Потерявшие судьбу

Глава 37

Половина князей оказались приверженцами Алой Реки, другая половина — Солнца, поэтому много спорили о времени начала заседаний. Точку в споре поставил усталый князь Торатис, сказав, что собираться будут через раз: то утром, то вечером. Тридцать правителей склонили головы и провозгласили Торатиса Князем Князей, за выдающуюся мудрость. Торатис в ответ лишь кисло улыбнулся. После того как узнал, что произошло с Айри, он будто сразу же постарел лет на десять и утратил интерес ко всему.

«Так Алая Река карает отступников», — говорил он.

«Придержал бы язык! — одергивал его Эмарис. — Твою дочь спасли от смерти. За это нужно благодарить — хоть Солнце, хоть Реку, хоть Фиолетового Трехглавого Крокодила. Но правильнее — того, кто осмелился совершить верный поступок».

«Верный?» — сомневался князь.

«За последние дни я видел твою дочь три раза, и все три раза она смеялась, — сказал Эмарис. — За предыдущие три года я не слышал ее смеха ни разу».

Слова Эмариса повлияли на князя. Однажды утром Левмир обнаружил у дверей своих покоев большой сундук, в котором нашел десяток перемен одежды, на этот раз выдержанной в темных тонах, и множество золотых изделий — от монет до украшений, названия которым он не знал, да и знать не хотел.

— Вот это да! — восхищенно выдохнула вездесущая Рикеси. — Какой вы счастливый!

Левмир в ответ повесил ей на шею золотую цепочку с красивым камешком почти черного цвета.

— А зачем это все мне? — пожал плечами Левмир в ответ на возражения покрасневшей девушки. — Не самому ведь носить. Здесь меня кормят, а на Западе сейчас на золото ничего не купишь.

— У вас же есть любимая девушка! — нахмурилась Рикеси, старательно пряча цепочку под одежду. — Разве ей не будет приятно?

Левмир попытался представить И, с восторгом перебирающую драгоценности, и… у него получилось.

— Вот-вот! — закивала Рикеси. — Так что берегите сундучок, а я побежала, дела у меня.

Рикеси унеслась, спасая подаренную цепочку, а на ее место тут же пришла Айри. Окинув содержимое сундука придирчивым взглядом, она изрекла:

— О, мое приданное? Блеск! Поехали в город, напьемся.

Левмир опешил, не зная, против чего возражать первым делом. Новая Айри немного его пугала. Внутри девушки теперь постоянно бушевал огонь, и как он вырвется наружу, предсказать было невозможно. Айри как будто родилась вампиром и всю жизнь ждала, пока ей об этом напомнят.

Растерявшись абсолютно, Левмир осторожно начал разговор о приданном уже в карете, несущей их с Айри в город — напиваться.

— Я ведь уплыву на Запад, — сказал он, глядя в окошко.

— Да, конечно, я слышала, — отозвалась Айри. Она жонглировала семью золотыми монетами и как раз подумывала добавить еще парочку. — Надо же, раньше только пятью получалось!

— Ты ведь не отправишься со мной? — робко продолжил Левмир. — Кто-то должен остаться управлять княжеством.

— Ну разумеется, я останусь и буду тебя ждать. — Айри довела число монет до десяти. — Побеждайте своего Эрлота и возвращайтесь. Съездим в город, напьемся.

— Вот как раз о возвращении… Ирабиль…

— Об этом не волнуйся, — перебила Айри. — Здесь ты можешь иметь хоть триста жен по закону. Если хочешь, за время твоего отсутствия я выстрою для нее отдельный дворец. У принцессы Запада будет полный достаток, собственный штат прислуги и, возможно, доля от налогов. Мы весело будем жить здесь. Может, даже как-нибудь съездим все вместе в город, напьемся.

Закрыв глаза, Левмир попытался представить переезд И на Восток. Не сумел. Зато представил, как говорит ей обо всем этом. Вот сверкают зеленые глаза, сжимается острый кулачок… Да, так все и будет. Потом, когда у него зарастут все переломы, настанет черед слез, извинений и клятв.

Карету тряхнуло, Айри сделала неверное движение и монеты рассыпались по полу.

— Ах, какая жалость! — всплеснула руками княжна. — Я совсем забыла, что ты передал мне кровь, и я тебе теперь все равно что дочка. Увы, ничего не выйдет. Нет, ты, конечно, можешь привести ее сюда, и дворец я построю, мне не сложно. Мы можем даже напиться, но не целовать тебе уст моих сахарных, не погреться тебе у огня моего…

Айри прятала лицо, усердно собирая с пола монетки, но, когда подняла последнюю, выпрямилась, и сдерживаемый смех вырвался на волю.

Левмир с облегчением улыбнулся.

— Ты шутишь, — сказал он. — Я уж думал…

— Рикеси была права. Ну как так можно? Если даже я тебя, после всего, что было, могу поколебать… Знаешь, на месте Эрлота я бы выставила против тебя какую-нибудь девчонку. Она проведет с тобой две минуты, и война закончится. Учись сражаться, Левмир. Бой — это не только когда у тебя палаш в руке.

Говоря, она коснулась его ладони, заглянула в глаза. Левмиру стало стыдно. Действительно, о чем только что думал? Ведь нет, да и быть не может между ними тех прежних чувств.

