Пришельцы из прошлого

X

Как Маку удалось добиться одобрения своего проекта в высших эшелонах власти, осталось для меня загадкой. Наверное, ему пришлось приложить немало усилий для достижения этой цели, поскольку Америку в основном населяют достаточно сентиментальные и высоконравственные люди, остающиеся таковыми даже в военное время, а в любой армии, в том числе и в нашей, существует определенный моральный кодекс.

Однако то, что делали мы, выходило за рамки всех правил.

Я так и не выяснил, от кого он получал приказы, Я не мог представить, чтобы какой-нибудь выпускник Уэст-Пойнта отдавал их на нормальном английском языке. Не сомневаюсь, что в письменном виде их не существовало вовсе; и в архивах Министерства обороны не найдется ни малейшего намека на них.

Одну из возможных ситуаций я представлял следующим образом: где-то в небольшом кабинете со звуконепроницаемыми стенами и охранником возле двери на сверхсекретном совещании присутствуют несколько высокопоставленных генералов. Среди них и Мак в своем неизменном сером костюме. Он не участвует в разговоре, а молча слушает.

— Там у них есть некий фон Шмидт, — говорит генерал номер один.

— О да, фон Шмидт, командир крупного подразделения истребительной авиации, — соглашается генерал номер два. — Базируется близ Сен-Мари.

— Толковый вояка, — высказывает свое мнение генерал номер три. Совещание, скорей всего, проходит в Лондоне или его ближайших окрестностях, и беседа, соответственно, ведется в лаконичном и по-британски коварном стиле — с подтекстом. — Говорят, фон Шмидт легко мог занять кресло Геринга, научись он в свое время сгибать свою прямую спину. И конечно, если бы его привычки были не столь омерзительны, хотя у Геринга они не лучше. Мне докладывали, что генерал фон Шмидт не обошел вниманием ни одну смазливую мордашку в радиусе ста миль от Сен-Мари.

При этих словах Мак начинает ерзать на своем стуле. Рассказы о преступлениях и подлостях, совершаемых противником, всегда навевали на него скуку. Мы убиваем людей, любил говорить он, не потому, что они сукины дети и последние мерзавцы, в этом случае было бы трудно провести разграничительную линию, а по той причине, что мы солдаты и ведем войну с наци особым способом.

Но мы не ангелы мщения.

— Наплевать на его сексуальные наклонности, — вновь вступает в разговор генерал номер один, исповедующий, видимо, те же убеждения, что и Мак. — По мне так пусть перепробует хоть всех французских девок. И мальчиков тоже. Объясните лучше, как моим бомбардировщикам спастись от его истребителей. Мы несем умопомрачительные потери каждый раз, когда оказываемся в пределах досягаемости его асов, хотя не летаем без сопровождения своих истребителей. Стоит нам разгадать его тактику перехвата летающих крепостей, как он ее меняет. С профессиональной точки зрения у этого выродка задатки гения. Если нам по-прежнему будут давать цели за его линией ПВО, я рекомендовал бы в первую очередь нанести сокрушительный удар по его базам, а его самого сделать недееспособным хотя бы на время. Однако предупреждаю, нам это обойдется недешево.

— Да, было бы очень кстати, — мечтательно произносит генерал номер два после того, как план действий уже частично обсужден, — если бы с генералом фон Шмидтом произошла какая-нибудь неприятность во время нашего налета или незадолго до него. Окажись он не в состоянии непосредственно руководить действиями своего подразделения, наших парней погибнет намного меньше.

Ни одна голова не поворачивается в сторону Мака. Генерал номер один шевелит усами, словно желая избавиться от дурного вкуса во рту.

— Может, устроим перерыв, джентльмены?

Не ручаюсь за точность терминологии. Как я уже сказал, мне осталось неизвестно, как все происходило в действительности. Кроме того, я не генерал и не выпускник Уэст-Пойнта. Что касается авиации, то единственное, на что я был способен во время войны, это отличить «спитфайтер» от «мессершмидта». Самолеты были для меня просто транспортом, в который я забирался, летел некоторое время, потом вылезал, когда мы приземлялись в темноте на каком-нибудь кочковатом аэродроме, или прыгал с парашютом, что не переставало внушать мне отчаянный страх. Будь у меня выбор, я предпочел бы начинать операцию, двигаясь к месту назначения по воде — на корабле или даже лодке. Наверное, это еще одно очко в пользу моих предков-викингов. Для человека, рожденного в сердце Великой Американской Пустыни, я весьма недурной мореход. К сожалению, отнюдь не во все точки Европы можно проникнуть водным путем.

В действительности немецкого генерала звали Лауше, а не фон Шмидт, базировался он близ Крон-хайма, а не Сен-Мари, если городок с таким названием вообще существовал; этот Лауше и правда был военным гением и выродком высшей пробы. Его штаб-квартира — ее можно было узнать по выставленной перед входом вооруженной охране — была расположена буквально в полусотне шагов от таверны, которую я уже упоминал. Установив контакт, я стал вести за этим домом наблюдение. Делать это мне никто не приказывал. Скорее наоборот, я не должен был до поры до времени проявлять никакого интереса к штаб-квартире. При этом я точно не знал, что пытаюсь выяснить, так как уже получил от Тины исчерпывающий отчет о привычках фон Лауше и графике дежурства охраны. Но я впервые работал с женщиной, тем более молодой и привлекательной, которая добровольно согласилась играть отведенную ей роль. В общем, у меня было чувство, что нельзя сидеть сложа руки.

