милашка — тоже. Все ведь объяснил, даже кивала с умным видом — нет, без толку. И ведь у всех в головах сейчас так просто все устроено: вот моя цель, и я к ней бегу. Люди кинулись убивать вампиров, Милашка — защищать людей. А ему-то что делать?

Внизу гибли люди, скоро их не останется вовсе. Сражаться за них?

Тьма затапливает ущелье, скрывая под собой тварь, появления которой так надеялся избежать Аммит. Атаковать ее?

Беззащитный фургон, который с минуты на минуту раздавит чудовищная сила — встать на его защиту?

Аммит видел огненный диск, разбившийся о скалу, унеся с собой нескольких людей. В этот момент он остановил сердце, и ревущий водопад мыслей превратился в размеренно текущую речку.

«Зачем я здесь? Чтобы освободить Ратканона. Вот она, моя цель».

Однако прежде чем ринуться вниз, Аммит с тоской взглянул на незадачливых людишек. Против них выставили единственного бойца, и он уже успел зарубить Варта. Остальные вампиры выстроились в боевой порядок, знакомый с последней Войны. Подняли ладони, на кончиках пальцев забрезжили огоньки, разрослись и, соединившись, превратились в глухой щит из бушующего пламени. Щит увеличивался, вот-вот перегородит ущелье. Но Аммит успел нанести удар.

Одновременно вниз полетели он сам и огненный шар. В тот миг, когда ноги гулко ударили в крышу фургона, шар настиг вампира. Тот вскрикнул и исчез, нашел покой по Ту Сторону.

Над Аммитом протянулась тьма. Как будто ночь наступила в ущелье. Но сквозь черную пелену проглядывает солнце. Правда, все слабее.

Заревело. Так близко источник этого звука, но Аммит запретил себе оборачиваться. Атаку он почувствует, а до тех пор — вот она, цель. Укрытая плотно пригнанными, тщательно склепанными стальными пластинами. Но взгляд нашел ручку на одной из них.

Аммит метнулся к ней, потянул — без толку. Осторожно потряс из стороны в сторону и по звуку, по движению догадался: заперто изнутри. Выпрямился, обнажил меч; по лезвию пробежали языки огня. И тут сзади что-то грохнуло, крыша фургона подскочила под ногами. Аммит рывком повернулся и встретился взглядом со смертью.

Сардат застыл напротив него, с бледным лицом и горящими глазами, а вокруг клубилась тьма. Черный огонь рвался наружу из каждой поры, расплывался в воздухе, превращаясь в темное марево. Огненный меч в руке Аммита дрогнул.

Память… Иногда память — плохой союзник. Сейчас она услужливо подкинула апогей Второй Войны, когда, единственный оставшийся на ногах, Эрлот налетел на императора Киверри. Тогда так же померк свет дня, и тьма, казалось, затопила целый мир. Каждый камень, каждая травинка заходились от неистового вопля, моля избавить мир от этого кошмара. И, пока не звенели даже, а громыхали, будто раскаты грома, мечи, Аммит встретился взглядом с Эмарисом. Они поняли друг друга моментально: чем бы все ни закончилось, Эрлот должен умереть.

— Того парнишку, что от тебя драпанул, я сжег, — сказал Аммит неожиданно спокойным голосом. — Если интересует Милашка — она где-то там. И я бы поспешил.

Еще секунду два провала в ничто — глаза Сардата — вытягивали из него душу. Потом черные языки огня завихрились, окутали человеческое некогда тело, и Аммит увидел черного дракона, который задрал голову и заревел, сотрясая скалы.

Пальцы крепче сжали рукоять, по лезвию продолжал струиться огонь. Но дракон, снявшись с места, пролетел над головой — туда, где ширился огненный щит.

Аммит предоставил этой истории идти своим чередом. Огненный меч взметнулся в воздух и обрушился на крышку. Раз, два, три. Стонет металл, гнется пластина. Граф Кэлпот — не самый сильный из Вечных, и кровь у него — не самая могучая. Даже прошедшие годы не смогли ничего изменить. Аммит побеждал. Пусть медленно, пусть трудно, но — побеждал. Еще пара ударов, и…

Вспышка, блеск клинка. Аммит оттолкнулся обеими ногами, отлетел назад и рухнул спиной на крышу.

