Потерявшие судьбу

Глава 34

Сардат твердым шагом спускался к реке. Привычная дорога тронута рассветными лучами, пыль поднимается из-под сапог, ветер перебирает волосы. Внимательный взгляд скользит по берегу, но видит лишь одну фигуру, сжавшуюся в комок у воды.

— Эй! — издалека крикнул Сардат. — Ты кто? Где остальные?

Не доходя шагов пятнадцати, Сардат встал. Фигура поднялась, развернулась.

— Барон Модор, ваше величество. — Поклон, гниющая рука отставлена в сторону. — Пришел засвидетельствовать свое почтение.

— Какое я тебе «величество»? — прошептал Сардат. В душе поднимается буря, но он ее подавляет. Зачем? Почему это вдруг стало важным?

Барон подхватил ковш и потряс им, будто что-то доказывал.

— Где все? — повторил Сардат. И это тоже очень важно выяснить.

— Они ушли, — пояснил барон. — Здесь нет золота, ваше величество. Все, до последней крупинки, уже вымыли.

Он перевернул ковш, и на берег перед Сардатом полилась жидкая грязь. Наметанным взглядом командир определил: барон прав. Золотом здесь и не пахнет.

— И… что же мне теперь делать?

— О, ваше величество, вы найдете, чем потешить свои страсти!

Сардат развернулся, и крик замер на губах. Он увидел их всех — всех, до единого! — мужчин и женщин, стариков, детей. Стоят и смотрят красно-черными жадными глазами, скалят острые клыки. Рогид, Кутаз, Гидар… Даже Олнора восстала из мертвых, волосы утопленницы все еще мокрые. Даже…

— Мама? — шепнул Сардат. В ответ донесся глухой рык.

— Они голодны, Сардат, — слышится голос барона. — Это — просто люди, которые хотят есть. Они ни в чем не виноваты. Убьешь их за это?

Вампиры сорвались с места. Потемнело. Вокруг загорелись дома. В правой руке оказался меч. Где-то хлопают крылья, где-то рычат волки. Сардат завертелся на месте, пытаясь увидеть всех сразу.

— Стойте! — закричал он. — Это ведь я, слышите!

— Нет! — взвизгнул кто-то в пугающей близости, и холодные пальцы вцепились в левую руку. — Это не ты, я бы узнала!

Боль. Повернув голову, Сардат увидел мать, вцепившуюся клыками ему в руку. Попытался освободиться, но слабость сковала движения. Голова закружилась, дрогнул меч.

— Ты бросил своих людей одних на Той Стороне! — Казалось, сам воздух гремит голосом барона. — Оставил их голодать и мучиться. Они перешли Реку вброд и вернулись, чтобы ты накормил их.

Теперь и в правую руку вцепились клыки. Меч глухо стукнулся о землю. Десятки рук одновременно схватили, подняли, разорвали одежду. Десятки клыков вонзились в плоть. Сардат закричал.

А перед глазами вновь лицо барона.

— Неужели стерпишь? — прошипел он. — Позволишь этим кровососущим тварям убить тебя? Спали их, Сардат! Сожгите их, ваше величество! У вас впереди долгий путь, ваше величество. Вы должны вырвать сердце из груди короля и растоптать его, дать людям свободу и власть. Неужели вы погибнете здесь? Погибнете, пытаясь прокормить ненасытных тварей, которые только и могут думать, что о жратве?

— Да, — шепнул Сардат, и голос как будто обрел видимые черты, свернулся, как дым, кольцами, полетел в небо. А вслед ему устремилась сиреневая музыка.

Мелодия летела из свирели, которую держал в руках незнакомый парень. Сардат встретился с ним взглядом, и тот опустил свирель.

— Не та война идет, на которую ты спешил, — прозвучал голос, такой же звучный и чистый, как и умолкшая музыка. — Но воины и мирные люди все еще ждут тебя.

Холод сковал тело, проник в сердце. Посиневшими губами Сардат шепнул:

— Я умираю…

— Еще нет, — покачал головой парень, и Сардат вдруг заметил, что стоит тот, опираясь на костыли. — Смерть твоя будет иного оттенка. Тебе будет… жарко.

Сардат пробудился, трясясь от холода. Не сразу понял, где он. Темно, мягко… Кажется, впервые за невесть сколько времени он лежит в постели, да еще и не один.

— Тише, — прошептала Сиера, гладя его по лицу. — Что случилось? Опять — сон?

Сардат ответил не сразу. Понадобилось время, чтобы успокоить дыхание и понять: холод этот иного рода, чем тот, от которого можно спастись одеялом.

— Не сон, — прошептал он. — Ты чувствуешь?

— Конечно, — кивнула Сиера. — Они близко. Но они пройдут, и все закончится. Не думай о них, прошу. Смотри на меня. Смотри мне в глаза.