— Ты слишком мудрая, чтобы я считал тебя дочерью. — Левмир сжал пальцы Айри, погладил ее ладонь. — Будь мне сестрой.

— Как скажешь, братик, — кивнула Айри.

— Ну, так… Куда же мы в таком случае едем?

— Ах, я не сказала? В одну паршивую забегаловку, где подают неплохое вино, как говорят в трущобах. Видишь ли, ты сам говорил, что мне нужно учиться пить кровь, и я хочу начать сегодня. Но кусать людей на трезвую голову… — Айри содрогнулась. — Нет, давай начнем с чего-нибудь приятного.

Проезжая рынок, они услышали грохот и вдвоем, как дети, приникли к одному окну. Черный храм Реки окружили странные деревянные конструкции. Что-то в них двигалось, раздавались удары, и стены храма осыпались.

— Стенобитные орудия, — пояснила Айри. — Тараны. А я бы пригнала баллисты.

Голос ее звучал зло, но когда Левмир повернул голову, увидел, что княжна улыбается. А по щекам текут слезы.

Глубоким вечером, когда, засветив многочисленные свечи, князья устроились в одном из залов, чтобы обсудить структуру будущей совместной армии, Эмарис, также сидевший за длинным столом, застонал и спрятал лицо в ладонях. Спросить его о причинах такого отчаяния никто не успел — в окно ворвалась стая летучих мышей.

Князья, большая часть которых знала, что это может означать, повскакали с мест, но летучие мыши вели себя миролюбиво. Описав круг над столом, они, все как одна, упали возле дальней стены и превратились в Айри, которая взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие.

— А все-таки я первая! — каким-то не своим голосом воскликнула она. — Слышишь? Ах, не слышишь…

Тут в окно влетела еще одна стая, которая повела себя схожим образом, и вскоре возле Айри очутился Левмир. Ему, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за плечо Айри. Князья чувствовали запах вина. Эмарис — запах крови.

— Как прошло? — спросил он, глядя на Левмира.

Левмир окинул взглядом собравшихся князей и кивнул Эмарису — разговоры о том, чтобы научить Айри кормить свою бессмертную сущность, возникли несколько дней назад, и сейчас Левмир прекрасно понял, что имеет в виду Эмарис. Все прошло отлично.

— Ты говорила, здесь никого не будет! — повернулся Левмир к спутнице.

— Да? — удивилась та. — Что-то напутала.

— Айри! — Князь Торатис поднялся, опираясь кулаками о стол. — Неужели обязательно вести себя таким образом перед нашими уважаемыми соседями?

Он вздрогнул, когда дочь смело и спокойно встретила его взгляд и неуклюже присела, изобразив нечто вроде реверанса. В облегающем платье ее жест выглядел так потешно, что князья негромко рассмеялись, некоторые даже похлопали в ладоши.

— Прошу простить, великий князь, — пробормотала Айри. Она успела запустить сердце, и язык с каждым мигом заплетался все сильнее. — Должно быть, я и вправду позволила себе лишнего. Но позвольте лишь сказать, что на вашем собрании явно кого-то недостает. Вот я вам его и привела. А за сим — разрешите удалиться.

Следующее приседание прошло еще хуже — если бы не Левмир, княжна грохнулась бы на ковер.

— Нет-нет, спасибо, я дойду сама, — зевнула Айри и, высвободив руку, направилась к выходу из зала. Князья проводили ее взглядами.

Эмарис сидел рядом с Торатисом, а место слева от него пустовало — никто не решался сидеть так близко к вампиру и, может быть, возражать ему. Теперь сюда опустился смущенный Левмир.

— Мы как раз обсуждали численность армии, — сказал Эмарис и поглядел на соседа справа. — Что выходит?

Торатис обратил взгляд к листу бумаги, на котором только что каждый князь записал количество бойцов, которых мог выставить для похода.

— Выходит без малого триста тысяч. — Торатис повернул голову к Эмарису. — Как по мне, такая армия победит кого угодно. Вопрос скорее в том, хватит ли кораблей, учитывая, что еще поедут лошади, провизия, пушки…

— Пушки ни к чему, — покачал головой Эмарис.

— То есть как так — ни к чему? — подскочил Абайат, взмахнув своим нелепым хвостом. — Знает ли этот твой Эрлот, каково получить ядром в голову? Я хочу с ним побеседовать на эту тему.

— Думаю, представляет, — холодно отозвался Эмарис. — А ты знаешь, каково получить тем же самым ядром в голову? Ну, после того как он его поймает и швырнет обратно? Или когда взглядом подожжет порох, и пушка взорвется?

Эмарис в наступившей тишине отобрал у Торатиса листок, покачал головой.

— Баллиста, катапульта, онагр, таран… Нет, это там не понадобится. Постойте… Слоны?!

Эмарис нашел взглядом самого низкорослого князя, который единственный носил на голове нечто, называемое «тюрбан». Князь кивнул:

— Мои люди бьются на слонах!

— А сколько жрут твои слоны?

Левмир склонился к Эмарису.

— А что такое «слоны»? — прошептал он.

— Лучше тебе не знать. Нет, никаких слонов!

