Правильный ход

Глава 2

Миллер

Я люблю масло. Представьте себя человеком, создавшим величайший Божий дар человечеству. Я могла бы расцеловать их за это открытие. С хлебом? Совершенство. Растопленный на печеном картофеле? Посланный небесами. Или мое любимое блюдо, масло в моем знаменитом шоколадном печенье.

Теперь вы можете подумать, что все печенье с шоколадной крошкой одинаковые. Неправильно. Совершенно неправильно. Я могла бы быть известной по всей стране своей способностью наладить неэффективную десертную программу ресторана, претендующего на мишленовскую звезду, но я бы хотела чтобы один из этих модных ресторанов сказал “к черту все” и позволил мне испечь им это чертово печенье с шоколадной крошкой для их меню.

Они распродавали их все. Каждый вечер.

Но даже если бы они позволили мне пофантазировать на подобную тему, этот рецепт — мой. Я поделюсь своим творчеством, советами и техниками. Черт возьми, я даже создам свежее и вдохновляющее десертное меню для ресторана, в котором есть список ожидания на год. Но классические рецепты, те, которые я оттачивала последние пятнадцать лет, те, от которых ваше тело тает, как только сахар касается вашего языка, напоминая вам о доме, — знайте, это мои рецепты.

В любом случае, никто не просит их. Это не то, чем я известна

Но я совершенно уверена, что единственное, чем я буду известна, — это психическое расстройство, которое у меня вот-вот случится посреди этой кухни в Майами, просто потому, что за последние три недели я не смогла приготовить ни одного нового десерта.

— Монтгомери, — зовет один из поваров. Он, по какой-то причине, не считает нужным называть меня по титулу, поэтому я не утруждаю себя тем, чтоб запомнить его э

имя. — Ты пойдешь с нами куда-нибудь сегодня после смены?

Я не смотрю на него, пока убираю со своего рабочего места и молюсь, чтобы суфле в духовке дошло до конца и не подгорело. — Полагаю, ты забыл, что моя должность «шеф-повар», — говорю я через плечо.

— Милая. Ты просто выпекаешь пирожное. Я не стану называть тебя шеф-поваром.

Как будто время остановилось, вся кухня замолкает, каждый повар застывает со своими инструментам в руках.

Давненько я не видела такого неуважения по отношению к себе и своей профессии. Я молода, мне всего двадцать пять, и порой не легко стоять на кухне среди взрослых, как правило, мужчин, и говорить им что они делают не так. Но последние пару лет я усердно работала, для того чтоб у меня была репутация и соответствующие уважение.

Три недели назад я получила премию Джеймса Бирда, высшую награду в моей отрасли, и с тех пор, как меня назвали «Выдающийся шеф-кондитер года» мои консультационные услуги были забронированы. Сейчас у меня трехлетний тур по кухням всего мира в которых я проведу сезон, включая эту поездку в Майами. Я разрабатываю для них десертную карту и даю шанс на получение звезды Мишлен.

Так что да, я заслужила звание шеф-повара.

— Ты идешь, Монтгомери? — он начинает снова. — Я угощу тебя пивом или еще чем-нибудь с зонтиком, что тебе, наверное, понравится. Что-нибудь сладкое и розовое.

То, что он не замечает того факта, что его коллеги молча умоляют его заткнуться, выше моего понимания.

— Я знаю кое-что еще сладкое и розовое, я бы не отказался угостить тебя и этим.

Он всего лишь пытается вывести меня из себя, разозлить единственную девушку, работающую на кухне, но он не стоит моего времени. И, к счастью для него, мой таймер подает звуковой сигнал, возвращая мое внимание к работе.

Открываю дверцу духовки, и меня встречает пылающий жар и еще одно подрумяненное суфле.