Глядя в глаза девушки, Сардат думал, что никогда уже не сможет назвать себя человеком. Разве по силам человеку разглядеть что-либо в такой тьме? Даже луна не заглядывает в окно. Окно…

Наконец-то полностью рассеялся морок, и пришло понимание: они в деревне Сиеры, в ее доме. Единственные живые существа на всю долину.

Они появились здесь утром и долго стояли на горе, глядя вниз. Держались за руки. Тело соседней скалы испещрено дырами, в которых Сардат узнал пещеры из рассказа Сиеры. Все, как одна, пустые, мертвые.

Ниже, в самой долине, заросшей высокой зеленой травой, одинаковые каменные домишки. Двери открыты вовнутрь, откуда тоже веет пустотой. Загоны для скота, сараи, амбары… Все так похоже и так непохоже на знакомый поселок.

Сардат посмотрел на Сиеру. Она плакала. Беззвучно лила слезы, глядя на умерший дом.

— Все равно пойдешь?

— Пойду!

Она принялась спускаться, легко находя путь на, казалось бы, нехоженом склоне. Сардат, оскальзываясь и спотыкаясь, торопился за ней. Солнце быстро поднималось, тени гор ползли по деревне, и казалось порой, что там, внизу, что-то шевелится. Что-то живое. Но нет. Даже птиц, даже горных коз тут не оказалось. Жизнь покинула долину, как и многие другие места, больше трех лет назад.

Ступив на ровную поверхность, Сиера повернула налево, в сторону, противоположную деревне. Оттуда доносился шум падающей воды.

— Куда сейчас? — осведомился Сардат.

— Очиститься, — отозвалась Сиера. — Таков закон: возвращающийся из мира должен омыться в священном источнике и сутки поститься. Значит, не есть ничего.

— Это мы запросто, — вздохнул Сардат. Мысль о еде посещала его неоднократно. Поезд-то не приедет, придется учиться охоте.

Обогнули скальный выступ, и Сардат увидел священный источник. Вода вырывалась из горы тугой струей и падала в выемку шириной локтей в десять. Озерцо пенилось и плевалось холодными брызгами. Сардат задумался, почему вода не потечет в деревню, но тут же нашел ответ: озерцо расположилось у самого края земли и непрестанно переливалось вниз.

— Там берет начало ручей! — крикнула Сиера, пересиливая грохот воды. — Хочешь взглянуть?

Обогнув озерцо, они посмотрели вниз, и Сардат отпрянул. Вроде не таким уж крутым казался подъем, а поди ж ты…

Низвергающаяся вода струилась по желобу, проточенному в скале, то и дело срываясь водопадами. Далеко внизу начиналось русло ручья. Серебристая лента, вильнув, исчезала в непроходимых скалах, за которыми, невидимый отсюда, таился лес. Где-то там, наверное, уже идут Аммит, Милашка, Варт и прочие.

— Они пройдут дальше! — крикнула Сиера и указала рукой вперед. — Во-о-он там! Видишь — в просвете между скалами вода?

Сардат заметил блеск и кивнул.

— Там — река. Перед ней скалы сужаются и…

— Не надо, — оборвал ее Сардат. — Забыли, все.

Минута, заполненная только грохотом воды. Потом Сардат расслышал вздох:

— Забыли…

Еще немного полюбовавшись горной панорамой, Сардат отвернулся и вздрогнул. Стоя на берегу священного озерца, Сиера раздевалась. Поймав взгляд Сардата, она покраснела, но не сделала и попытки прикрыться.

— Омовение, — угадал Сардат по ее губам, а в глазах прочитал, что и от него она ждет того же.

Сбросив одежду, Сардат привлек к себе Сиеру, коснулся губами ее губ. Она поначалу ответила, но тут же отстранилась.

— Не сейчас. Не здесь.

Он кивнул. Вместе, держась за руки, шагнули в ледяную воду. Мурашки пробежали по коже, но Сардат заставил себя двигаться дальше. Северная гордость не позволила отступить.

Водопад валил с ног. Под сплошной стеной воды с трудом получалось урывать кусочки воздуха. Сардат посмотрел на Сиеру, превратившуюся в бледное пятно. Как она такое выдерживала раньше?

И словно коснулся ее памяти, понял: никак. Ощутил то немое отчаяние, с которым она боролась каждый раз, как возвращалась из города с лекарством для матери. Будто ее глазами смотрел. Как она падает на колени под гнетом водопада, как мечется в поисках глотка свежего воздуха, а обретя его, оказывается над бездной, в полушаге от края…

Сардат дернул Сиеру за руку, и она вновь охотно к нему прильнула. Тела привыкли к холоду, но вздрогнули, ощутив тепло друг друга. Священные воды не только смывали с них грязь мира, сегодня они делали нечто большее. Соединяли, создавали союз.