— А верблюды? — подскочил князь в тюрбане. — Верблюдов, скажешь, тоже не брать?

— Верблюдов можно пару штук, — задумчиво проговорил Эмарис. — Они смешные. Дочке покажу, если встретимся. Хотя, она бы и слону, наверное, обрадовалась… Ладно, я отвлекаюсь. Лошади, верблюды — согласен. Слоны — нет. И никаких пушек, никаких осадных орудий.

— Мне казалось, придется брать крепость, — продолжал возмущаться Абайат, чувствуя молчаливую поддержку остальных князей.

— Знаешь, чем вампиры отличаются от людей? — Эмарис пронзил его взглядом, заставил сесть. — Кармаигс стоит в низине.

Абайат тряхнул головой, и Левмир едва удержался от смеха — дурацкий хвостик на голове князя снова закачался.

— Что значит — «в низине»?

— Почему все ваши княжества стоят на возвышениях или равнинах? Не для того ли чтобы усложнить задачу врагам? Чтобы видеть их издалека? Так вот, у вампиров таких мыслей нет. Кармаигс выстроен в низине и лишь частично окружен лесом. Потому что когда начинается война, вампир знает — стены ему не помогут. Когда воюют, смотрят в глаза друг другу. Если мы сможем добраться до крепости, если перебьем всех вампиров, Эрлот сам выйдет нам навстречу. И вот тогда, о храбрейший, начнется война. Только тогда — не раньше. Поэтому вышвырните всю эту дрянь и лучше возьмите побольше людей.

— Были бы эти люди, — проворчал тот самый князь, что хотел остаться, когда все уплывут. — Лично я выставил всех. Если трехсот тысяч мало… Великая Река, да о чем мы говорим? Что значит — «мало»? Как будто нужно первыми полками накормить какое-то чудовище! А потом, когда оно, сытое, уснет, малым числом подкрасться и отрубить ему голову!

— Ну вот, среди вас появился тот, кто понимает ситуацию верно, — кивнул Эмарис.

Тишина.

— Мы все еще можем отказаться? — послышался чей-то голос.

— Безусловно. Но… Простите, вы не могли бы продолжить? — Эмарис обратился к тому же князю, что говорил о сытом чудовище. Князь, побледневший и злой, окинул взглядом собравшихся.

— Смысла нет отказываться, — сказал он. — Если не победим в атаке — здесь нас просто размажут, когда мы того и ждать не будем.

Тут Левмир, все последнее время молча глядевший на лакированную поверхность стола, встрепенулся и посмотрел на Торатиса:

— А сколько заключенных в ваших казематах?

В этот раз тишина длилась дольше. Все смотрели на Левмира сперва с удивлением, потом — с ужасом, и, наконец, наружу прорвались другие чувства.

— Проклятая Река! — Бинвир ударил кулаком по столу. — Зачем ты засунула столько ума в этого младенца и обделила меня? Додумайся я вывести смертников в поле, давно бы уж владел той деревней, ничего не потеряв!

— Такого, кажется, никто еще не делал, — пробормотал Абайат. Ему явно было не по себе от предложенного.

— Так почему не начать?

— Правда! Мужчины уйдут на войну, а эти негодяи будут просто ждать, пока топор палача освободится?

— А пожизненные?

— Вот когда ты прав! Этих — в первую голову!

— Я бы и других прибрал. Тех, что за убийства.

Левмир переводил взгляд с одного говорившего на другого и тщетно искал в сердце хоть крупицу детского страха, жалости к тем людям, о которых сейчас говорят князья. Но лишь одна мысль не давала ему покоя: придется запомнить лица князей, выучить имена. Придется жить с ними достаточно долго, прежде чем корабли причалят к западным землям.

Торатис первым написал число на листе и толкнул его вправо.

— Понимаю, точных цифр мы не вспомним, но приблизительно…

Листок совершил полный круг и вернулся к Торатису. Тот пробежал его глазами.

— Плюс еще почти сотня тысяч.

— Уже веселее, — кивнул Эмарис.

На этом собрание завершилось. Поднимаясь к себе по застланной алым ковром лестнице, Левмир обнаружил Айри. Не то силы внезапно покинули ее, не то она хотела дождаться Левмира, но уснула, развалившись на двух ступеньках.

Левмир обернулся — за ним шел только Эмарис.

— Объясни ей утром, что можно вести себя и посдержанней, — сказал тот. — Она останется княжить и, если будет продолжать в таком духе, ни к чему хорошему не придет.

— Не представляю, чтобы она осталась, — сказал Левмир, подняв Айри на руки. — Кажется, она и сама не представляет. Эта страсть, о которой ты говоришь… Не похоже, будто ее страстью было — управлять княжеством.

— Не похоже. Но она не настолько забыла, что значит быть человеком, чтобы отказаться от возложенных обязанностей. Должно быть, это для нее даже хорошо.

Эмарис помолчал. Потом улыбнулся. Так, будто собирался живьем выдрать из кого-то душу.

— Я прогуляюсь. — Он развернулся и пошел по лестнице вниз. — Утром приезжай на плавильни, есть дело. Попроси сестру, она тебя доставит, только внутрь не пускай.

— Откуда ты узнал? — крикнул вслед Левмир. Ни он, ни Айри никому не успели рассказать об утренней договоренности.

