Путешествие идиота

Глава 16 Мишель

С Мишель мне было по-настоящему интересно. Она часто заходила за мной прямо в каюту, подхватывала под руку, и мы куда-нибудь шли. Или обедали вместе, а потом снова гуляли. Она рассказала мне, что летит уже давно и что ей тут все известно. И еще о том, что она не в первый раз на этом лайнере. И вообще — ей тут надоело «до чертиков». Мы заходили во всякие места — и в оранжерею, и в бар, и в планетарий. Смотрели фильмы. Смотреть фильм в темном зале, когда вокруг тебя много людей, это, скажу я вам, вовсе не то же самое, что у себя в каюте, на маленьком визоре. Даже когда ты этот фильм уже видел, все равно смотришь, как в первый раз. И ощущения тех, кто вокруг сидят, пропитывают тебя, словно дождь. Страх, радость, томление, скука. Иногда — очень редко — у кого-нибудь прорывается дикая жажда жизни. Или похоть. А интереснее всего ощущения от Мишель. Потому что она сидит ближе всех. От нее, когда она не грустит, веет теплом. Обычным тихим теплом, по-другому и не скажешь. Иногда она сочувствует тем, кто на экране. Иногда злится на них. Радуется, когда у них что-то получается. Но в основном она грустит. Я чувствую, как ей плохо. И очень хочу помочь, уж такой я недоумок. Хочу, но не знаю как. И мы гуляем, или сидим где-нибудь и разговариваем. Обо всем. Просто так. Вернее, она говорит, а я слушаю. Но мне все равно это нравится. И она не считает меня придурком. Знаете, я это чувствую. И это мне тоже мне здорово по нраву.

Бывает, Мишель водит меня по оранжерее и рассказывает о здешних растениях. Некоторые из них очень забавные. Есть одно, которое сворачивается спиралью, когда на него подуешь. А другое ползает между стволами, как живое, и поры на нем раскрываются и закрываются, словно оно дышит. А самое интересное зовется деревом правды. Когда останавливаешься рядом, оно меняет цвет. Если думаешь хорошее, оно становится нежно-зеленым. Когда злишься — краснеет. Мишель говорит, что для каждого чувства у этого растения есть свой цвет. Или для комбинации чувств. И перед этой штукой врать бесполезно — она тебя сразу раскусит. Поэтому в этом углу отсека народ редко появляется, только новички вроде меня. А потом они быстро смекают, в чем дело, и больше сюда ни ногой. Кому охота, чтобы все знали, что ты чувствуешь на самом деле?

А вот Мишель тут бывает часто. Ей скрывать нечего, так она говорит. Когда она стоит у дерева, листья становятся бежевыми. Такой цвет у грусти. А когда она смеется, растение переливается голубым. Она и меня попросила встать рядом с деревом. И листья сначала посветлели, потом начали быстро сереть, пока не стали цветом как пепел. Но ближе к верхушке они остались зелеными. И Мишель посмотрела на меня серьезно и сказала, что это цвет тоски. Или ожидания. И что я совсем не злой человек. И что она «не ожидала». Наверное, она думала, что у меня внутри пусто, и я ничего чувствовать не могу. Я не стал с ней спорить. Что может простое дерево знать о таком, как я? Я и сам-то порой не могу понять, что у меня внутри творится. А еще Мишель извинилась за то, что со мной как с придурком себя ведет. А я ничего такого от нее и не видел. И сказал, что это пустяки. И дерево, когда Мишель близко ко мне подошла, вдруг подернулось зеленым. И я понял, что она меня не обманывает.

А потом листья вдруг пошли красными пятнами. Это к нам сзади неслышно Жак подкрался. Тот мужчина, который был ее «парой», и которого она послала к черту. То есть, я знал, конечно, что он к нам подходит, но не стал Мишель про него ничего говорить. Может быть, Жаку нравится так подкрадываться.

— Мишель, нам нужно поговорить, — заявил Жак. Щеки у него были красные, как спелые помидоры. И еще он был сильно не в себе. Я догадался, что он изрядно выпил чего — то крепкого, вроде моей давешней арраки, и теперь не слишком соображает, что делает. Совсем как я, когда в челноке летел.

— Жак, нам не о чем разговаривать, — так Мишель ему ответила и снова стала на дерево смотреть. А листья на нем уже совсем покраснели.

— Ты выставила меня на посмешище! Из-за тебя я не могу найти себе пару!

А Мишель только плечами пожала.