Премия Джеймса Бирда — всего лишь лист бумаги, но каким-то образом ее тяжесть раздавила меня. Я должна быть благодарна что получила награду, к которой большинство шеф-поваров стремятся всю свою жизнь, но единственное, что я чувствовала после победы, — это непосильное давление, из-за которого у меня помутилось в голове на столько, что теперь я не могу создать ничего нового.

Я никому не говорила, что у меня проблемы. Мне слишком стыдно признаться в этом. Все взгляды прикованы ко мне больше, чем когда-либо прежде, и я не могу облажаться. Я уверенна, что когда через два месяца, я появлюсь на обложке осеннего выпуска журнала Food & Wine, единственное, что будет сказано в статье, — это то, как грустно критикам видеть, что еще один новый талант не смог реализовать свой потенциал.

У меня больше нет сил это выносить. Как ни стыдно признавать, прямо сейчас я не могу справиться с давлением. Это просто небольшое выгорание, творческая колея. Как творческий кризис для шеф-кондитера. Это пройдет, но, черт возьми, уж точно не пройдет, пока я работаю на чужой кухне с надеждой научить других своему ремеслу.

Стоя спиной к персоналу, чтобы они не увидели мой очередной прокол, я ставлю формочку для суфле на стойку, и как только я это делаю, чья-то рука ложится мне на талию, каждый волосок на моей шее встает дыбом в тревоге.

— У тебя здесь еще два месяца, Монтгомери, и я знаю хороший способ скоротать время. Способ понравиться местному персоналу. Горячее дыхание повара касается моего затылка.

— Убери от меня свои руки, — холодно говорю я.

Его кончики пальцев впиваются в мою талию, и я чувствую, какие они мозолистые. Мне нужно убраться подальше от этого мужчины и этой кухни. Мне нужно сбежать с каждой кухни.

— Тебе, должно быть, одиноко, путешествовать по стране таким образом. Держу пари что в каждом городе, который ты посещаешь, у тебя есть друг, который согреет твое тело в твоем маленьком фургончике.

Его ладонь скользит вниз по моей пояснице, направляясь к моей заднице. Я хватаю его за запястье, поворачиваюсь всем телом и бью коленом по яйцам, сильно и без малейшего колебания.

В тот же миг у него подгибаются ноги и он падает на пол от боли, издавая жалобный стон.

— Я же сказала тебе, убрать от меня свои гребаные руки.

Персонал молчит, позволяя крикам своего коллеги эхом отражаться от приборов из нержавеющей стали, пока он остается согнутым пополам. Часть меня хочет сделать какой-нибудь комментарий относительно того, как мало ощущался его член на моем колене, но его действия показали, что он уже переоценивает себя.

— О, да ладно тебе, — говорю я, расстегивая пальто шеф-повара. — Поднимайся с пола. Ты выглядишь слишком жалко.

— Кертис.

Джаред, шеф-повар, в шоке заворачивает за угол, уставившись на своего развалившегося на полу повара. — Ты уволен. Вставай на хрен и убирайся с моей кухни.

Кертис, как я узнал его имя, продолжает держаться за яйца и кататься по земле.

— Шеф-повар Монтгомери.

Джаред поворачивается ко мне. — Я очень сожалею о его поведении. Это совершенно неприемлемо. Я обещаю вам, что это не та культура, которую я здесь пропагандирую.

— Думаю, с меня хватит я здесь закончила

Повар, которого больше никогда не возьмут на работу в высококлассный ресторан, был просто соломинкой, переломившей хребет верблюду, но я нутром чую, что этим летом я ничем не помогу шеф-повару Джареду.

И я чертовски уверена, что мне не нужно, чтобы другие узнали, с чем я борюсь. Эта индустрия беспощадна, и в тот момент, когда критики узнают, что высококлассный шеф-повар, не говоря уже о лауреате премии Джеймса Бирда, тонет, они начнут кружить вокруг, словно стервятники, упоминая мое имя в каждом из своих кулинарных блогов, а мне сейчас не нужно такое внимание.

