Миллер
Я просыпаюсь и пытаюсь сориентироваться.
Я в Чикаго.
Кровать Кая.
Улыбка немедленно расцветает на моих губах, пока я моргаю, прогоняя сон, оглядываясь вокруг в поисках его.
Только я не в его постели. Я в своем фургоне.
Я в Лос Анджелесе
Мой желудок сжимается точно так же, как в первый день без него, потому что каждое утро, когда я просыпаюсь, до меня доходит, что я в двух тысячах миль отсюда.
Ко мне приходит осознание того, что сегодня я не буду печь на их кухне, не услышу поддержки Кая, не смогу поцеловать его. И вместо того чтоб играть днем с Максом, я буду у Луны, чтобы встретиться с Мейвен по поводу изменений в ее меню.
Потягиваясь, я выбираюсь из кровати, но как только мои ноги касаются пола, фотография в рамке, с которой я спала, разбивается с явным треском.
Нет, нет, нет. Я слишком хрупкая для этого прямо сейчас.
Я осторожно поднимаю ее. Стекло из рамы полностью расколото, центр трещины находится прямо у меня на лице.
Это кажется логичным.
Жалкое рыдание подступает к моему горлу, потому что да, теперь я тот человек, который может плакать над сломанной рамкой. Я думаю, это именно то, что происходит, когда вы начинаете формировать привязанности.
Я осторожно кладу его вверх фотографией на прилавок, обещая купить новую рамку на обратном пути со встречи с Мейвен. Я разжимаю зубцы, ослабляя заднюю панель, чтобы вытащить фотографию, надеясь, что она не поцарапалась при падении.
И когда я разбираю эту штуковину, становится виден почерк Кая, прямо там, на обратной стороне фотографии.
Наши имена — Макс, Миллер и Малакай сопровождаются датой и годом с небольшой надписью внизу.
Я надеюсь, что ты найдешь свою радость, потому что благодаря тебе мы нашли свою.
И вот так, на восьмой день, я снова полностью разрушена.
— Я слежу за вашей карьерой с тех пор, как училась в кулинарной школе, — признаюсь я, как настоящая фанатка. — Вы провели четырехдневный семинар по бриошам. Смешивание, придание формы, расстойка, выпечка — все это, и я не думаю, что когда-либо раньше меня так волновал хлеб.
— Я помню это. Думаю, я набрала около тридцати фунтов, разъезжая по стране и преподавая это.
Мейвен подносит свой эспрессо к губам. — Вы впечатляете, шеф. Мне понравилось наблюдать за вами на линии вчера вечером.
— Ваша кухня… хорошо отработана.
Я дую на свой чай, помогая ему остыть.
— Они лучшие, и я с нетерпением жду, когда вы присоединитесь к нам на следующие три месяца. Мне не терпится узнать, о каких изменениях вы думаете в десертном меню.
Я достаю свой блокнот и ручку, кладу их на стол между нами. Страницы заполнены идеями о том, как сочетать все свежие осенние калифорнийские фрукты. Я не знаю, вдохновение ли посетило меня с тех пор, как я попала сюда на прошлой неделе, но вместо этого я боюсь позволить своему разуму успокоиться. Это даст ему возможность скучать по тому, что я оставила позади.
— В моем мозгу шевелится блюдо с гранатом, с которым мне не терпится поэкспериментировать, — объясняю я, пока Мейвен листает страницы моего блокнота.
— Почему вы не открыли свою собственную кондитерскую? С вашим именем в проекте появилась бы очередь через квартал.
— Я… э-э-э… никогда не испытывала желания оставаться на одном месте достаточно долго, чтобы сделать это. Мне нравилось жить в новом городе каждые три месяца.
Она кивает, продолжая листать мои записи. — Тебе все еще это нравится?
— Что?
— Ты сказала «нравилось». Тебе это все еще нравится?
Ее карие глаза поднимаются от страниц и я понимаю что просто сижу молча.
Я делаю глоток чая. — Не буду врать, теперь это идея не кажется мне такой привлекательной.
Она хихикает, закрывая блокнот и отодвигая его обратно на мою сторону стола. — Мой совет после двадцати лет работы в индустрии, перестаньте демонстрировать свой талант другим людям. Напиши на нем свое имя и получи его в собственность.
Она снова подносит кофе к губам, улыбаясь из крошечной чашечки. — Конечно, после того, как ты закончишь немного со мной этой осенью.
Посмеиваясь, я убираю блокнот обратно в сумку.