— Просто ты слишком мал, чтобы иметь детей.

Костлявая рука бросает монеты в мешочек, сухие губы медленно шевелятся, отсчитывают деньги. Старуха сидит за столом, на котором места нет от горшочков и склянок. Стены и потолок тесной каморки увешаны пучками растений, высушенными трупиками животных. В воздухе густыми волнами плывет аромат гнильцы.

— Сто пятьдесят, — прошипела старуха, пряча мешок под скамейку. — Какая щедрая была девочка. Жаль, что мертвая.

Хриплый смех прервал стук по стеклу. Старуха вздрогнула. С трудом передвигая ноги, подошла к маленькому круглому оконцу, стерла копоть. Снаружи билась летучая мышь.

— Заходи, ночной странник, — сказала старуха и открыла окно. — Вечно вас тянет к Мирунге.

Мышь влетела в каморку, повисла над скамьей, яростно хлопая крыльями.

— Дьявол! — заорала старуха. — Дьявол, дьявол!

— Всего лишь вампир, — улыбнулся Эмарис, устраиваясь на скамье.

Горшочки загремели, когда по ним пробежались его пальцы. Две склянки упали и разбились. Старая Мирунга жалась к стене, беззвучно шлепая губами.

— Ты меня удивила, — заговорил Эмарис. — Я впервые столкнулся с человеческой магией. Оказывается, есть в мире и такая сила. Но ты допустила страшную ошибку. Поняла ведь, что имеешь дело с вампирами, и не отступила.

— Мирунга не отступает, — сказала старуха. — Мирунга идет до конца.

— Считай, дошла. Зачем навела порчу на девчонку? Она с лихвой тебе заплатила.

— Мало! — улыбнулась Мирунга, вновь чувствуя себя хозяйкой. — С Мирунгой так нельзя.

Эмарис кивнул, будто и не надеялся услышать другого.

— Я хочу, чтобы ты сняла порчу. Сейчас жизнь девчонки вне опасности, но я не знаю, чего от тебя еще можно ждать.

— Вне опасности? — Старуха хихикнула. — Лжешь, вампир. Она сейчас умирает, если уже не мертва!

— Пусть так. Ты снимешь порчу?

— Не-а, — ухмыльнулась Мирунга. — Сперва пускай князюшка на коленках приползет.

— Не приползет, — сказал Эмарис и вытащил из кармана кучу скомканной бумаги. — Вот все записки, что ты слала во дворец с летучими мышами. Извини уж, но они все летели ко мне, князь даже не знает о твоем существовании. Отступись. И никто больше не пострадает.

— А чем ты меня пугать-то вздумал? — засмеялась колдунья. — Смертью, что ли? Так не боюсь я ее, не молодая.

— Сэдрик.

Мирунга замерла с открытым ртом.

— Твой сын, верно? Он все тебе рассказывает, что во дворце творится. Иначе как бы ты поняла, что тебе принесли кровь вампира. Хочешь голову Сэдрика в красном колпаке? Просто украшение для твоего жилища.

— Ты не посмеешь, — прошептала Мирунга.

— Я? — Эмарис засмеялся. — Не посмею? Старуха, да я могу всех жителей твоего вонючего района перебить до рассвета, а к закату уже забуду об этом. Хватит болтовни. Сделай то, о чем я тебя прошу, и мы расстанемся.

Огонь потух в глаза Мирунги. Ворча проклятия, она опустилась на колени. Скрипнула, перевернулась половица. Эмарис увидел в руках старухи крошечную куколку. Двумя пальцами Мирунга размотала волос, опутавший куколку. Протянула Эмарису.

— Сожги, — сказала она. — Дурной человек найдет — дурное дело сделает.

Эмарис не протянул руки. Перевел взгляд с куколки на старуху.

— Это все?

— Говорят тебе — забери волос и сожги! Все, связь разорвана.

— Хорошо. — Эмарис поднялся с лавки. — Сожгу. Не переживай за сына, никто его не тронет. Он спокойно догниет в тюрьме.

Посмотрев в окно, Эмарис прищурился. В тишине явственно щелкнул шпингалет. Старуха вздрогнула.

— Дети не отвечают за грехи родителей, — продолжил Эмарис. — А ты заставила ее три года платить за грех отца. Три года несла чушь, пичкала всякой дрянью, колдовала, подсылала наемников — за ее же деньги. Все могло сойти с рук Мирунге. Но вот Река прислала ей видение. Большие перемены. И решила Мирунга напоследок выжать из девчонки все соки.

— У нее не было судьбы! — каркнула ведьма. — Кабы не я — померла бы давно девчонка!

— Такие, как она, не помирают. Такие доходят до Алой Реки и бегут обратно вприпрыжку. Смерть — для других. Таких, как я. Таких, как ты.

Остановившись у двери, Эмарис щелкнул пальцами. Одновременно вспыхнули все пучки сушеных трав, каждое мышиное тельце. Огонь, сперва голубоватый, а потом красный, настоящий, заполнил каморку. Провожаемый воплем Мирунги, Эмарис вышел, притворил за собой дверь.

— Какой же я скверный, — пробормотал он, шагая прочь от деревянного дома. Отойдя на десяток шагов, вскинул голову и закричал:

— Пожар!