Джаред слегка съеживается, что странно. Этот человек почитаем в мире кулинарии и вдвое старше меня. — Я все понимаю. Я позабочусь о том, чтобы вам выплатили деньги по условию контракта, включая следующие два месяца

— Нет. Не нужно этого делать. Я пожимаю ему руку. — Я просто собираюсь уйти.

Кертис все еще лежит на полу, поэтому я показываю ему средний палец когда ухожу, потому что, черт возьми, хоть я и признанный кондитер, но иногда все еще веду себя как ребенок.

Как только я оказываюсь на улице, меня душит влажность конца июня. Не знаю, о чем я думала, когда согласилась провести лето, работая на кухне в Южной Флориде.

Быстро запрыгнув в свой фургон, припаркованный на стоянке для сотрудников, я включаю кондиционер на полную мощность. Мне нравится мой фургон. Он полностью отремонтирован внутри, с моей собственной маленькой кухней а снаружи нанесена свежая темно-зеленая краска.

Я живу в нем, пока путешествую по работе, с распущенными волосами и без всяких забот. Затем, когда я добираюсь до места назначения, я включаю рабочий режим и провожу следующие месяцы, покрываясь татуировками, и меня называют “Шеф-поваром” в течение десяти часов в день.

Это странное сопоставление, которое я называю своей жизнью.

И если быть честной это не совсем то, что я хотела для себя. Когда-то я мечтала открыть собственную пекарню и печь все свои знаменитые печенья, батончики и торты, которые я пекла для своего отца, когда была маленькой. Но мне посчастливилось сразу после окончания школы пройти стажировку у одного из лучших кондитеров Парижа, а затем пройти еще одну стажировку в Нью-Йорке.

С этого началась моя карьера.

Теперь это тарталетки размером с монету, муссы, названия которых не могут произнести большинство людей, и сорбеты, которые якобы более сытные, чем мороженое. И хотя есть части элитного мира, которые кажутся претенциозными и нелепыми, я благодарена, что жизнь привела меня именно сюда.

Моя карьера впечатляет. Я знаю это. Я работала бесконечно, чтобы произвести впечатление, достичь этих пограничных недостижимых целей. Но теперь, когда я достигла большинства из них, я плыву без направления, ища следующую цель для погони.

И это именно то, о чем мой хаотичный разум напоминал мне в течение последних трех недель. Я либо добиваюсь успеха, либо быстро захожу в постоянно вращающуюся дверь, за которой называют имя самого нового и крутого шеф-повара в отрасли.

С головокружением в голове я выезжаю на шоссе, направляясь к отелю моего отца, как раз в тот момент, когда звонит мой агент.

Я отвечаю по Bluetooth. — Привет, Вайолет.

— Что, черт возьми, сделал этот маленький засранец, что заставило тебя, так быстро уволиться с работы? Шеф-повар Джаред позвонил мне, чтобы извиниться, и попытался переслать тебе зарплату за три месяца.

— Не принимай этот чек, — говорю я ей. — Да, его сотрудник — отъявленный придурок, но правда в том, что я бы все равно не смог ему помочь этим летом.

Она делает паузу на линии. — Миллер, что происходит?

Вайолет была моим агентом последние три года, и хотя у меня не так много друзей из-за моего беспокойного образа жизни, я бы назвала ее одной из них. Она управляет моим расписанием и выстраивает мои интервью. Любой, кто хочет написать обо мне в своем кулинарном блоге или попросить меня проконсультироваться по их меню, должен сначала обратиться к ней.

У меня очень мало людей, с которыми я могу быть честна в том, с чем имею дело, и Вайолет одна из них.

— Ви, ты вероятней всего захочешь убить меня, но я думаю, что собираюсь взять отпуск до конца лета.

Если бы шоссе Майами не было таким чертовски громким, можно было бы услышать падение булавки.

— Почему?