До тех пор Сардат не размыкал объятий, пока в голове прочно не обосновалась мысль: «Моя». И по тому, как расслабилось тело Сиеры, он понял: в этот же миг такая же простая мысль посетила и ее.

Вместе они вышли из источника и, остановившись, позволили солнцу и ветру осушить кожу. Вопросов Сардат не задавал — понял, что и это часть традиции, нарушить которой Сиера не посмеет.

— Что теперь?

Они натянули одежду, кажущуюся теперь грязной и отвратительной.

— Дом, — отозвалась Сиера. — Только дом. И все.

Она опять шла впереди, но шаг все замедлялся и замедлялся. Сиера останавливалась у каждого домика, что-то вспоминала, и плечи ее поникали. Не выдержав, Сардат взял ее под руку.

— Здесь нет твоей вины, — сказал, подкрепив слова твердым взглядом. — Они даже не надеялись на тебя. Вспомни! Все, как один, отвернулись.

— Я помню, — шепнула Сиера. — Просто… Уже скоро.

Какой-то из этих одинаковых домиков — не такой как все. И чем он ближе, тем труднее давался каждый шаг Сиере. Сардат просто поддерживал ее, терпеливо дожидаясь окончания каждой остановки.

— Вот здесь разжигали костер, — задрожал голос посреди заросшей бурьяном площадки. — В честь весны. Пели и танцевали. Я… Я лучше всех танцевала у огня. Меня всегда выкрикивали. Девушки, кто из верхних, зло так смотрели, но…

Будто переломив что-то внутри себя, она закричала:

— Знаешь, как гордо я на них глядела, когда пришла сюда с Модором? А они тряслись от страха. А я — смеялась. Я называла себя спасительницей деревни. Как думаешь, они вспоминали мой смех, когда умирали?

И снова Сардат не смог сделать ничего иного, кроме как прижать плачущую девушку к груди, провести рукой по влажным волосам. «Слезы — это хорошо, — вспомнил он не то от матери, не то еще от кого-то слышаную фразу. — Плачет — значит, справится. Плохо, когда человек уже не плачет».

— Вряд ли. — Спокойствию своего голоса Сардат искренне удивился. — Когда умираешь — другое вспоминается. Чего не сделал в жизни, чего не сказал, не успел. В такие минуты не до злости, не до мести.

Она подняла на него колючий взгляд:

— Тебе-то откуда знать?

— Умирал.

Сардат глядел в южные глаза девушки, которая и представить себе не могла, наверное, что это такое — лежать в санях посреди бесконечных снегов и чувствовать, как холод высасывает из тебя тепло. Для нее смерть — это вспышка пламени. Быстрая и яростная, как удар мечом.

И вновь — шаг за шагом по траве, щекочущей кончики пальцев рук. Взгляды на раззявленные рты и пустые глазницы домов. Смерть танцевала здесь, настоящая Смерть, — и ни одному человеку не удалось победить ее.

И вот то, чего боялся Сардат, свершилось: один из домиков оказался особенным, тем самым. По-особенному рос мох в расселинах между камнями, иначе смотрели окна, необычного оттенка доски забора…

Сиера опустилась на колени возле крыльца. Не то молила потерянную судьбу вернуться, не то просто лишилась сил. Ее пальцы медленно подобрались к лежащей на верхней ступеньке тростинке, переломленной пополам.

Свирель. Старая свирель, которую сломала чья-то злая — или последняя? — воля. Обломки, пережившие снега и дожди, палящее солнце и холод. Сиера сложила две части, поднесла к губам. Звук родился страшный, будто стонали мертвецы, лишенные покоя. И когда он смолк, когда задрожали плечи девушки, Сардат снова оказался рядом, глотая вспышки гнева. О, как бы он хотел встретить сейчас всех тех трусливых ублюдков, что явились в деревню! Любители показать силу тем, кто сопротивляться неспособен!

Изувеченный инструмент упал на камень. Сардат рывком поднял Сиеру, заставил повернуться к себе.

— Я держусь, — сказал он. — Помнишь, что обещала?

Она кивнула. Она помнила.

Минул первый день, почти прошла первая ночь, и Сардат лежал в холодном поту, глядя в темные глаза Сиеры.

— Нам ведь придется уйти, — прошептал он.

Кивнула. Здесь, под носом у вампиров, долго жить не получится. Придется искать место поспокойнее. Скрываться… Все существо Сардата поднялось против унизительной мысли, но он смолчал. Было бы ради чего — а вынести можно все, что угодно.

— Как только они пройдут, — сказала Сиера. — Должно быть, около полудня все закончится. А ночью мы улетим. На север? На восток?