— Доброго дня, господин Аммит, — прорычал седовласый командир. — Давно ждал поединка с вами.

Рисуясь, он убрал меч в ножны, достал две пробирки из кармана и одновременно выпил обе. Два куска стекла, тускло сверкнув, раскололись о стальные пластины. Меч вылетел на свободу, описал огненную дугу…

Никто не обратил на нее внимания. Вампиры спешно меняли боевой порядок, что-то выкрикивал командир. Почему-то против людей встал один-единственный воин, тот самый, что не так давно бежал от неясной пока опасности. Милашка бросилась к нему, огибая по широкой дуге скопление вампиров. Краем глаза успела заметить растущий щит, и сердце дрогнуло. Столько силы выплескивается в никуда… А сколько же еще осталось?

Она видела, как Варт разлетелся на две половины. Видела, как окровавленный меч вознесся над Саспием, который несся следом. Не успеть, не добежать…

Милашка, остановившись, метнула копье, понимая, что полетит то не намного быстрее. Наконечник на лету окутался огнем — ее собственным пламенем, из самого сердца. Саспий занес для удара свое копье. Поднялся — нет, взлетел, так быстро и неотвратимо — меч вампира…

Откуда-то сверху прилетел огненный шар, и фигура вампира исчезла в ослепительной вспышке. Два копья почти одновременно пронзили горящее пятно, превратились в дым. Милашка мотнула головой, успела заметить сквозь черноту, скрывающую дневной свет, летящую со скалы вниз фигуру. Улыбнулась.

— Молодец, Учитель!

Обнажила меч. Люди сбегались к ней, единственной, кого могли назвать предводителем. Саспий незаметно пожал ее руку.

— Что делаем? — прозвучал вопрос.

Милашка не спешила.

Они стояли в тылу врага. Ни один из вампиров не повернулся, все их силы, все внимание — на щит, от жара которого даже здесь трещит кожа.

— Резать их, пока не видят, — прохрипел другой голос.

Чудовищный рык, уже не раз потрясавший ущелье, раздался ближе, гораздо ближе. И тьма сразу сгустилась. Бледное пятно солнца над головой — будто луна, закрытая дымкой тумана.

«Во что мы тут влезли? — зародилась истерическая мыслишка. — Мыслимо ли — увидеть, пережить такое?»

— Ждем, — упрямо, твердо сказал кто-то ее губами.

— Но ведь…

— Ждем! — повысила она голос.

От удара по земле прошла трещина. Люди попадали с криком, Милашка устояла только потому, что взглядом буквально вцепилась в огненный щит, по которому проползли черные пятна.

— Держать! — надрывался кто-то из вампиров. — Держать до последнего!

«Последнее» наступило тут же. Чернота скрала все алые сполохи, щит сперва сделался черным, а потом вовсе исчез. Половина вампиров с криками повалились на колени — похоже, неведомая тварь выпила их силы, будто кровь из жертвы, — а остальные, воспламенив мечи, бросились в атаку на… Дракона?!

Это чудище одновременно походило и не походило на сказочного ящера. Как будто сама тьма приняла его форму. И глаза горят, и огонь вырывается из пасти. А в самой груди — как-будто что-то иное, что-то чужеродное.

Приглядевшись, Милашка разглядела в расступившейся на мгновение мгле мертвое, бледное, искаженное неземной яростью лицо Сардата.

— В атаку! — закричала она. — Дракон — за нас!

И, хотя сама ни на грош не верила в эти слова, первой ринулась в битву. Саспий побежал за ней, а остальным ничего другого не оставалась. Смерть, к которой так долго шли, — вот она, рукой подать. Так чего же еще хотеть?

Где-то рядом кипела бойня. Бушевал огонь, клубилась тьма. Трижды фургон обдало фонтанами крови. На крышу полетели ошметки тел — человеческих? вампирских? Но Аммит смотрел лишь в глаза своему противнику, думал только о том, чтобы отразить его атаки.