Я никак не могу растолковать ее тон. — Осенью у тебя самая важная работа в твоей карьере. Мы забронировали обложку для журнала Food & Wine. Пожалуйста, не говори мне, что ты отказываешься от этого.

— Нет. Боже, нет. Я все еще этим занимаюсь и буду в Лос-Анджелесе к началу моей следующей работы, я просто…

Черт, как мне сказать ей, что ее самый высокооплачиваемый клиент теряет терпение? — Вайолет, я уже три недели не могу приготовить новый десерт.

— Ты имеешь в виду, что у тебя не было времени? предполагает она. — Потому что, если тебе нужно больше времени, чтобы усовершенствовать рецепты для статьи, я могла бы это понять.

— Нет. Я имею в виду что все, что я только не готовила, либо развалилось в процессе, либо сгорало дотла в духовом шкафу. Было бы смешно, насколько плохо я справляюсь со своей работой, если бы я не была на грани психического срыва из-за этого.

Она смеется. — Ты шутишь надо мной, да?

— Вайолет, пятилетняя девочка с простой духовкой могла бы приготовить десерт лучше, чем я прямо сейчас.

На линии снова воцаряется тишина.

— Вайолет, ты еще там?

— Я перевариваю информацию.

Направляясь к выходу из отеля моего отца, я жду, когда она заговорит.

— Хорошо, — говорит она, успокаивая себя. — Хорошо, все в порядке. Все в полном порядке. Тебе понадобятся следующие два месяца, чтобы отдышаться, собраться с силами и отправиться к Луне к первому сентября.

Luna's — ресторан шеф-повара Мейвена, в котором я буду консультировать осенью. Мэйвен проводила семинар, когда я училась в кулинарной школе, и я до смерти мечтала о возможности поработать с ней, но она ушла из индустрии вскоре после того, как мы познакомились. Она стала матерью, затем вернулась в мир кулинарии, открыв ресторан, названный в честь ее дочери, и попросила меня помочь ей составить меню десертов. Интервью для журнала Food & Wine состоится на ее кухне в Лос-Анджелесе, и я очень рада этой возможности.

По крайней мере, я была взволнован, пока все не превратилось в дерьмо.

— Ты ведь будешь у Луны к первому сентября, верно, Миллер? — Спрашивает Вайолет, когда я не отвечаю.

— Я буду там.

— Хорошо, — выдыхает она. — Я могу это продать. Ты празднуешь свою новую награду, проводя лето с семьей, и с нетерпением ждёшь возвращения на кухню в сентябре. Боже, блоги и критики будут лезть мне в задницу из-за этого, задавая вопросом, где, черт возьми, ты. Ты уверена, что твой отец не болен? Я мог бы это раскрутить.

— Господи, Вайолет — недоверчиво смеюсь я. — Слава Богу, с ним все в порядке.

— Хорошо. Этот мужчина слишком красив, чтобы умереть таким молодым. Наконец Вайолет смеется в трубку.

— Мерзко. Мне пора идти.

— Передай от меня привет папе Монтгомери.

— Да, хорошо, я не буду этого делать. Пока, Ви.

«Warriors» профессиональная бейсбольная команда Чикаго, пробыла в городе пару дней. Мой отец был полевым менеджером, то есть, по сути, главным тренером, в течение последних пяти лет. До этого он работал с командой низшей лиги после того, как его забрали из нашего местного колледжа в Колорадо.

Эмметт Монтгомери быстро поднялся по карьерной лестнице бейсбола. Как он и заслуживал. Он уже был на быстром пути к тому, чтобы сделать себе имя в спорте, когда для нас все изменилось. Он отказался от всего, чтобы стать моим отцом, включая свою успешную карьеру, отказываясь оставлять работу местного тренера, пока я не закончу среднюю школу и не займусь своим делом.

Он один из лучших. На самом деле, я бы сказала, что он самый лучший.