Север — мертв. Единственное, что осталось о нем в памяти Сардата — тлеющие останки поселка и глядящие в небо мертвецы. Восток — место, где Левмир продолжал борьбу. Этот никогда не сдастся и не захочет видеть друга — таким. Мир внезапно сделался крохотным — и шагнуть-то некуда. Весь будто плющится между молотом и наковальней. Люди, вампиры… Кровь, еда… Кем же стать теперь? Что означает — «улетим»?

— О чем ты думаешь? — Вопрос застал его врасплох, но сдвинул что-то очень важное в душе. Сардат отстранился от теплого тела девушки, сел в постели, глядя через окно в звездное небо.

— Тот мост, о котором ты говорила… — начал он.

— Значит, все? — перебила она.

Тишина. И в этой тишине он боится повернуть голову. Почему каждый выбор дается с таким трудом? Почему здесь, в этом проклятом мире, жизнь не может просто толкнуть вперед, как делала всегда?

— Я только хочу разобрать мост, — шепотом сказал Сардат. — Они еще далеко. Аммит тоже — как бы ни кривлялся, людей он не оставит. Сойдутся одновременно. Если мы…

— Значит, все.

Сиера выбралась из постели, потянулась, будто с наслаждением стряхивала с себя неприятный сон, и принялась одеваться.

— Летим, — сказала, бросив взгляд на замершего Сардата. — Иначе скоро рассветет — не успеем превратиться.

— Я не отступился!

Боль заставила Сардата вздрогнуть — левая рука сжалась в кулак, ногти вонзились в кожу, и капельки крови упали на серые простыни. Тихий смех наполнил маленькую комнатушку. Сиера стояла спиной к Сардату, но он не сомневался — смех лишь скрывает слезы.

Как будто сама смерть на грудь уселась, смотрит молча и ждет. Вынырнув в очередной раз из кошмара с летучей мышью, Айри застонала. Каждый вдох дается с борьбой, каждый удар сердца — словно молотом по наковальне.

В окошко брызжут первые лучи рассвета, странная серая птичка сидит на подоконнике. То так головку наклонит, то эдак. Айри улыбнулась ей, и птичка раскрыла клювик. Сквозь стекло донесся тихий щебет. Пять лет назад точно так же прилетала птичка за мамой. Каждый день, одна и та же. Айри прогоняла ее, но птичка никогда не улетала далеко, каждое утро садилась на подоконник и смотрела, чирикала.

Голоса в коридоре. Щелкает замок. Треща без умолку, в комнату влетает Рикеси. Лицо перепуганное, грязное. Одежда… Айри узнала свой плащ, но с трудом — Рикеси превратила его в тряпку.

— Живая, смотрит! — Рикеси машет кому-то рукой. Звуки будто с другого конца города доносятся.

На кровать опустился незнакомый мужчина. Лысый, худой, один глаз закрывает повязка, второй смотрит пристально. Айри заметила у него за спиной двух возмущенных служанок. Кажется, Рикеси на них кричит. Уходят.

Грубые руки ощупали лицо, отбросили одеяло. Айри не шелохнулась. На миг все скрыла темная пелена, а потом свет вернулся. Левую руку пронзила острая боль, на лоб опустилось что-то мокрое и холодное.

— Вы очнулись, госпожа? — Лицо Рикеси, все такое же грязное, даже хуже — слезы размазала. — Вам сейчас кровь отворяют, лучше станет. И вот еще, выпейте.

В губы ткнулся краешек стакана. Айри отхлебнула горькой жидкости, сколько смогла. Слабость, слишком похожая на облегчение, расползлась по телу, а вместе с ней пришла ясность. Айри огляделась.

Заплаканная чумазая Рикеси гладит ее правую руку, лысый мужчина, видимо, полагающий себя лекарем, держит левую. Из разреза сочится черная кровь. Течет в серебряную миску на полу.

— Что это? — прошептала Айри.

Лекарь поднял голову и невесело усмехнулся. Хотя, «невесело» — не то слово. На бледном лице Айри увидела ужас, почти перешедший в истерику. Понадеялся оказать услугу княжескому дому, не знал, что тут увидит.

— Беги, дурак, — шепнула ему Айри. — Перевяжи и беги.

Сознание снова помутилось. Кажется, вопила Рикеси, еще чей-то голос мерзко скрежетал. Стало душно.

— Окно, — хрипло сказала Айри, приоткрыв глаза.

В комнате осталась одна Рикеси. Она бросилась к окну, распахнула створки. Айри вытянула левую руку, с повязкой, по направлению к птичке. Та чирикнула, перепрыгнула внутрь. Маленькая головка наклонилась влево, вправо, опять влево. Будто пичуга за что-то укоряла Айри.

— Ты за мной ведь? — шевельнулись пересохшие губы.

Рикеси с воплем кинулась на птичку, замахала руками. Птичка вылетела в окно. Айри увидела несколько ее пируэтов, прежде чем странная вестница унеслась прочь.

Рикеси, гневно сопя, закрыла окно на шпингалет, а когда обернулась — ахнула. Госпожа Айри, покачиваясь, стояла на ногах.