— Жаль что у нас еще не было возможности вот так посидеть, — продолжает она. — Ты знаешь, как много время нужно на подготовку, и я уверена ты заметила что я работаю только в две обеденные смены в неделю.
По четвергам и воскресеньям, если быть точными.
— Шеннон, твой заместитель, тоже великолепна. Кухня действительно уважает ее.
— Она — палочка-выручалочка, у меня есть человек, которому я доверяю, она управляет делами, пока меня здесь нет. Когда я решила открыть Luna's после рождения моей дочери, я пообещала себе и своей семье, что работа будет на втором месте. Это сложный баланс. Я уверена, вы понимаете о чем я, эта индустрия не способствует созданию семей.
— О, я прекрасно осведомлена об этом.
— Но мне нравится это.
Она обводит рукой столовую. — Управлять кухней, составлять меню. Доверять своим сотрудникам — вот способ получить и то, и другое.
Она допивает свой эспрессо, отодвигая от себя блюдце. — Итак, что вам больше всего нравится во всем этом, шеф? Это хаос? Удовольствие от напряженной ночи? Креативность? В чем твое «для чего»?
Я говорю без колебаний: —Кормить людей, которых люблю.
Мейвен захлебывается собственной слюной от смеха. — Тогда какого черта ты здесь делаешь? Я не могу сказать тебе, когда в последний раз готовила для любимого человека. Теперь это все критики и изысканная кухня. Как они себя называют? Гурманы? Но это то, что мне нравится больше всего, — кормить людей, которые хотят такой еды.
Я не отвечаю, используя свой чай, чтобы чем-то занять рот.
— Этот твой маленький летний перерыв, — заполняет тишину Мейвен.
— Ты названа лучшим кондитером года и исчезаешь. Ты всколыхнула мир кулинарии Миллер, и для меня большая честь быть твоей первой кухней, после возвращения домой. Но ты должна сказать мне, что, черт возьми, это было?
Скажу ли я ей правду о своем выгорании и давлении? Будет ли она смотреть на меня свысока из-за этого? Осудит меня? Использует это против меня?
Я действую осторожно, но честно. — Я чувствовала что начинаю перегорать.
— Правда? — она приподнимает бровь.
Я отвожу от нее взгляд и она продолжает.
— Я попала в это место около четырех лет назад. Конечно, на тот момент мне было двадцать пять лет. Я уехала, и у меня родилась дочь. Я нашла в ней новую страсть к жизни, но мне все еще хотелось быть здесь.
Она постукивает пальцем по столешнице, имея в виду свой ресторан. — Ты не возражаешь, если я дам тебк совет? От старого шеф-повара, молодому?
Я смеюсь. — Ты не старая, но да, пожалуйста, сделай это.
— Если ты когда-нибудь почувствуешь, что действительно утратила свою страсть к этому, уволься. Твоя еда никогда не раскроет потенциал, потому что ты не раскроешь свой. Эта карьера не для слабонервных. Ты будешь терпеть поражение изо дня в день. Если ты сомневаешься в том, что приняла правильное решение, то ты уже приняла его неверно. Найди свою страсть, Миллер. Найди то, что заставляет тебя вставать с кровати каждое утро, и если это не кухня, тогда нужно уйти.
Ну, черт возьми, неужели я настолько очевидна?
— Это то, в чем я хороша.
— О, у тебя это чертовски здорово получается. Но знаешь, если тебе не нравится то, чем ты занимаешься, то стоит это оставить позади.
— Это действительно не так просто, шеф. У меня есть список брони на четыре года на кухни, я не могу просто уйти.
— У вас подписаны контракты? Была ли произведена предоплата?
— Просто устные соглашения.
Она отмахивается от меня, как будто говорит, что я никому ничего не должна, имея только устный контракт.
Мне больше нечего добавить к этой части разговора, потому что летом в моей голове все перевернулось.
— Хорошо, мисс девушка с обложки «Food & Wine». Мейвен хлопает в ладоши, ставя важные вопросы на паузу. — Мне нужно знать об этих сверхсекретных рецептах. И где вы в итоге сделали фотографию для обложки? Они позвонили, чтобы получить мое разрешение на съемки здесь, но потом перезвонили и сказали, что у них есть съемочная площадка в Чикаго.
Площадка в Чикаго. Я могла бы посмеяться. Там была прекрасная кухня в чьем-то доме, где бегал малыш.
— Этим летом я помогала своему отцу в Чикаго. Он бейсбольный тренер, и у его стартового питчера есть сын, которому на пару месяцев понадобилась няня. Мы сделали снимки у него на кухне. Вообще-то… — я достаю телефон из кармана. — Вайолет прислала макет статьи. Им просто нужно добавить интервью, которое мы проводим сегодня днем.