Большую часть моей жизни мы были только вдвоем, и, хотя вы могли бы подумать, что я ушла из дома в восемнадцать, чтобы расправить крылья, на самом деле я сделала это ради него. Я знала тогда, точно так же, как знаю сейчас, что в тот момент, когда я перестану переезжать, он привяжет себя к любому городу, в котором я поселюсь, чтобы быть поближе ко мне. Так что ради него я не прекращаю бегать с тех пор, как ушла из дома в восемнадцать лет, и в ближайшее время не собираюсь этого делать. Он отказался от всего ради меня. Меньшее, что я могу сделать, это убедиться, что он больше не сдастся.

Я останавливаюсь у круглосуточного магазина, покупаю пару бутылок «Короны», одну для себя и одну для него, прежде чем сменить свои кухонные брюки и нескользящие туфли на укороченный комбинезон и шлепанцы. Я снимаю рубашку с длинными рукавами, возвращаю кольцо для носа на его законное место и занимаю самое дальнее парковочное место от входа в потрясающий отель, в котором остановился мой отец.

Даже после того, как я наблюдала за его тренерской деятельностью в течение последних пяти лет, я все еще не могу привыкнуть видеть его таким. У нас никогда не было модных или дорогих вещей в детстве. Он не зарабатывал много денег, будучи тренером в колледже, и ему было всего двадцать пять, когда он стал моим отцом. Во многих отношениях мы выросли вместе.

Чаще всего он кормил меня макаронами с сыром из коробки, потому что сам был не самым опытным на кухне. Вот почему, когда я стала достаточно взрослой, я занялась этим делом, научилась готовить и нашла свою любовь к выпечке. Я светилась как ёлка на рождество, всякий раз, когда впечатляла его новым рецептом, что, будем честны, случалось каждый раз. Он, без сомнения, мой самый большой поклонник.

Но видеть его здесь, процветающим, занимающимся тем, что он любит больше всего, и настолько хорошим в этом, что у него уже есть кольцо Мировой серии, заставляет меня бесконечно гордиться тем, как хорошо он справляется без меня.

Я хочу, чтобы он так же гордился мной, особенно после всего, чем он пожертвовал ради меня. После того как я стала одной из самых молодых лауреатов премии Джеймса Бирда, мне выделили восьмистраничный разворот в журнале Food & Wine, включая обложку и три совершенно новых рецепта, на создание которых я не могу найти вдохновения. Все произойдет через два коротких месяца, когда я приеду в Лос-Анджелес для своего следующего проекта.

Никакого давления, вообще никакого.

Я откручиваю крышку с одной из банок пива, чтобы проглотить заоблачные ожидания, которые возлагаю на себя, когда лифт открывается на этаже вестибюля. Двое мужчин внутри не выходят, поэтому я проскальзываю между ними.

У того, что слева от меня, копна светло-каштановых волос и, похоже, неспособность удержать отвисшую челюсть.

— Привет, — говорит он, и я не знаю, что в нем такого, но могу почти гарантировать, что этот парень играет за моего отца. Он довольно высокий, атлетического телосложения и выглядит только что оттраханным.

Состав моего отца, как правило, в равной степени заинтересован в женщинах, которых они забирают домой с поля, как и в самой игре.

— Выходи из лифта, Исайя — говорит мужчина справа от меня, и хотя да, объективно они оба хороши собой, этот оскорбительно привлекателен.

На нем кепка задом наперед, очки в темной оправе, а на руках малыш в такой же кепке, ради всего святого. Я изо всех сил стараюсь не смотреть слишком пристально, но я вижу темные волосы, рассыпающиеся по краям, льдисто-голубые глаза в обрамлении очков. Загривок спускается на линию подбородка, крича “мужчина в возраст”, только это и есть — мой криптонит.

Затем вы добавляете симпатичного паренька, который висит у него на бедре, и он почти умоляет, чтобы на него пустили слюни.