— Как же вы, — бросилась к ней Рикеси. — Куда же…

— Одеваться.

Рикеси всплеснула руками:

— Да вы же едва держитесь!

— Одеваться, — повторила Айри слабеющим голосом. — Быстро.

По истечении недели в глазах начало рябить от множества незнакомых городов и лиц. Левмир отчаялся запомнить имена всех князей, даже перестал вести им счет. Дворцы состязались друг с другом в роскоши, города — в многолюдности. Каждый встречный склонял голову, увидев Левмира — пришлось привыкнуть и к этому.

Эмарис и Торатис говорили мало, как и другие князья, присоединявшиеся к посольству. Именно Левмиру выпадало стоять перед тронами власть имущих и произносить нужные слова. Потом — показательный бой. Слова Эмариса о земельных наделах. Князья соглашались — один за другим.

— Они идут ради земель, — сокрушался Левмир вечерами на корабле, под тихий плеск весел.

— Не так важно, — отвечал Эмарис. — Мы ведь исполняем волю Реки.

Проблемы возникли с последним князем. Выслушав и посмотрев все, что, уже как отрепетированное представление, рассказали и показали Эмарис и Левмир, он пожал плечами:

— Ну что ж, я рад, что вы решились. Но когда вы все уйдете, я лучше останусь здесь, со своим войском.

— А как насчет совместного удара армий остальных княжеств? — спросил Эмарис.

Князь вздрогнул, посмотрел в сторону застывших без движения соседей.

— Он говорит от лица всех?

Тридцать голов безмолвно склонились. Князь развел руками.

— Ну… Так когда выступаем?

На обратном пути Левмир видел множество кораблей, готовящихся к выходу. Вереницы людей заполняли трюмы припасами. Огромная махина войны пришла в движение.

Однажды утром Левмир стоял на носу корабля, неподвижный, будто изваяние, и смотрел на безоблачное небо. Сзади к нему приблизился Эмарис.

— Хотел поговорить так, чтобы никто не слышал, — сказал бывший король. — Я не просто так водил тебя в каземат, Левмир. Вернее, не только для того чтобы очистить кровь. С этим, думаю, ты бы справился и сам, со временем. Я хотел посмотреть, как ты переживешь убийство.

Левмир продолжал вглядываться в незаметную человеческому взгляду точку на небе. Эмарис продолжал:

— Когда мы войдем во владения Эрлота — а это будет нескоро — люди начнут погибать. В огромных количествах, каждую ночь. И вину за это будешь ощущать ты. Поэтому осознай уже сегодня: великая армия, которую мы ведем на запад, обречена на смерть.

— Тогда зачем? — тихо спросил Левмир.

Эмарис помолчал. Проследил взгляд Левмира и нашел точку на небе. Нахмурился.

— Пока они будут подыхать, мы с тобой получим возможность добраться до Эрлота. И чем скорее мы испепелим эту обезумевшую тварь, тем больше людей выживет.

— Мы? — удивился Левмир. — Ты признаешь меня таким сильным, чтобы…

— Я признаю, что понятия не имею, что свершила с тобой Река, — перебил Эмарис. — Признаю, что у тебя открылись и другие силы, которых, судя по всему, Река вовсе не знает. А еще я знаю, что ты свершил паломничество, а значит, способен одолеть самых страшных врагов, тех, что внутри. Считай эти слова проявлением отцовской заботы, если тебе так легче. Почаще представляй, как ты, обессиленный, с переломленным хребтом, истекаешь кровью в руках Эрлота на вершине башни и видишь, как погибают остатки армии Востока. И в этот момент…

— Эмарис, — перебил его Левмир. — Я ценю заботу, правда. Но видишь ли, здесь я кое-что понял. Возможно, понял в каземате, возможно — раньше, когда пришел к тебе с той дурацкой просьбой. Или еще раньше. Может, я начал это понимать еще тогда, в поселке, когда сжигал беззащитного баронета.

Левмир вытянул руку вперед, продолжая говорить, и Эмарис увидел, как издалека, яростно хлопая крылышками, приближается маленькая серая птичка.

— Я не хороший человек. Меня не пугает смерть невинных. Если Солнце и Река могут равнодушно взирать на то, как гибнут миллионы, то почему я должен волноваться больше? Они умрут? Пусть так. Зато исполнена воля Реки, что прислала меня сюда. И плевать, если ее воля — это просто глупая надежда маленького мальчика, вытащенная откуда-то из глубины и облеченная в слова. Я не хочу в этом разбираться, не хочу рассуждать о добре и зле. Волнуешься, смогу ли я пережить смерть великой армии ради освобождения Запада? Не беспокойся. Я сам готов уничтожить их ради встречи с ней. Я помню, ради чего шел к Реке. Все остальное давно уже не имеет смысла.