Почти сразу крик подхватили. Вокруг заметались тени, силуэты. Запах дыма уже разносился по улице.

Должно быть, летели дни. Арека удивлялась тому, как скомкалось, смешалось время. При свете солнца вокруг летали призраки, раздавались безжизненные голоса. Говорила что-то Атсама, но тут же махала рукой. Приходил лорд Каммат и возмущался обнаруженной в постели голове какого-то баронета.

«Подумаешь, — зевала в ответ Атсама. — Я у себя в постели иногда и не такое нахожу, особенно если посвистеть накануне».

Арека засмеялась этой фразе, и Каммат, дико посмотрев на нее, ушел. Потом опять говорит герцогиня, но слов уже не разобрать.

Лишь после захода солнца в голове прояснялось, волшебная мелодия разгоняла туман. Возможно, летели дни…

Другие больше не появлялись. Люди словно почувствовали, что нынешняя музыка — не для них — и в лучшем случае прислушивались у раскрытых окошек.

Сидя рядом с тем, имени которого узнать так и не удалось, Арека улыбалась. Теперь ей хватало смелости каждый раз брать его за руку, и каждый раз он в ответ сжимал ее пальцы. А потом музыка кружила весь мир в хороводе волшебных видений.

— Ты не любишь меня, — резко сказал мальчик, и Арека замерла с приоткрытым ртом.

Он повернул голову, темные глаза отразили луну. Робко запели цикады, усыпленные было свирелью.

«Что? Ты о чем? Да я вовсе не… Но почему?» — ничего этого сказать не успела.

— Поверь, — попросил Мальчик, который теперь выглядел каким-то беззащитным. — Таких, как я, нельзя любить. Мы, как звезды, лишь светим влюбленным.

— Что за глупость… — Арека опустила голову, пряча жгучие слезы. И так обидно слышать его тихий смех…

— Самая большая в мире глупость, — произнес Мальчик. — Нельзя любить звезду. Звезды могут лишь светить, и они сгорают. Лишь огнедышащий дракон, что сможет заставить звезду гореть вечно, отважится быть с ней всегда.

— Что же сейчас со мной творится? — прошептала Арека, прижимая ладони к груди. Там, глубоко-глубоко, колотилось, грозя разорваться на части, сердце.

— Жизнь, — не задумываясь, ответил Мальчик. — Ты живешь, Арека. Впервые за долгое время стучит твое нежное сердце. Теперь будет больно. С каждым днем все больней и больней. Но ты обещай, что не заплачешь, когда я сгорю. Нет, не твои, но другие слезы боль усмирят от огня.

— Так говоришь, будто правда умереть собрался. — Арека все еще не решается ни поднять взгляд, ни отереть слезы. — Тебя ведь Атсама любит, что с тобой случится? Да она за тебя любому голову оторвет.

— Должно быть, не любому, да и не она, — как-то туманно ответил Мальчик. — Закрой глаза, Арека. Не думай ни о чем, я хочу проститься.

Она закрыла глаза, и все мысли, послушные его просьбе, разбежались.

«Прощай».

Так называлась эта песня без слов — «Прощай».

Сиреневые и голубые завитки звуков. Розовые, и совсем немного алых, будто пролитая кровь. Они заполнили тьму, закружились, размазались и слились в один нежный цвет, которому не было названия. Цвет и звук.

Арека ощутила пожатие и, стиснув пальцы его руки, прогнала глупую мысль о том, как он продолжает играть. Остальные мысли ушли сами, когда он поднял ее со скамьи и закружил в такт музыке; когда под ногами исчезла земля, а волосы разметал холодный ветер.

— Мы под самыми звездами, — прошептал он. — Их свет обнимает тебя.

Арека чувствовала его объятие, его губы и дрожала, и слезы струились бесконечными потоками. Холодный свет звезд пронизал насквозь, но внутри из искры разгорелось пламя.

— Храни его, — разлетелся шепот. — Вечность храни. Помни, как взлетела к звездам, но забудь безымянного.

— Я запомню, — шепнули непослушные губы.

Ветер утих, но осталась музыка, вновь разбившаяся на тысячи оттенков. Арека вдохнула запах старых книг, шелк простыни скользнул по беззащитной коже. И прикосновение, от которого она забыла, как нужно дышать.

Прощай, прощай, прощай, — пели голоса звезд.

Невесомые пузыри дивной музыки ринулись в нее, переполнили сердце и душу и с выдохом, со сдавленным вскриком улетели к звездам, погрузив мир в спокойную, умиротворяющую тьму, уступив тишину цикадам.

— Прощай, — услышала Арека.

— Прощай, — ответила она. И, прежде чем сон одолел смущенный рассудок, успела сжать в объятиях свет звезды.

— Поздравляю.

С трудом, будто весь день накануне провела в поле, Арека разлепила веки. Грязно-желтый свет утреннего солнца вливается в раскрытое настежь окно библиотеки. Атсама сидит в кресле и смотрит со странным выражением лица.

— Что ты сказала?

— Поздравляю, — громче повторила Атсама.

— Позд… с чем? — Арека покраснела, вспомнив беспорядочные видения минувшей ночи, но, несмотря на смущение, на губах расцвела улыбка.