— Пока, — говорит мужчина слева от меня, выходя из лифта, оставляя меня ехать с двумя симпатичными парнями справа от меня.

— Этаж, — спрашиваю я, делая глоток пива и набирая номер комнаты моего отца.

Нет ни единого шанса, что он меня не услышал, но папочка все равно не отвечает.

— Мне просто догадаться? Спрашиваю я. — Я могу нажать на все, если хочешь, и мы могли бы вместе приятно прокатиться на лифте?

Он не смеется и даже не изображает улыбку, что, по-моему, является тревожным сигналом.

Его маленький мальчик тянется ко мне, а я никогда не была из тех, кто заискивает перед детьми, но этот определённо был особенно милый. Он счастлив, и после того утра, которое у меня было, малыш, улыбающийся мне так, словно я самое замечательное существо на свете, — это, на удивление, то, что мне нужно.

Его щеки такие пухлые, что глаза почти исчезают из-за лучезарной улыбки, в то время как его отец продолжает игнорировать меня, сам нажимая номер своего этажа.

Ну, тогда ладно. Это должно быть весело.

Самая долгая поездка на лифте в моей жизни привела меня к выводу, что у великолепного мужчины, с которым я ехала, в заднице огромный член. И когда я добираюсь до комнаты моего отца я стучу, не могу быть более благодарна за то, что наша короткая встреча закончилась.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает мой папа, и его лицо сияет. — Я думал, что больше не увижу тебя в этой поездке?

Я с притворным волнением поднимаю обе бутылки пива, одну пустую, другую все еще полную. — Я увольняюсь с работы!

Он смотрит на меня с беспокойством, расширяя проход в свою комнату. — Почему бы тебе не зайти и не рассказать мне, почему ты пьешь в 9 утра?

— Мы выпиваем, — поправляю я.

Он хихикает. — Похоже, тебе этот второй нужен больше, чем мне, Милли.

Пересекаю комнату и сажусь на диван.

— Что происходит? — спрашивает он.

— Я хреново справляюсь со своей работой. Сейчас мне даже не нравится печь, потому что у меня это плохо получается. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я говорила, что мне не нравится печь?

Он поднимает руки вверх. — Тебе не нужно оправдываться передо мной. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и если эта работа не приносит тебе счастья, то я рад, что ты уволилась.

Я знала, что он это скажет. И я знаю, что когда я скажу ему, что мои новые планы на лето состоят в том, чтобы поездить по стране и жить в своем фургоне, чтобы подышать свежим воздухом и посмотреть на мир другими глазами, он скажет, что рад за меня, хотя в его тоне будет слышаться беспокойство. Но меня не смущает его беспокойство. Чего я боюсь, так это увидеть разочарование.

За те двадцать лет, что он был моим отцом, он ни разу не показал этого, так что я не уверена, почему я постоянно ищу это в его. Но я бы надрывала задницу и оставалась на каждой убогой кухне до конца своей жизни, если бы это означало, что я никогда не увижу разочарование в его глазах.

Я знаю себя достаточно хорошо чтобы понимать, что у меня есть врожденная потребность быть лучшим в достижении любой галочки или цели, к которой я стремлюсь. Прямо сейчас я не лучшая и не хочу давать кому-либо возможность наблюдать, как я терплю неудачу. Особенно ему. Из-за него я стремлюсь к совершенству в своей карьере, что резко контрастирует с моим необузданным отношением к своей личной жизни.

— Это конец всей твоей карьеры? — спрашивает он.

— О боже, нет. Я возьму отпуск на лето, чтобы вернуться в прежнее русло. А когда это произойдет я буду лучше, чем раньше. Мне просто нужно пространство от посторонних глаз, чтобы собраться с мыслями и дать себе небольшую передышку.

Его глаза светятся от возбуждения. — Итак, где ты проведешь эти летние каникулы?