— Ты ведь все равно сейчас подохнешь, — крикнул Аммит, отведя очередной выпад и с трудом удержавшись на крыше фургона. — Опусти оружие!

— Чтобы подохнуть потом? — усмехнулся враг. — Я предпочитаю умереть за то, во что верю.

— За покореженный фургон и чуть живого человека?

— Не так уж мало, да? Ты подыхаешь ради того же.

Атака. Аммит махнул мечом, каскад искр разлетелся далеко вокруг. Нырок, поворот, прыжок…

— У меня нет на тебя времени, — устало вздохнул Аммит. — На Той Стороне найдешь тысячи убитых лично мной и передашь, что им нечего стыдиться — они все были достойными.

Он успел заметить расширившиеся от изумления глаза вампира. Еще бы не изумляться, когда среди дня противник исчезает, когда на тебя несется десяток летучих мышей, трое волков и облако тумана впридачу.

Командир завертелся на месте, бестолково размахивая мечом. Мыши вцепились ему в волосы, крохотные коготки породили пламя. Волк ударил лапами в грудь, повалил, а двое других, рыча, вонзили клыки в ноги.

Последнее, что успел увидеть вампир — лицо Аммита, соткавшееся из тумана. А последнее, что услышал:

— Я просто чуток постарше, вот и все.

Аммит пинком отправил вниз догорающие останки. Не позволил себе смотреть туда, где лилась кровь, не позволил торжествовать мизерную победу. Весь его успех объяснялся лишь тем, что он уже видел такую же тьму средь бела дня. И еще тогда успел убедиться: такая тьма ничем не хуже настоящей, она позволяет вампиру менять форму.

Вновь и вновь меч врезается в стонущую пластину на крови графа Кэлпота. Графа, который тоже видел ту давнюю битву. С тех пор он сделался одержимым. Играл со светом и тенью у себя дома, искал пути, по которым можно запустить в душу достаточно тьмы, чтобы презреть свет солнца и стать самым могущественным из всех. Но не преуспел за тысячелетия. И теперь его кровь сдавалась под напором силы Аммита.

Еще один удар, и крышка полетела вниз, звякнула об пол. Аммит прыгнул следом, освещая темноту мечом.

Первого вампира убить получилось случайно, не иначе — Милашка снесла ему голову, пока он поворачивался, и поспешила поджечь ее взглядом. Тот же, на которого налетел Саспий, резво отбил атаку. Хотелось крикнуть: «Отойди!» — но крик замер на губах. Куда отходить? Здесь уже не спрячешься. И неумение биться — не повод скрываться от судьбы.

Милашка налетела на этого вампира, зажгла лезвие своего меча. Брызнули искры, заметались языки пламени. Силен… Как же он силен! Даже в ту ночь в Мертвом Яре она не встретила противника столь же опасного.

Саспий пытался атаковать его сбоку, сзади, но каждый раз отлетал в сторону, едва не выронив меч. Слава Реке, хоть руки у него сильные!

Беглый взгляд на фургон. Две фигуры сражаются на крыше, в одной легко узнать Аммита. Но вот фургон скрывается непроглядной темнотой. Пасть дракона открывается и перемалывает очередного вампира, кровь брызжет так, будто тысяча сердец бешено колотились в этом теле.

Целые бури огня летят в дракона, колышется тьма, потревоженная, яростная. Вот снова виден Сардат. Он поднимает меч, шагает наружу… Нет, этого нельзя понять, невозможно даже толком увидеть — глаза болят, коснувшись чего-то запредельного, разрывающего ткань привычного мира. Тает, слабеет дракон. Сардат наносит удар за ударом, клинки вампиров переламываются, будто деревянные. Одного из них Сардат хватает за волосы, подтаскивает к себе и пьет кровь. Тот визжит и трепыхается, будто бессильное дитя. Рывок — и голова летит в фургон, разбивается вдребезги о стальную стенку. А Сардата вновь обнимает черное пламя.