Птица уже близко и летит прямо к Левмиру, к его вытянутой руке, словно летучая мышь, несущая весть.

— Если бы ты шел к Реке ради этого, Река бы вас не разделила, — сказал Эмарис. — Не она твоя страсть, парень. Путь к ней. Твоя бесконечная попытка стать вровень. И ты готов умножать эту бесконечность снова и снова, отбрасывая себя назад. Можешь смеяться, но я хорошо знаю свою дочь. Она бы не смогла спокойно глядеть на гибель даже котенка, не говоря о людях. А у тебя нет этого страха, и потому ты боишься. Потому готов свернуть горы, нырнуть в пучину войны и увидеть столько смерти, чтобы отыскать в ней ужас для себя. Починить свою душу. И тогда уже воссоединиться с ней.

— Пустые слова, — прошептал Левмир, когда в указательный палец вцепились коготки.

Поднес птицу к самому лицу, всмотрелся в бусинки глаз. Рука задрожала. Взгляд вновь переместился к точке на небосводе.

Издав измученное щебетание, птичка перескочила на плечо к Эмарису, и вампир вздрогнул, покосившись на нее. Когда же повернулся к Левмиру, успел заметить лишь его силуэт, который тут же распался на сотню таких же маленьких птичек. Стая устремилась вперед и вверх, туда, где все отчетливей прорисовывалось красное пятнышко в небе. Пятнышко, означающее смерть.

— «Пустые слова», — повторил Эмарис. — Похоже, сегодня малыш кое-что о себе узнает.

Открыв глаза в последний раз, Айри увидела кусочек голубого неба и ярко-красный бок воздушного шара. Должно быть, высоко поднялся. Холодно. Или просто знобит. Какая теперь разница.

Айри положила себе не закрывать больше глаз. Лететь к Солнцу и прятаться за фальшивой темнотой? Вот уж глупости!

Холодно, тошно, оборвать бы все мучения разом. Да нельзя, Солнце таких не примет.

Чтобы отвлечься, Айри принялась перебирать все свои счастливые воспоминания. Сначала из раннего детства. Вот они гуляют с мамой по берегу моря. Айри нашла огромную раковину, и мама смеется. «Ты мой маленький Лучик», — гладит по голове. Айри рада. Айри еще не уверена, что ее зовут Айри. Чаще всего она — Солнечный Лучик.

Еще несколько ярких картинок с улыбающимся маминым лицом. Потом улыбка меркнет, лицо бледнеет и превращается в красный воздушный шар. Айри бежит за ним. Спотыкается, падает, расталкивает собравшихся на улице зевак.

Никто ее не удержал, никто не утешил. Отец предавался скорби в одиночестве. Кажется, он забыл вовсе об Айри. И она бежала до самой пустыни и дальше, по пескам. Когда крошечное пятнышко воздушного шара скрыла тьма, Айри еще продолжала бежать. В памяти почему-то крутились легенды об Алой Реке, дойти до которой можно, только перешагнув отчаяние. Может, и здесь так же? Если совсем-совсем не сдаваться, то рано или поздно получится вернуть маму. Или не вернуть, а пойти с ней, куда поведет.

Рано утром обессилевшую княжну нашел пустынник. Не иначе как благодаря чуду один из этих странных молчаливых людей подошел так близко к людским поселениям, заметил занесенную песком девчонку и узнал ее. Пустынник донес Айри до самого дворца и, положив на крылечке, удалился. Он все время молчал, весь день. Айри тоже молчала. Наверное, они поняли друг друга так хорошо, как не смогли бы за годы болтовни. Айри поняла, почему люди уходят жить в пустыню — там спокойно и одиноко, нечего терять, кроме воды и еды. Пустынник понял, что за горе выгнало девочку в путь, и не позволил ей отправиться вслед за матерью.

Словно разматывая клубок ниток, Айри пыталась отыскать еще хоть одно светлое воспоминание, но видела лишь ужас. Пусть так. В последний раз можно вспомнить все.

Трепещущий бок воздушного шара превратился в раскрасневшееся от выпитого лицо князя Торатиса. Отца, так правильно. Теперь можно, недолго вздрагивать осталось.

Середина лета, Айри празднует день рождения. Гостей немного, их с каждым годом все меньше. Несколько министров из богатых семей пришли с детьми. Айри исполняет танец живота, двое мальчишек не отрывают от нее глаз. Должно быть, один из них сегодня попытается поговорить наедине. Айри тринадцать лет, а значит, она может заключить брак, достойный и выгодный. Один из мальчишек ей нравится. Он почти не смотрит на ее тело, пытается встретить взгляд и улыбается. Рядом сидит его сестра, с таким же добрым, открытым лицом. Она после окончания торжества подходит к Айри, предлагает съездить на прогулку. Конечно, Айри согласна. Нужно только сказать отцу, который перебрал вина и ушел к себе, сославшись на важные дела.