— Ничем не могу помочь. У меня теперь новый друг. Если ты не заметил, то вот он.

— Плевать я хотел на этого недоумка. Ты что, не видишь — у него не все дома? Нам надо поговорить.

И он схватил Мишель за руку. Ей стало больно, я это почувствовал. И дерево тоже, потому что подернулось желтым.

— Ты забываешься, Жак. Не путай меня с местными девками. И напоминаю тебе: я не одна. Не думаю, что моему кавалеру понравится твое поведение.

— Плевать! Я имею право…

— Ты ни на что не имеешь права, Жак. Все это была глупая игра, а ты, к тому же, перешел границы. Я не обязана таскаться с тобой в угоду правилам этого летающего притона. И я не девушка из твоих салонов. Я — баронесса Радецки фон Роденштайн. Помни об этом, господин денежный мешок.

Она обернулась и взглянула на меня. А я ей улыбнулся. А Жак схватил Мишель и начал ее целовать. И делать ей больно.

И тогда меня будто толкнуло что-то. Я подошел к нему и сказал:

— Мистер, ей больно.

А он повернулся и сказал мне:

— Пошел к черту, идиот!

И толкнул меня. Сильно. Так, что я чуть не упал. А позади нас стояли люди и на нас глазели. И перешептывались. И тогда во мне опять что-то закаменело. Совсем как тогда, в пригороде. И я стал совсем как железный истукан. И что-то мне сказало «цель опознана». И еще: «отражение атаки» и «бортовое оружие отсутствует». Я не знаю, что такое «цель». Я просто шагнул так, что деревья вокруг пошатнулись. Потому что я теперь был весь из стали. И Жак вдруг точками яркими покрылся. И каждая из них что-то означала. Голос подсказал мне, что это «уязвимые точки». А Жак меня снова ударил. По лицу. А я и не почувствовал ничего, я ведь железный. Мне показалось, что он даже руку отбил, потому что зашипел, как кот. И тогда мое тело его само ударило. По одной из точек. Ногой. А потом моей рукой его ткнуло. Она у меня вся негнущаяся и тяжеленная, как бревно. И Жак на пол упал. А голос произнес «атака отражена». И я снова собой стал, и обнаружил, что у меня течет кровь из носа.

Мишель приложила мне к лицу носовой платок и сказала:

— Не нужно было тебе вмешиваться, Юджин. Я бы сама разобралась.

— Он делал тебе больно.

— Мне не привыкать к боли. Пойдем отсюда.

И она повела меня к выходу. И люди, что на нас смотрели, расступились и нас пропустили. А когда мы уже почти прошли, она остановилась и на Жака оглянулась. Он на коленях стоял и головой тряс. И лицо у него было все в крови. Мишель ему сказала: «Дешевый мафиозо».

Мужчины, что вокруг собрались, хлопали меня по плечам, а женщины говорили что-то любезное и улыбались. Все сразу. Потому я и разобрать ни слова не мог. А Мишель дернула меня за руку и потащила за собой.

Тут какой-то человек с синим знаком на груди к ней подошел и сказал: «Я очень сожалею, миз. Мы примем все меры к недопущению подобных инцидентов». И еще что-то добавил. Опять про традиции. А она ему сказала, чтобы он катился к черту.

А потом она привела меня в свою каюту, помогла мне вымыть лицо и заставила снять рубашку. И бросила ее в шкаф. Я знаю — у меня в каюте такой же. Кладешь туда грязную одежду, а обратно достаешь чистую и выглаженную.

А Мишель посмотрела на меня, улыбнулась и сказала непонятное: «Ну и ну. Да ты настоящий мачо».

Каюта у нее была не такая, как у меня. Просторная. Здесь было целых два широких кресла и большущий визор на стене.

Пока шкаф чистил рубашку, Мишель усадила меня в одно из кресел, достала из стены бутылку, разлила по стаканам янтарную жидкость, и сказала:

— Ты что, совсем не боишься? Это же сам Жак Кролл, мафиозный босс с Рура. Зачем ты влез, дурачок?

А я как услышал слово «боишься», так мне все сразу ясно стало. И я ответил:

— Я же мужчина. Мужчине не к лицу бояться.

А она посмотрела на меня долгим-долгим взглядом. А потом негромко произнесла:

— Надо же, как просто. Мужчина не должен бояться. Никто из моих знакомых не додумался до этого определения. Хотя никому и в голову не пришло бы назвать их идиотами.

— Это действительно очень просто, Мишель. Просто надо помнить, кто ты есть. Я и помню.