И это чувство меня не подвело, в чем я убедился неделю спустя. В Кронхайме был серый, унылый вечер, с неба крупными хлопьями валил мокрый снег. В приборе ночного видения я внезапно различил неясные движения и крохотную женскую фигуру. Это была Тина, полураздетая. Спотыкаясь, она пробежала мимо часового и двинулась вперед по жидкой кашице из снега и грязи. В руках она держала какие-то вещи — это могли быть только черная юбка и жакет. Час назад именно в этой одежде она вошла в дом.

Я покинул свой наблюдательный пост и, убедившись, что за ней не следят, поспешил ей навстречу. Я не знал, куда она держит путь, думаю, она и сама этого не знала. Встречаться с. ней в открытую, как поступил я, тем более в непосредственной близости от цели операции, было строжайше запрещено. А то, что я отвел ее к себе, граничило с преступлением — это могло свести на нет все наши усилия и было смертельно опасно для приютившей меня французской семьи. Однако я понимал, что столкнулся с чрезвычайной ситуацией, которую не предусматривали никакие инструкции.

Везение было на нашей стороне — везение и отвратительная погода. Мне удалось незаметно провести Тину в мезонин, где я сразу задвинул дверную щеколду, опустил шторы и зажег свечку. Тина все еще прижимала к груди узелок с одеждой. Не произнеся ни слова, она резко повернулась и показала мне спину. Плеть исхлестала в лохмотья ее дешевую блузку и сорочку, оставив на коже черно-синие кровоточащие полосы.

— Я убью эту свинью! — прошептала она. — Убью!

— Конечно, — сказал я. — Утром семнадцатого. То есть через два дня в четыре утра.

Именно для этого я и находился здесь — чтобы уберечь ее от опрометчивых поступков. Она впервые участвовала в работе нашей группы, я должен был контролировать ее, а по завершении операции принять меры — если представится возможность — чтобы она осталась жива. В мои обязанности входило убийство часовых. У меня уже накопился богатый опыт по их бесшумной ликвидации. Что касается Тины, она мне нравилась, но я ни разу не прикоснулся к ней, ни словом, ни взглядом не проявил своих чувств. Я отвечал за операцию, а личные отношения мешали дисциплине.

— Ты хочешь сказать, — прошептала она, — что мне надо вернуться? — Ее темно-фиолетовые глаза казались бездонными. — Вернуться к этой свинье?

Я перевел дыхание:

— Детка, ты должна делать вид, что плеть доставляет тебе наслаждение.

Вздохнув, она провела кончиком языка по пересохшим губам. Когда она снова заговорила, ее голос был глухим и равнодушным:

— Да, конечно, дорогой. Ты прав, как всегда. А я просто дура — ведь это такое удовольствие, когда тебя лупят плетью. А теперь помоги мне одеться, только осторожно…

Сейчас, когда от тех событий в Кронхайме нас отделяли пятнадцать лет и пять тысяч миль, она стояла посреди моего кабинета; я, не спуская с нее глаз, поднял с пола меховую накидку. В ней, в потайном кармане за сатиновой подкладкой, был спрятан мой кольт. Я сунул его себе за пояс. Потом извлек из ее сумочки револьвер, принадлежавший — в этом не было сомнений — Барбаре Херрера. Под многочисленными нижними юбками красотка скрывала оружие, которое обычно делают по специальному заказу. Это смертоносное оружие из алюминиевого сплава было известно как тридцать восьмой особый. Я читал о нем в одном из спортивных журналов, куда время от времени направлял заметки о рыболовстве. Видом он напоминал детский пугач. Наверное, при стрельбе такой пистолет отскакивал от руки, словно баба для забивки свай, — при ничтожном весе он не мог поглотить силу отдачи. Я сунул его в задний карман джинсов.

Тина продолжала стоять, задумчиво глядя на открытую дверь ванной комнаты, словно решая, как поступить с той, что там, за дверью. Я передал ей сумочку и пистолет, а меховую накидку набросил на ее плечи. Потом коснулся чуть заметного шрама на ее руке. Она вопросительно посмотрела на меня:

— Еще виден?

— Только тому, кто о нем знает, — ответил я.

В ее взгляде я прочел воспоминание о том далеком эпизоде.

— Ведь мы убили свинью, правда? — глухо пробормотала она. — Мы прикончили его. И того, другого, который едва не настиг нас, когда мы убегали, тоже. А когда мы прятались в кустах, выжидали и совокуплялись, как животные, чтобы из моей памяти изгладился образ нацистского зверя, они не переставали охотиться за нами в темноте, под проливным дождем. А потом прилетели самолеты, самолеты-красавцы, американские красавцы, прилетели вовремя, минута в минуту, на рассвете, наполнив небо адским грохотом и залив огнем землю… А сегодня у тебя жена, трое детей, и ты пишешь рассказы о ковбоях и краснокожих!

— Да, а ты, похоже, выбиваешься из сил, чтобы разрушить мою семью. Было так необходимо застрелить девчонку?

— Конечно, — сказала она. — Или ты считаешь, что Мак послал нас сюда с другой целью?