Мы с Мейвеном придвигаем наши стулья поближе, пока я просматриваю свои электронные письма, находя то, которое переслала Вайолет. Как только я открываю его, на экране появляется снимок обложки.
Она размыта на заднем плане, но она есть. Кухня, в которой я создала так много воспоминаний. Я стою перед ним в поварском халате, скрестив руки на груди.
Но самое тревожное на этой фотографии — то, насколько несчастной я выгляжу. Неужели никто больше не заметил этого, когда выбирал снимки?
— Вау, — выдыхает Мейвен. — Потрясающее фото, Миллер.
Я не отвечаю, прокручивая страницу вниз, чтобы найти изображения моих десертов и рецептов, которые к ним прилагаются. Есть еще фотографии, на которых я взбиваю, разбиваю яйцо. Я выгляжу такой же несчастной.
— О! — восхищается Мейвен. — Нам нужно представить этот цилиндр из темного шоколада этой осенью.
Десерт, о котором я подумала, когда была в Бостоне с Каем.
И снова мне хочется плакать, рассыпаться, раствориться в ничто, потому что он повсюду.
Он был так обеспокоен тем, что заметил мое отсутствие в своем доме, но я нахожусь за две тысячи миль отсюда, и этот человек присутствует в каждом моменте моей жизни.
Так, как ему и положено быть.
Я стряхиваю с себя это, пытаясь справиться со своими эмоциями.
— Вайолет сказала, что фотограф прислал снимки, которые не получились. Я уверена, что там есть и другие ракурсы десертов. Чизкейк с моцареллой получился прекрасным.
В своих электронных письмах я нахожу сообщение фотографа со строкой темы, в которой говорится: — Подумал, что тебе стоит увидеть это.
Я нажимаю на фото, позволяя ему загрузиться, но как только это происходит я понимаю, что там нет фотографий десертов. Никаких фото меня и кухни.
Прилагается только одна фотография. Я в поварском халате, держу Макса на руках с такой широкой улыбкой, что моих глаз почти не видно. Он такой же счастливый в моих объятиях, с широкой счастливой улыбкой, и я смотрю на него так, словно он — все, чего не хватало в моей жизни.
Должно быть, это было в тот момент, когда Макс, пошатываясь, появился на съемочной площадке, прямо перед тем, как Сильвия разозлилась на меня за то, что я посмела помять мой китель.
Нельзя отрицать, что радость на моем лице на этой фотографии несравнима с той, что попала на обложку.
— Это твой сын? — спрашивает Мейвен, глядя на экран через мое плечо.
— О, — вздрагиваю я, на мгновение забывая, что она здесь. — Нет. Это Макс. Маленький мальчик, за которым я присматривала.
— Интересно.
— Что?
— Ты смотришь на него так, как я смотрю на Луну — на мою дочь, а не на ресторан.
Со своей новой рамкой в руках я благодарю водителя такси, когда он высаживает меня перед арендованным домом на Голливудских холмах. Парковка в Лос-Анджелесе — настоящая сука, поэтому я брала такси и оставляла свой фургон припаркованным здесь на подъездной дорожке.
После того как водитель высадил меня возле дома, я поднимаю глаза и вижу гигантского мужчину, сидящего на ступеньках крыльца, опершись татуированными локтями о колени.
— Папа? — спрашиваю я.
Его улыбка становится шире. — Привет, Милли.
— Что ты здесь делаешь?
— Я получил твое голосовое сообщение сегодня утром. Ты говорила так, будто я тебе нужен.
Я быстро киваю, ускоряя шаг, чтобы оказаться с ними на ступеньках. — Да, пап.
Он заключает меня в крепкие и успокаивающие объятия. Объятие, в котором я чувствую себя как дома после того, как так долго говорила себе, что у меня его не было.
— Я скучал по тебе, моя девочка, — говорит он мне в волосы.
— Я скучала по тебе, папа.
После того, как я убедила его и себя в своей независимости, как будто я могла прожить свою жизнь одна, мне приятно признать, как сильно он мне нужен.
— Что ты здесь делаешь? Спрашиваю я, быстро отстраняясь, чтобы лучше видеть его. — С Максом все в порядке? А Кай?
— С ними все в порядке. Я здесь не поэтому.
— Разве у вас нет игры?
— Выходной. У нас завтра игра, так что мне нужно сразу же вернуться в аэропорт после того, как мы закончим этот разговор.
— Какой разговор?
Он указывает на верхнюю ступеньку, и мы оба садимся.