Атсама заметила ее гримасу и усмехнулась, но тут же посерьезнела. Взгляд устремился в окно, пальцы выбивают неровную дробь на подлокотнике. Арека замерла, прижимая к груди простыню. Удары сердца все чаще, все сильнее, а вот кровь от лица отхлынула.

— Он вернулся.

Сбился ритм. Атсама с досадой прищелкнула пальцами и забарабанила вновь. Гулкий, тяжелый звук, как от капель дождя, бьющих по крыше.

— Кто? — Губы шевельнулись, но в груди не оказалось воздуха, чтобы вытолкнуть звук наружу.

— Он требует тебя.

Теперь Атсама глядит на нее. Арека смотрит и смотрит, не в силах поверить, стараясь отыскать лазейку. Но сон все дальше, солнце все выше, а вызов в глазах герцогини слишком страшен, чтобы принять его. Арека зажмуривается, коротко кивает.

Скрипнуло кресло.

— Прикажу подать завтрак.

И еще, спустя секунду:

— Жду в столовой.

Лишь только закрылась дверь библиотеки, Арека отбросила простыню. Одежда в беспорядке разбросана по полу, и Арека быстро ее собрала. Бросилась к окну. Утро. Люди и баронеты ходят, переговариваются. Прикусив нижнюю губу, Арека метнулась к дверям.

Коридоры, картины на стенах.

Вот и выход, свет солнца обжигает глаза. На миг замерев, Арека движется вокруг дома.

Скамейка. На ней развалился матерящийся мужик. Он пытается надеть явно малой сапог и на чем свет стоит костерит какого-то «сопляка», что убежал в его ботинках. Рядом хохочут другие мужики и бабы.

Его нет.

Арека смотрит на длинное дощатое строение. Вот она войдет туда, вот двинется между рядами коек. Видит его. Он лежит, такой бледный и беспомощный, как звезда, от которой днем осталось лишь смутное воспоминание. Что им даст эта нелепая встреча?

«Прощай».

— Ну не могу же я так, — прошептала Арека.

Подалась вперед, но рука опустилась на плечо. Арека остановилась. Понимала, что дрожит от рыданий, но не могла сдержаться. Хотела обернуться и обнять ту единственную, кто хоть что-то понимает, но и этого нельзя. Не здесь, не сейчас. Никогда.

— Завтрак на столе. — Мертвый, глухой голос.

— Да, — кивнула Арека и отвела взгляд от барака. — Да, идем.

После завтрака, не сказав друг другу ни слова, они пошли пешком, провожаемые удивленными взглядами баронетов. В прошлый раз, ночью, мертвый Кармаигс казался пугающим, но сейчас, при свете дня, он вселил в сердце Ареки настоящий ужас. Но только не за себя.

Пустые улицы, освещенные ярким светом, кричали о смерти. Выбитые окна, болтающиеся на петлях двери, одинокий крик птицы в тишине… Теперь и думать нечего о том, что город просто уснул. Город мертв, вот что ощутила Арека. А до бараков просто не успел добраться тлен.

На середине пути дорогу перебежала галдящая стайка ребятишек. Арека углядела несколько знакомых лиц и даже вспомнила имена. Сэгда, Унтиди… Не сразу поняла, куда они бегут, почему сейчас, здесь звучит смех.

— Школа, — тихо сказала Атсама.

Арека кивнула. Остановившись, они смотрят вслед детям, скрывшимся в переплетении улиц. Старый дворецкий Кастилоса продолжал бессмысленную войну, всеми забытый.

— Скажи правду, — попросила Арека, — на что он живет?

— Сама как думаешь? — поморщилась герцогиня. — Пошли. Нас ждут.

Арека кивнула. Она давно привыкла слышать не слова Атсамы, не голос даже, а что-то за ними. Что-то, что без обиняков говорило правду.

— Зачем тебе это?

Возможно, это был первый раз, когда ответ прозвучал одинаково. И слова, и голос, и то, что за ними, ответили разом:

— Не знаю.

Чудовищная исповедь, наизнанку вывернувшая душу. Арека не стала копать глубже.

Последний участок пути Арека едва проползла. Та сила, что обосновалась в башне, уже издалека стиснула волю своей игрушки черными ладонями. Еще чуть-чуть, и раздастся треск…

И тут, второй раз в жизни, Арека услышала исповедь Атсамы:

— Найди что-то, что нельзя уничтожить, и береги. Все равно, что это. Мечта, воспоминание, предмет, который ты не потеряешь. Даже если тебя разнесет на куски, даже если тебе придется душить сотню младенцев в день, так ты сумеешь выжить.

В памяти возникло лицо Мальчика.

— Что-то, что никогда не умрет, — сказала Атсама и ускорила шаг.

А Мальчик упрямо заиграл на свирели, не желая уступать место ничему другому. Улыбнувшись, Арека догнала Атсаму. Стало легче идти, хватка ослабла.

Громкий голос доносился издали. Резкий, отрывистый, полный лживых и презрительных ноток.

— Началось, — прошипела герцогиня, и глаза ее полыхнули красным.

Миновав ворота, Арека ахнула. Обычно все эти люди выбирались наружу маленькими группками, но теперь все до единого жители бараков высыпали во двор. Колышущееся море людей окружило крепость, многие сидели на крышах бараков.