Айри постучала, вошла в темную, с закрытыми шторами залу. Что-то говорила, смеялась.

«Он тебе понравился?» — спрашивает отец. «Кажется», — смущается Айри. Она села на край кровати. Ладонь отца гладит ее руку, плечо, шею.

«Тебя никто не заберет», — шепчет чужой, страшный голос. «Папа? — удивляется Айри. — Мне ведь можно погулять? Я хочу подружиться с девочками, они такие забавные».

Он должен обрадоваться, ведь после смерти матери Айри ни с кем не дружила. Понадобилось время, чтобы растопить кусок льда в сердце. Два года. Сегодня лед растаял, сегодня Айри поняла, что может выйти из дворца, может дружить и любить, как все.

Но папа не радуется. Его поглаживания становятся все грубее. Когда Айри настигает страх, уже поздно. Он сильнее, он больше. Остается лишь кричать до звона в голове, плакать и надеяться, что сейчас, вот-вот, кошмарный сон развеется.

Но это все остальное обратилось в дым, а кошмар остался. Все смешалось. Бегство из дома. Неделя на улице, неделя голода. Айри знала, что можно просить милостыню, но стыд не позволял показываться на глаза.

В помойной яме ночью кто-то нашел ее и отнес Мирунге. «Нет у тебя больше судьбы, — сказала колдунья на следующий день. — Отцу своему ты не дочь, мужу — не жена. Ни судьбы, ни жизни. И за грех твой унесет тебя Алая Река. Если Мирунга не поможет. Мирунга умеет заклинать Реку. Но Мирунге нужны монеты».

Сначала были монеты, потом — другие услуги. Айри вернулась домой. Айри брала деньги человека, которого боялась и ненавидела, чтобы отдать их старухе, которую боялась и ненавидела ничуть не меньше. А потом случилось что-то странное.

Придя однажды домой, Айри обнаружила гостя — первого, с тех пор. Его серо-стальные глаза пронзали насквозь, и от каждого взгляда бросало в дрожь. Казалось, ни одной, даже самой маленькой тайны нельзя от него утаить.

«Этот человек утверждает, что он — вампир, — сказал князь, избегая смотреть дочери в глаза. — Он просит нас не двигаться на запад, а сам хочет остаться здесь».

Рядом сидел вампир, но Айри боялась отца. Да что может сделать вампир? Убить? Тоже мне, ужас.

Вампир сделал больше. Он дал Айри надежду, смутную и непонятную. Через месяц после знакомства Айри встретила его в трущобах. Вернее, это он ее нашел, когда она отбивалась от пятерых пьяных головорезов.

Скорость, сила, безжалостность — вот что поразило княжну. Минуты не прошло, как все пятеро превратились в бескровные трупы. «Держи. — Эмарис бросил ей кошелек одного из мертвецов. — Купи себе новое платье, это больно коротко становится».

Было много таких встреч, случайных и не очень. И каждый раз сердце Айри замирало. Он хотел помочь, ничего не требуя взамен. Он радовался ее победам и хмурился над поражениями. Он не пытался стать ей другом, и за это Айри была ему благодарна больше всего. Он учил ее метать ножи и сражаться с противником, который гораздо сильнее человека.

Айри моргнула, стряхивая теплое, как одеяло, воспоминание. Алый шар, синее небо. Холодно. Щебет. Айри скосила глаза и увидела маленькую серую птичку, усевшуюся на бортике корзины. Все так же наклоняет головку то влево, то вправо, разглядывая Айри поочередно обоими глазами. Дрогнула рука, не в силах подняться, но птичка поняла жест. Взмах крыльев, и крошечные коготки вцепились в указательный палец.

— Заберешь мою душу к Солнцу? — шепнула Айри.

Глядя в желтый глаз необычной птички, Айри отдалась последнему воспоминанию, самому прекрасному за всю жизнь. Три дня непонятной войны, слез и смеха, взлетов и падений. Странный поцелуй между сном и явью. Рикеси… Эта глупенькая, но такая верная душа. Пали оковы Алой Реки, освободив княжество. А потом… Потом была ночь, будто живительный поток, смывшая всю боль и отчаяние. Ночь, пережив которую, Айри сложила оружие. Теперь можно уйти. Теперь можно не бояться. Если еще что-то осталось в жизни, вряд ли оно стоит усилий.

— Лети! — Айри шевельнула пальцем, сгоняя пичугу. — Забери меня, я уже готова.

Но птичка сидит, вертя смешной головешкой. Влево-вправо, влево-вправо. Открылся клювик, послышалось чириканье.

— Лети же ты! — улыбнулась Айри.