— Мы говорили об этом несколько раз на протяжении всей твоей жизни, Миллер, но я не думаю, что это когда-либо по-настоящему имело смысл. Я надеюсь, что теперь это произойдет.
Он переплетает руки, опираясь локтями на колени. — Когда умерла твоя мама…
— Папа, нам не нужно об этом говорить.
— Мне это нужно. — Он делает глубокий вдох, начиная снова. — Когда умерла твоя мама, у меня была карьера моей мечты.
— Я знаю.
— То, что я считал карьерой своей мечты, — поправляет он. — Пока настоящая работа моей мечты не вошла прямо в мою жизнь, и внезапно все, чего я хотел, — это быть тем, в ком ты нуждаешься. Меня больше не интересовал бейсбол. Я не думал о том, кем мог бы стать. Все, что я видел, это маленькая зеленоглазая девочка, которая смотрела на меня так, словно я был всем ее миром.
Он качает головой. — Ни разу до сего дня я не рассматривал наши отношения или то, как возникла наша семья, как жертву. Для меня было честью быть твоим отцом.
На последнем слове его голос немного срывается, поэтому я провожу ладонью по его плечу, кладя на него голову.
— Помнишь, как ты впервые назвала меня так? — спрашивает он.
Я качаю головой. Он всегда был моим отцом. Я не могу вспомнить время, когда он им не был.
— Это был первый День матери после смерти твоей мамы, и одна из мам в детском саду устраивала чаепитие по случаю праздника. Я был новичком, взяв на себя эту роль, и я не знал, как с этим справиться. Я был зол, что она устраивает что-то подобное, когда твоей матери не было всего несколько месяцев. Итак, когда в тот день все остальные мамы вошли в класс, я тоже вошел и сел прямо рядом с тобой.
Я выдыхаю смешок. — На тебе была огромная широкополая шляпа с фиолетовыми цветами. Я помню это.
— Ну, конечно. Это было чаепитие. Шляпа была обязательным условием для чаепития, и все мамы надели это, так что я сделал так же.
Я еще сильнее прижимаюсь к его плечу.
— Они все посмотрели на меня так, словно я окончательно выжил из ума, но я просто сидел там, пил чай, ел маленькое печенье и наслаждался улыбкой, которая была у тебя на лице.
Он качает головой, и его первая слеза падает на ступень. — Это стало моей новой мечтой — видеть эту улыбку каждый день.
— Там была одна мама, настоящий мастером своего дела. Она была единственной ведущей всего этого мероприятия, посмотрела прямо на тебя и спросила, кто я такой, таким очевидным тоном, что она подумала, что мне не следует там присутствовать, но ты ничего из этого не поняла. Ты просто откусила кусочек от одного из этих маленьких сэндвичей с огурцом, посмотрел ей прямо в глаза и сказал: «Это мой папа». Это был первый раз, когда ты назвала меня так, а после чаепития я целых тридцать минут плакал в туалете твоей школы.
Мои глаза горят. — Ты никогда мне этого не говорил.
Он наклоняет голову и быстро целует мои волосы. — Это был один из лучших дней в моей жизни. И так же один из самых страшных, потому что это имя имеет такой вес. Такая большая ответственность. И все, что я хотел сделать, это соответствовать ему.
У меня сводит живот. Я точно знаю, что он чувствует.
— Кай сказал мне, как Макс назвал тебя.
Я поднимаю голову с его плеча, чтобы посмотреть на него. Красный нос и блестящие глаза.
— Трудно понять, соответствуешь ли ты своему званию. Здесь нет тестов, которые тебе нужно пройти, или галочек, к которым ты можешь стремиться. И для кого-то вроде тебя, для кого-то, кто гонялся за титулами как за способом доказать себе… — он делает паузу. — Или чтобы доказать мне, что ты чего-то добилась, я уверен, это еще страшнее. Ты всеамериканский питчер, лауреат премии Джеймса Бирда, но ты никогда не получишь звание Лучшего родителя, потому что такой награды не существует. Ты можешь только стараться изо всех сил и надеяться, что этого будет достаточно.
— Я не знаю, как… — я качаю головой. — Я понятия не имею, как быть чьей-то мамой. Я должна была пробыть там всего каких-то два месяца.