«Как же они там все помещались?» — удивилась Арека. Казалось, загони людей обратно, и они едва смогут стоять, стиснутые в невообразимой тесноте.

Недалеко от двери в башню на сколоченном наспех помосте стоял барон Ринтер. Арека видела его несколько раз, но очень уж давно.

— Оголодавшие орды Востока идут сюда, чтобы отнять ваши земли, вашу еду! — кричал он, оглядывая затаивших дыхание людей. — Они — дикари. Им неведома жалость. Они убьют всех мужчин, а женщин заберут себе для утех. Они презрели Алую Реку и молятся солнцу! Ваших детей заставят поклоняться бездушному светилу.

Протискиваясь вслед за Атсамой через толпу, Арека смотрела на лица людей и пыталась понять, как они относятся к этой речи. Люди слушали внимательно, и постепенно в их глазах распускались цветы ненависти и страха.

— Но величайший король Эрлот в своей мудрости предвидел это. Вы проклинали его за эти бараки? Так начинайте благословлять, потому что он дал вам жизнь. Когда придет время, вы получите больше, чем мечтали. Те, кто идет поработить вас, станут вашими рабами.

— Эй, малыш, — окликнула Ринтера Атсама. — Папа знает, чем ты тут занимаешься?

Если бы сердце Ринтера билось, он побагровел бы от этих слов, ведь в ответ на них по толпе прокатился смешок. Те же люди, что передавали по цепочкам речь Ринтера, пересказали слова Атсамы, и если те, что стоят перед бароном, ограничились спрятанной в кулак ухмылкой, то с заднего двора громыхнул настоящий раскат хохота.

— Поучись-ка говорить уважительно! — взвизгнул Ринтер. — Я теперь — лорд.

— О, совсем большой стал, — улыбнулась Атсама, вызвав новые смешки. — Ну а я все еще герцогиня. Так что спрыгивай со своего насеста, вставай на колени и хорошенько оближи мне сапоги — запылились. Ну? Долго ждать не буду, спалю на месте.

Арека с испугом посмотрела на суровое лицо Атсамы. Не с ума ли сошла? Ясно ведь, что Ринтер выполняет приказ. Но черты лица герцогини быстро смягчились.

— Шучу, малыш, — улыбнулась она. — Продолжай. Ты остановился на том, как поработители поработятся порабощенными, или что-то в этом духе.

Схватив Ареку, она поспешила войти внутрь башни.

Окинуть взглядом место, которое до недавних пор привычно звала домом, Арека не успела. Со стороны обеденного зала вышел облаченный в неизменно черные одежды господин Эрлот, и улыбка на его устах, искренняя и добрая, напугала Ареку так, что задрожали колени.

Подойдя ближе, Эрлот кивнул в ответ на реверанс Атсамы, но взгляд его не отрывался от лица Ареки.

— Да уж, — прозвучали первые слова короля. — Все это было необходимо?

Как же быстро забылось это жуткое чувство, когда взгляд господина пронзает душу насквозь и не оставляет никаких тайн. Арека покраснела, но не смогла ни отвернуться, ни опустить веки.

— Ей стало плохо, я приняла меры. — Голос Атсамы звучит спокойно, даже вальяжно. — Мы ведь знали, что люди без кровопусканий…

— Это я могу понять, — перебил Эрлот. — Не понимаю лишь, как ты позволила испачкать простыни другой кровью.

Лицо горит, от слез все расплывается, но Арека стиснула зубы. Главное сейчас выстоять, а потом…

— Ах, это… — Смех герцогини так натурален. — Ну, детишки заигрались, что поделаешь. Не думала, что это — проблема.

«Что он может увидеть в моих глазах? — думала Арека. — А что узнает, когда…»

Ей не достало духу подумать об этом словами. Лишь яркий образ — и почти настоящее чувство, когда клыки пронзают шею. Сейчас Арека глядит на плотно сжатые губы господина и готова трястись от ужаса. Все неправильно, все слишком чудовищно, чтобы быть правдой. Если вот это — ее жизнь, и это существо ей — и повелитель, и возлюбленный, то что же осталось там, в маленьком, спрятанном в лесу домишке? Что, если не жизнь?

Эрлот улыбнулся:

— Поломали мою игрушку. — Со вздохом потрепал Ареку по волосам. — Ничего. Все можно починить, или собрать из обломков новое. Иди к себе, я навещу тебя позже.

Арека слишком поспешно ринулась к лестнице, но Эрлот не обратил на нее внимания. Теперь его взгляд сосредоточился на герцогине. Атсама выдержала с достоинством.

— Как в городе?

Атсама поморщилась и, не дожидаясь приглашения, прошла в обеденный зал. Она двигалась, как хозяйка, и Эрлот покорным гостем следовал за ней. Позволял играть.

— Все движется, как должно. — Атсама опустилась в кресло. — С единственным исключением: летучие мыши к большинству графов вылетели с запозданием.

— Причина? — Эрлот сел в кресло рядом, вполоборота, подчеркивая неформальный характер беседы.

Атсама старалась не допустить на лицо ни единого чувства. Даже с молчавшим сердцем нелегко. Хочется сбежать и забыться. Как и всю жизнь, только, наверное, сильнее.