— Я не уверена. У меня есть два месяца, а моя следующая работа в Лос-Анджелесе. Может быть, я съезжу на Западное побережье и посмотрю кое-какие достопримечательности по пути. Потренируюсь на своей кухне на колесах ”.

— Жизнь в своём фургоне.

— Да, папа, — хихикаю я. — Буду жить в фургоне и пытаться понять, почему каждый десерт, который я пытаюсь создать с тех пор, как получил эту гребаную награду, был полной катастрофой

— Не каждый десерт — катастрофа. Все, что ты для меня приготовила, просто феноменально. Ты слишком строга к себе.

— Обычные печенья и торты это разные вещи, пап. Мне трудно заниматься творчеством.

— Ну, может быть, проблема в творчестве. Может быть, тебе нужно вернуться к основам.

Он разбирается в еде не так, как я, поэтому ему сложно меня понять.

— Знаешь, — начинает он. — Ты могла бы приехать и провести лето со мной в Чикаго.

— Зачем? Половину времени ты будешь в разъездах по работе, а когда вернешься домой, будешь на поле.

— Проведём время вдвоем. Мы не были в одном месте больше нескольких дней с тех пор, как тебе исполнилось восемнадцать, и я скучаю по своей девочке.

За семь лет у меня не было ни отпуска, ни выходных, ни более чем одного свободного вечера. Я бесконечно работала, убивала себя на кухне, а так же сегодня вечером у команды моего отца игра в городе. Мне никогда не приходило в голову взять выходной, чтобы пойти посмотреть.

— Папа…

— Я не против попрошайничества, Миллер. Твоему старику нужно немного времени.

— Последние три недели я провела на кухне, полной парней, один из которых практически умолял меня подать жалобу на сексуальное домогательство в отдел кадров. Последнее, чего я хочу, — это провести лето в другой команде, полной мужчин.

Он наклоняется вперед, опершись татуированными руками о колени, широко раскрыв глаза. — Что, простите?

— Я решила этот вопрос.

— Как именно?

— Быстрым ударом коленом по яйцам. — я небрежно делаю глоток пива. — Именно так, как ты меня этому учил.

Он качает головой с легким смешком. — Я никогда не учил тебя этому, маленькая хулиганка, но надо было. И теперь я еще более непреклонен в том, чтобы ты поехала со мной в турне. Ты же знаешь, мои ребята не такие.

— Папа, я планировала… — Слова замирают у меня на языке, когда я смотрю на него через диван. Грустные и умоляющие глаза, даже усталые. — Тебе одиноко в Чикаго?

— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос. Конечно, я скучаю по тебе, но я хочу, чтобы ты приехала провести со мной пару месяцев, потому что ты тоже скучаешь по мне. А не потому, что чувствуешь себя обязанной.

Я не чувствую себя обязанной. По крайней мере, не в этом отношении. Но все, что я делаю, так или иначе, является попыткой стереть чувство вины, которое я испытываю по отношению к нашей ситуации. Чтобы вернуть долг, который он заплатил, пожертвовав ради меня всей своей жизнью, когда ему было всего двадцать пять лет.

Но я бы солгала, если бы сказала, что не скучаю по нему. Вот почему я стараюсь, чтобы все мои рабочие места совпадали с его поездками. Я выбираю кухни в больших городах с командами MLB, такие места, в которые мой отец будет приезжать по работе. Так что, конечно, я скучаю по нему.

Лето с моим стариком звучит неплохо, и если то, что я немного побуду рядом, сделает его счастливым, это меньшее, что я могла сделать после всего, что он для меня сделал.

За исключением одной проблемы.

— Высшее руководство ни за что не допустило бы этого, — напоминаю я ему. — Никому из команды или обслуживающего персонала не разрешается брать с собой членов семьи во время путешествия.

— У нас есть один член команды, которому разрешено путешествовать с персоналом или семьей в этом сезоне. — хитрая улыбка скользит по его губам. — У меня есть идея.