Люди гибнут один за другим. Вампиры отмахиваются от них, будто от назойливых насекомых, не дающих сразиться с главным врагом. Каждая смерть болью отдает в небьющемся сердце. Этот удар могла бы отвести, этого успела бы оттолкнуть… Но она здесь, снова и снова защищает одного человека, и в конце концов только он единственный останется в живых. И может ли она поступить иначе?

— Сардат! — Сама не узнала своего визга.

В глазах противника вспыхнуло злобное торжество — узрел слабость и едва ли понял, что за имя она кричит.

Сардат услышал. Тьма стала гуще, только огонь клинков еле-еле разгонял ее.

Вампир взлетел в воздух, заметался и оборвался крик. Тело исчезло из виду, и тут же пошел дождь. Кровавый дождь.

— Спасибо, — выдохнула Милашка.

Меч другого вампира, почти соприкоснувшись с плотью беззащитного человека, отлетел, отбитый ее клинком.

Внешний мир остался где-то там, далеко. Приглушились звуки битвы, вспышки огня досюда не достают. Только горящий меч Аммита — вот и весь свет. Но его хватило, чтобы увидеть две фигуры у дальней стены.

Первая — вампир. Дрожащий от ужаса, с выпученными глазами и открытым ртом. Стоит, держа кинжал у горла второго. А вот этот, второй…

Аммит не смог бы узнать в изможденном, безнадежно старом человеке Ратканона, если бы не знал, что это он. Впрочем, даже сейчас закралось сомнение: а не для отвода ли глаз затеяна вся эта перевозка? Быть может, настоящий Ратканон уже давно мертв, а это — случайный старик из барака?

Кандалы притягивают безвольные руки и ноги к балкам каркаса. Серые патлы, свисая с поникшей головы, закрывают впалую грудь. Единственная одежда — старые рваные штаны. И только по их размеру, по тому, что их пришлось прихватить веревкой, можно догадаться: этот человек не всегда был таким.

— Шагни — я ему глотку перережу, — пообещал вампир. — Слова не скажу! Шаг — глотка!

— Да ладно? — прошипел Аммит. — Так-таки и не скажешь? А мне вот думается, что ты будешь умолять меня остановиться до последнего.

— Не шевелись! — заорал вампир, когда Аммит сделал вкрадчивый шаг. — Еще движение — и все! Понял? Конец! Мне все равно не жить!

— Себя можно подбадривать криком, когда идешь в атаку, — мягко сказал Аммит. — А когда стоишь в такой ситуации, поможет только холодность. Спокойствие. Такому вас не учили, верно? Опусти кинжал, мальчик, и я позволю тебе выйти.

Брякнули цепи, вампир подпрыгнул от неожиданности. Седая голова медленно поднялась, и в Аммита впились два глаза. Мутные, блеклые…

— Сколько ж вы, мрази, с него высосали, — прошептал Аммит. — Трусливые подонки…

Впалая грудь поднялась, наполняясь воздухом, шевельнулись слабые губы:

— Нашли?

Хриплый голос, будто ржавый нож, вгрызся в память, отрезал, оторвал все ненужное и обнажил суть. Ту ночь, когда Аммит впервые встретил Ратканона. Ту ночь, когда Кастилос опустился перед ним на колени.

— Закрой пасть! — велел вампир. Кинжал дрогнул, из-под него потекла капелька крови, но Ратканон этого не заметил. Он смотрел на Аммита, дрожал от напряжения, с трудом удерживая голову прямо, и ждал, ждал ответа.

— В отличие от тебя, — сказал Аммит, — они живы. Они сильны как никогда. И очень скоро мы накормим Эрлота его же собственной плотью. А ты, жалкий мешок с костями, решил подохнуть тут? Ублажаешь своих драгоценных кровососов? Это на тебя я потратил неделю своей жизни? Я разочарован.

Меч погас. Раскаленная сталь с шипением рухнула в ножны. Но тьму осветили вспыхнувшие глаза Ратканона.

— Живы! — прорычал он, подтягиваясь на цепях. — Хорошо.

Горящие невиданным огнем глаза уставились на попятившегося вампира.