— Каммат, Олтис… — Герцогиня зевнула и махнула рукой. — Думаю, ты ждал от них подобного.

Эрлот тихо рассмеялся:

— И что же предлагали? Полынь?

Атсама улыбнулась, а в голове пролетела вереница сохранившихся в памяти лиц. Кто еще из баронетов доносит? Хотя, возможно, Каммат и Олтис действовали по приказу, чтобы проверить ее. Или же течь у них в лодках…

— Полынь, что же еще. Думаешь, им хватит духу напасть в открытую?

Эрлот посерьезнел.

— Почему не приняла предложение? Почему даже не задумалась?

Только сейчас, спокойно и расчетливо, герцогиня позволила себе потупить взгляд.

— А зачем? — Дернула плечом, будто мысль отгоняла. — Ты уничтожаешь мир, но хотя бы знаешь, что делаешь. Они отработают в три раза быстрее, но при этом будут бегать ко мне каждый день и просить помощи.

Обдумав ответ, Эрлот кивнул.

— А что ты ожидал услышать? Признание в любви?

— Ну, было бы неплохо услышать подобное хоть раз в жизни, — улыбнулся король. — Говорят… — тут он рассмеялся, — что от таких слов замирает сердце.

Не удержавшись, герцогиня фыркнула и тут же прикрыла рот кулаком.

— Я бы с радостью, да не люблю лгать, — сказала, откинувшись на спинку кресла. — Обратись к своей зверушке. Она стосковалась.

— Что, устала изображать лучшую подругу?

Из тысячи мыслей, хороводом промчавшихся в голове, герцогиня выбрала по наитию одну:

— Нет, мне действительно с ней интересно.

Удивленный взгляд Эрлота послужил великолепной наградой.

— Раз уж об этом заговорили, я бы хотела обратиться… Думаю, ты понял. Если вдруг захочешь другую игрушку, я бы забрала эту. Или приняла бы в дар, например, за хорошую службу. Только не обращай ее, хочу сама дать девчонке кровь.

Эрлот молчал, глядя на Атсаму. Та хранила на лице безучастное выражение. С улицы донесся особо громкий взвизг. Указав пальцем на дверь, Атсама вскинула брови:

— Ринтер — лорд?

— Я опрометчиво обещал лордство тому, кто достанет принцессу.

Атсама подалась вперед.

— Давай-ка с начала. Ринтер же присматривал за Ливирро. Погоди… Ирабиль объявилась на севере?

Эрлот кивнул. Атсама нахмурилась, зашевелила губами, будто что-то высчитывала. Потом вновь откинулась назад:

— Несчастное дитя… И что же дала ей Река?

— Кастилоса, — зевнул Эрлот. — Увы, ничего больше.

— И чем все закончилось?

Эрлот усмехнулся, изучая взглядом каменный пол.

— Расскажу как-нибудь в другой раз, еще будет подходящий случай. Как ты смотришь на то, чтобы провести охоту? Несколько жертв, чтобы было интереснее…

Атсама с видимым трудом отвлеклась от мыслей о принцессе Ирабиль и бывшем герцоге Кастилосе.

— Охота? — Пальцы пробарабанили по кожаному подлокотнику. — А почему бы и нет?

Неровное черное пятно на камнях так и не сумели отмыть. Портрет будто въелся навсегда в стену, и пусть изображения уже не разглядеть, от него все равно веет чем-то невыносимым.

Арека, держа канделябр с тремя горящими свечами, впервые за прошедшие годы стояла в этой комнате. В голове кружится одна и та же фраза: «Бывают люди, как звезды. Они лишь и могут сиять». Фраза наложилась на другое воспоминание. Похожая на куклу девчонка в пышном платье внимательно смотрит себе на ладошку, где, как цветок, распускается синее пламя.

Ни одного слова, произнесенного в крепости, Арека не могла считать своим. Поэтому, когда не хватало мыслей, а доверить воздуху нельзя, она беззвучно шевелила губами, вперившись взглядом в черноту на стене.

«Ненавижу тебя все равно. Хотя бы за то, что нет больше ненависти».

— Тебе все не дает покоя принцесса? — Эрлот ступил в комнату, бесшумно, как всегда. — В странствиях своих я встретил ее.

Арека взглянула господину в глаза. Свет свечей превращал его лицо в белесую маску.

— Поверь, милая, нам больше нечего ненавидеть.

— Она мертва? — До чего же спокойно звучат слова. До чего легко слушается тело.

— Можешь в этом не сомневаться, — улыбнулся Эрлот, и его холодный палец погладил щеку Ареки. Она прикрыла глаза, чуть подняв подбородок. Губы приоткрылись, уступая вздоху.

— Принцесса Ирабиль более чем мертва. — Шепот над самым ухом.

— Тогда зачем говорить о ней? — еще тише откликнулась Арека.

Укус. Исчезла крепость. Арека сидит на скамейке, глядя в небо. Там, высоко, будто созвездия, стоят двое: Арека и Эрлот, соединившиеся в поцелуе крови. Здесь, на скамье, настоящая Арека засмеялась. За один миг она трижды обманула господина: притворилась, что осталась прежней, подсунула вместо себя пустышку и, самое главное, убедила, что верит в его ложь. Все три раза Эрлот поверил.