— Ты думаешь, я имел хоть малейшее представление о том, как быть отцом? — спрашивает он в опровержение. — Я был так далек от своей зоны комфорта. Я перешел от игры в бейсбол высшей лиги к тому, чтобы каждое утро заплетать волосы в косички перед школой. Ты думаешь, я знал, как это делать? Черт возьми, нет. Мне пришлось попросить нашего соседа научить меня. Я понятия не имел, как вести себя со злыми мамами или злыми девчонками в школе, и я даже не хочу рассказывать тебе о том, как я был напуган, когда у тебя начались первые месячные и ты попросила меня отвезти тебя в магазин. Мой поиск в Google был в лучшем случае сомнительным, потому что я пытался найти ответы на вопросы, которые, как я знал, у тебя возникнут.
Мы оба смеемся над этим. Разговор о неловком дне.
— Или когда тебе было грустно из-за того, что ты скучаешь по своей маме, Милли. Я так боялась, что скажу что-нибудь не то.
— Ты был само совершенство, папа. Ты всегда казался таким уверенным. Как будто ты точно знал, что делать. Я понятия не имела, что ты боишься.
— Я просто понял это по ходу дела. День за днем. У меня всегда была только одна цель, когда я стал твоим отцом, сделать так, чтобы ты нашла свое счастье.
Я надеюсь, что ты найдешь свою радость, потому что благодаря тебе мы нашли свою.
Слова Кая, написанные на обороте нашей семейной фотографии.
Мой папа толкает меня плечом. — Я не говорю тебе, что ты должна или не должна делать со своей жизнью. Я просто не хочу, чтобы ты так боялась потерпеть неудачу в чем-то новом, что это помешает тебе найти свое счастье, я нашёл своё благодаря тебе.
— Боже, пап. — поднимая воротник рубашки, я вытираю им лицо. — Я думала, ты перезвонишь мне сегодня и скажешь, как ты гордишься мной за то, что я совершаю эти великие и впечатляющие поступки в своей жизни. Я не думала, что у нас будет этот разговор.
— Ты всегда производишь на меня впечатление, запомни это. Когда ты была ребенком, ты засунула в нос конструктор Lego, и я нахожу это впечатляющим.
Он посмеивается про себя. — Но в жизни есть и другие возможности, которые не менее впечатляющие и великолепные. Тебе не нужно, чтобы все знали твое имя, чтобы это означало, что ты делаешь что-то великое в своей жизни. Поверь мне, когда нужный человек знает твое имя, этого достаточно.
Он толкает меня плечом. — Или в твоем случае, когда нужные люди знают твое имя. Два, если быть точным.
Кай и Макс.
— Между прочим, это чушь собачья, — говорю я, указывая на свое залитое слезами лицо. — Это худшая часть осознания того, что у тебя есть чувства.
Он улыбается, обнимая меня за плечи. — Это любовь, милая.
— Я не думаю, что любовь должна быть такой. Это слишком ошеломляюще. Слишком всепоглощающе. Я не знаю, как люди справляются с жизнью таким образом.
— Это потому, что ты, моя девочка, влюбилась в двух людей одновременно. Я был там, это впечатляет.
Я судорожно втягиваю воздух, пытаясь собраться с мыслями.
— Миллер, когда ты думаешь о Максе, чего ты хочешь для его будущего?
— Я просто хочу, чтобы он был счастлив.
— Ты когда-нибудь хотела бы, что он отплатил тебе за любовь к нему?
— Конечно, нет.
Он поднимает глаза к небу, солнце освещает его улыбающееся лицо. — Точно.
У нас уже был этот разговор раньше, но до сегодняшнего дня я не понимала этого по настоящему.
— Я думаю сейчас ты понимаешь, — продолжает он. — Оставить свою карьеру, чтобы стать твоим отцом, теперь не кажется такой уж большой жертвой, не так ли?
Я качаю головой. — Только не тогда, когда я собираюсь сделать то же самое.
Он поворачивается ко мне, его карие глаза мягки, он смотрит на меня так, словно я — весь его мир. Я понимаю это чувство больше, чем когда-либо.
— Найди свое счастье, Миллер.
Когда я возвращаюсь в ресторан чтоб дать интервью, у меня ужасно легкомысленная улыбка на лице, и столько ясности в голове.
Я выхожу из кухни и сажусь за столик к тому, кто будет брать у меня интервью закидывая ногу на ногу. Мы пожимаем друг другу руки, представляясь.
— Для меня большая честь получить это интервью у вас, шеф, — говорит она. — Я с нетерпением ждала этого.
— Я тоже с нетерпением жду этого.
— Поскольку ресторан сегодня закрыт, у тебя есть какие-нибудь большие планы после того, как мы закончим?
— Есть, — признаюсь я с улыбкой. — Я собираюсь пойти поискать мальчика. Вообще-то, двоих мальчиков.