— Кузнецы из вас, — ухмыльнулся Ратканон, — дрянь.

Руки рванули оковы. Застонали гнущиеся балки, заверещал в истерике вампир. Все, во что он верил, сейчас гнулось, трещало, рушилось, как этот, казавшийся нерушимым, фургон, отлитый на крови самого могучего из всех когда-либо встреченных им вампиров.

Снова полыхнул меч, и вампир замолчал. Аммит шагнул к Ратканону. Меч ударил по ножным кандалам, руки же тот освобождал сам. Одна из балок упала, повисла с приклепанными к ней пластинами, и в фургон хлынула кровь и свет огня.

— Вы что там устроили? — проревел великан, выламывая вторую балку.

Аммит пригнулся, защищая голову мечом от падающих искореженных пластин.

— Твои люди пожелали умереть. А кто я такой, чтобы им приказать обратное?

Пленник распрямил плечи, обернулся. В каждой руке он теперь держал по длинной балке. Еще недавно они служили ему узилищем, а теперь превратились в оружие. Вот одна из них взметнулась, и Аммит не успел даже разглядеть выражения лица вампира, голова которого превратилась в кровавый всплеск.

— Ратканон! — закричал кто-то. — Это же Рат…

Крик оборвался, и великан, стиснув зубы, ринулся в бой.

Ноги подкосились, задрожали руки, когда над обломками фургона Милашка увидела его. До сих пор как-то не думалось, сколько он значит — этот несгибаемый, твердый, как скала, человек. А он значил не просто многое. Он значил — все. И когда, забыв о сопернике, последний из оставшихся в живых партизан, лучник Матук, закричал имя предводителя, лишь одно не позволило ей присоединиться: она уже не была человеком. Что Ратканон ей скажет? Прежде чем снести голову…

Обо всем этом можно подумать и после, а теперь — битва. Милашка воспользовалась замешательством противника и, сделав обманный выпад, нанесла удар обломком копья. Наконечник пронзил грудь, взгляд воспламенил одежды, и она рванулась дальше. Дальше…

Дальше не было ничего. Дракон раздирал оставшихся вампиров, и у Милашки потемнело в глазах от этого зрелища: куски мяса летели в разные стороны, воняло, как на скотобойне, только в тысячу раз хуже, потому что к запаху сырого мяса примешивалась вонь горящего.

Саспий налетел на последнего вампира, который вдруг прекратил сопротивляться.

— Пожалуйста, пожалуйста, нет! — Он выронил меч, закрыл руками голову и затрясся. Саспий не остановил удара. Меч прошел через ключицу и застрял на середине груди. Вампир с криком пошатнулся, упал на колени. Руки зашарили по земле в поисках меча.

Милашка выдернула из крепления за спиной последнее копье, метнула, но рука дрогнула, и удар, который должен был стать смертоносным, лишил вампира нижней челюсти. Его рука подняла меч. Саспий, вместо того чтобы отступить, все пытается освободить оружие. А у Милашки почему-то все никак не получается спалить этот еле двигающийся обрубок…

Взревел рассекаемый воздух, стальная балка обрушилась на голову вампира, и тот, наконец, затих. Милашка испустила крик. Подбежала ближе, подняла руку, и вот с пальцев хлынул огонь. Сразу стало ясно, почему не получалось — силы на исходе. От жажды в ушах грохочет, перед глазами алая пелена. Но сил хватило, чтобы сжечь останки. После чего женщина упала. Поползла навстречу судьбе, заливаясь кровавыми слезами. Подняла голову, увидев перед собой босые ноги.

— Прости, — застонала она, единственный боец, дотянувший до встречи. Позор и надругательство над всем, что этот могучий человек считал делом своей жизни. — Я не должна была…

Рядом кто-то встал. Она повернулась, увидела Саспия, который, тяжело дыша, поднимал меч.

— Не надо! — крикнула Милашка. — Не смей!

Сталь ударила в сталь, и вдруг яркий свет ослепил женщину. В первое мгновение она не понимала, в чем дело, но сообразила быстро: солнце. Тьма исчезла, и над ущельем поднялось солнце!