От слез все расплылось, и Айри почудилось, будто вместо одной птицы стало две. Почудилось ли? Ведь когти второй птицы впились в запястье. А вот еще одна, опустилась между этими двумя. Целая стая птиц, гомоня, заполнила пространство корзины. Когда они исчезли, Айри ощутила прикосновение. Чьи-то руки держат ее ладони.

— Левмир, — прошептала Айри. — Ты меня заберешь?

— Да, — сказал он, наклонившись. — Пойдешь со мной?

— Пойду. — Айри обняла его. — Скорее…

Прежде чем она поняла, что это не видение, что Левмир спрашивал о другом, шею пронзила боль. Как в ту самую ночь, о которой только что вспоминала.

Вместе с потоком крови рванулись наружу воспоминания. Они превратились в красный шар, улетающий вверх и вдаль, а она, глупая малышка, бежала вслед за ними, вытянув руки, плача, спотыкаясь. Шар уносил умирающую маму, старую судьбу, мучительную смерть и жалкую жизнь. «А что у меня останется? — закричала Айри. — Кто я?!»

Шар исчез. Стало темно, Айри остановилась. «Кто я? Кто я?» — эхо разносит крик в темноте. Между пальцами левой руки появились метательные ножи. Правая ладонь обхватила рукоять сабли. Прежде чем Айри успела удивиться, впереди вспыхнул костер. Еще один и еще — целая вереница огней уводит вперед. Айри пошла огненной тропой, ступая по языкам пламени, но не чувствуя боли.

«Я — Айриэн, идущая сквозь огонь».

Вереница закончилась, Айри прыгнула в темноту, ножи полетели вперед, сабля свистнула, рассекая воздух. Снова мрак, ни проблеска света. Где-то далеко другая Айри приникла губами к ране и принялась пить кровь, похожую на густой сладкий сок, которым невозможно напиться.

Еще один взмах, и лезвие сабли засияло так ярко, что тьма исчезла из целого мира. Айри видела весь его. Огромный материк, напоминающий корчащееся в судорогах чудовище. Видела пустыни, разделившие Запад и Восток, пламя, пожирающее город на Северо-Западе. Видела черную крепость, внутри которой затихла сила, границ которой не ведает никто. Видела страшных тварей, разбросанных Алой Рекой по миру. Многие жили в пустыне, иные — в лесах, а одна, самая страшная — в море.

«Я — Айри, Солнечный Лучик».

Весь свет из целого мира огненной стрелой вонзился в сердце Айри, и сердце замерло. Смерть? Нет, не похоже. Другая жизнь пришла и выжгла старую дотла.

Айри оттолкнула руку Левмира, вытерла губы тыльной стороной ладони.

— Прости. — Она услышала шепот Левмира. — Прости, но я не мог позволить тебе погаснуть.

Айри смотрела вверх, на алый шар, на небо, которое из голубого превратилось в темно-синее. Как это странно — ни холода, ни страха, ни боли. Дышать — и то не нужно.

— Я не погасну.

Вскочила на ноги. Корзина закачалась, когда рядом поднялся Левмир. Выглядел он скверно. Лицо бледное, под глазами — круги. А сами глаза…

— У меня такие же? — Пальцы Айри коснулись века.

— У тебя таких долго не будет, — ответил Левмир. — Глаза чернеют от голода.

Горелка плевалась искрами, чадила. Края шара уже начали тлеть.

Левмир перехватил взгляд Айри:

— Пора отсюда.

— Это точно.

Левмир не успел даже вздрогнуть — Айри выдернула палаш у него из ножен.

— Пригнись!

Пустынник, прикрывая глаза от солнца, следил за тающим в небесах воздушным шаром. Пять лет назад он видел такой же. А поутру обнаружил в песках несчастную девчонку. Последнюю из тех, кто был достоин Солнечного погребения. Значит, сегодня пришел ее черед. Так быстро, так несправедливо. Пустынник проронил бы слезу по этому поводу, но вода в пустыне слишком ценна. Поэтому он просто смотрел, отдавая дань уважения династии рожденных Солнцем. Династии, которая сегодня оборвалась.

Но что-то случилось там, в высоте. Маленькое пятнышко распалось на две части, одна, охваченная пламенем, полетела вниз. Сердце пустынника дрогнуло. Неужели Солнце отвергло несчастное дитя? Неужели даже в этом, последнем вознесении ей отказано?

Он побежал, не отрывая глаз от падающей средь бела дня звезды. Не знал, зачем тратит столько сил и влаги, почему добежать, увидеть, стало так важно.

Звезда рухнула с громким взрывом, взметнулся столп огня и песка, до ушей донесся заливистый девичий смех. Пустынник остановился, тяжело дыша. Далеко впереди из пламени вышли две фигуры. Девушка в сером платье, с распущенными волосами, и парень в красном кафтане. Пустынник видел только их спины, их сцепившиеся руки.

Они шли к городу, оставляя за спинами мертвую пустыню.