— Отойди на шаг и не дергайся, — прогудел голос вожака. — Ты теперь будешь мне подчиняться или сдохнешь здесь.

Ратканон опустился перед ней на одно колено, коснулся исхудавшей, но все такой же сильной рукой подбородка. Глядя в его спокойные глаза, бояться не хотелось. Милашка улыбнулась.

— Тебе не за что извиняться, Ринайна, — произнес он, доставая откуда-то из далекого прошлого ее настоящее, человеческое имя. — Ты все сделала правильно. Осталась в живых и дошла до конца. А теперь — пей.

— Нет, — прошептала Ринайна, пытаясь отползти, но он удержал ее двумя руками.

— Да. Меня еще надолго хватит. И все то, чего тебе сейчас не хватает, ты потратила на меня. Я возвращаю долги. Всем и каждому — сторицей. Упрашивать не буду. Это приказ: пей.

Сражаться с жаждой дольше было невозможно, и Ринайна, всхлипнув, прижалась губами к некогда могучей шее, пронзила клыками плоть…

Аммит бежал, преследуя ускользающую тьму, и меч в его руке пылал, выжирая остатки сил. Сколько бы их ни было — все равно мало. Он не знал, на что уповать в этой последней битве. На удачу? На ловкость? Хитрость? Опыт? Точно не на силу.

Быть может, потом в легендах (если настанет час этих легенд) все будет передано иначе. Но Аммит-то видел, как в лапах чудовища исчезали не только вампиры, но и люди. Исполненная первозданного гнева тварь убивала без разбора, ненавидела всех, кроме, быть может, пары-тройки тех, к кому пыталась еще испытывать какие-то другие чувства. Например, к той, в жилах которой текла его кровь. Например, к тому, кто пытался, на самом деле пытался ему помочь, с самого начала. И к Ратканону, жизнь которого так много значила.

Каменный коридор сузился, повернул. Вот слышится шум воды, и последние языки черного пламени исчезают из виду.

Аммит выбежал на берег, остановился. Никто не ждал его, никто не готовился к битве. В первый миг почудилось, будто здесь и вовсе никого нет.

Но у самой воды сидел, сжавшись в комок, человек. И Аммит, неслышно ступая, медленно двинулся к нему.

Это был Сардат. Дрожащие руки пытались удержать что-то в неистовом потоке, и, спустя несколько шагов, Аммит смог это разглядеть.

Одна из пластин, покрывавших фургон. Выгнутая ударом, напоминающая не то уродливый таз, не то… Ковш?

Меч погас и опустился. Аммит во второй раз за всю свою долгую жизнь испытал желание умереть. Прямо здесь и сейчас — прекратить существование, не возрождаясь по Ту Сторону. Просто исчезнуть, раствориться навсегда в Великой Реке, утратить память и разум, и никогда, никогда не касаться вот этого.

Сардат поднял «ковш», медленно вылил из него прозрачную воду чистейшей горной реки. Разжал пальцы, и кусок стали унесло вдаль. Брякнуло о торчащий зубец, перевернуло. Миг — и нету.

— Знаешь, что? — сказал Сардат совершенно чужим голосом, поднявшись на ноги. — Ничего здесь не осталось. Ни песчинки, понимаешь?

Аммит молчал. Смотрел в кровавые провалы на месте глаз Сардата, смотрел на его кривую улыбку и не мог ничего сказать, потому что здесь, в этом мире боли и гнева, равных которым не видел свет, он стоял впервые.

— Ни песчинки, — повторил Сардат и пошел назад, туда, где оставались Милашка, Саспий и Ратканон — начало нового отряда.

Помедлив, Аммит вернул меч в ножны и отправился следом.

— Мне жаль, — тихо сказал он, поравнявшись с Сардатом.

Тот замер. Повернул голову.

— Молчи. — В голосе послышался рык дракона. — Не заставляй меня видеть то, чего нет.

Аммит отступил на шаг, когда Сардат поднял руку — правую, свою — и будто погладил воздух:

— Она здесь. А больше ничего не существует.