Путешествие идиота

Глава 57 Экскурсия на свежем воздухе

Почему-то выходит, что все мои приключения начинаются незадолго до очередного вылета. Так и в тот день. Я сидел в кают-компании, когда туда пришла Авиша. Увидела меня и улыбнулась. У меня настроение поднялось, когда я ее увидел. Знаете, с моей работой поневоле станешь опасаться всяких приятных штук. За приятное потом обычно платить приходится, и не всегда так, как тебе нравится. Из-за этого мнительность развивается. И нервозность. Но все равно — думаешь только о том, что сейчас. Поэтому жалеешь, что к голосу своему не прислушался, только когда уже сделать ничего нельзя. Думаешь, что плевок через плечо, когда кошка палубу перебежала или когда о шланг запнулся, мог тебя спасти. Или еще глупость какая-нибудь вроде скрещенных пальцев или постукивания по поручню. Хотя и говорят, что это просто суеверия.

Мне бы насторожиться от такой внезапной радости, что меня охватила, а я только невольно в ответ расцвел. Ничего с собой поделать не мог. Уж больно Авиша женщина во всех отношениях интересная. Улыбка ее — как солнышко из туч. И я показал рукой, чтобы она ко мне садилась. Она и села, хотя вокруг было полно пустых столиков. Она немного смущалась, я это чувствовал. Неловкость между нами такая была, ну, как бы вам сказать? Ну, когда ты знаешь, что кому-то нравишься, и этот кто-то знает, что тоже нравится тебе. А какой-то мелочи обоим, чтобы порог перешагнуть, не хватает, хоть тресни. К тому же на этом «Будущем Земли» жизнь такая скучная, что я готов хоть с дьяволом беседы вести. А уж с такой симпатичной девчонкой — тем более. Похоже, ей здесь тоже невесело. На то, что на лайнере любовью называли, со всякими там цветами-танцами-ухаживаниями, здесь времени нету. Даже просто выспаться вволю и то не всегда получается. А на простой «трах», как это дело Васу называл, не каждая женщина готова. Особенно такая знающая себе цену, как Авиша.

Гиви помахал ей из-за стойки и сказал: «Привет, крошка! Как насчет потанцевать вечером один на один?». И улыбнулся. А она в ответ устало: «Пошел к черту, кобель». Хотя звучало это почему-то совсем не обидно. Я бы почувствовал, если она зло внутри держала. А так — нет ничего, только усталость. И Гиви не обиделся. Видно, тоже понимал, что она не со зла. И потому стюард принес ей не фасоль с консервированной рыбой, как всем, а одно из фирменных блюд кока — сациви. Внуснотища — пальцы проглотишь. Вкуснее для меня только устрицы с лимонным соком. Так что какое-то время мы с Авишей молчали, будто по уговору. Все равно рот занят был. Поглядывали друг на друга да улыбались набитыми ртами.

А потом я спросил:

— Тебе на вахту?

— Я только что сменилась.

— Может пойдем ко мне? Музыку послушаем, — как — то очень легко предложил я. Даже для себя неожиданно. Наверное, это вкусная еда так на меня действует.

Она искоса посмотрела на меня. Взгляд, как фотоснимок. Быстрый и оценивающий. Пожала плечами, улыбнулась.

— Пойдем.

Мирок у нас на базе тесный. Чихнешь — всякий услышит. Пока мы топали вместе по коридорам, нам все встречные улыбались и вслед оглядывались. Мужчины — с оттенком зависти, женщины — по своей извечной привычке знать все и про всех. И мы пришли в мою каютку. Беспорядок там был — мама не горюй. Тут ведь стюардов не водилось. И еще я нипочем не ожидал гостью тут увидеть. Вот и было в каюте — как всегда, в общем.

Авиша не смутилась. Она вообще свойской девахой была. Штаны мои со шконки перевесила в стенной шкаф и ботинки под стол задвинула. Аккуратно свернула комбинезон, поправила одеяло, добавила света. Знаете, женщины такие существа — тут поправят, здесь пошевелят — и сразу становится уютно. Так и с ней.

Сели мы на шконку рядышком. Больше-то некуда, тут вам не лайнер. Выдвижных столов да кресел из ничего не возникает. Чтобы неловкость разрядить, я музыку включил. Конечно же, Дженис. И мы немного ее послушали. Сначала Авиша сидела просто так, из вежливости. Не знала, как себя вести. Потом постепенно оттаяла. Вслушалась, видно. И музыка ей нравиться начала. Я ж говорю — с моим биочипом да возможностями Триста двадцатого мне можно сеансы психоанализа устраивать. Потом она увидела злополучный пенал на столе.

— А это что такое? — спросила.

— Это? — Я подумал и решил, что врать Авише не буду. — Это такая штука, которую я обещал хорошему знакомому на Кришнагири отвезти.

— А что в ней?

— Не знаю, — честно сказал я. — Пока летел, всем интересно было, что там внутри. Абсолютно. Наверное, она волшебная.

И мы засмеялись. И сразу полегче стало. Как в воздухе после дождя.

— А зачем тебе вообще на Кришнагири? Говорят, это такая глушь.

— Зачем? — я слегка задумался. Потом махнул рукой про себя: будь что будет. — Я туда лечу, потому что решил, что найду там любовь.

— Что найдешь? — ошарашенно переспросила Авиша.

— Любовь, — совсем смутился я.

Вот сейчас она возьмет и засмеется. Но она только сказала озадаченно:

— Ничего себе… А что, поближе это дело не водится?

— Не знаю. Мне не попадалась.

— Хороший заход, — улыбнулась Авиша с какой-то незнакомой интонацией. Как будто я сделал что-то замечательное, и сам не заметил, как.

— Чего?

Снова эта интонация. Но на этот раз внутри Авиши что — то, напомнившее мне легкую досаду.

— Не обращай внимания. Ты такой забавный. Где ты научился так петь? — она повернулась ко мне, опершись локтем об одеяло. Внимательные серые глаза смотрели на меня снизу вверх. Прямо как тогда, на лайнере. Когда мы с Лив… И пахла она… волнующе. Маняще. Не как эти расфуфыренные курицы, от запаха духов которых в носу свербит. В общем, я с трудом подавил искушение наклониться и поцеловать ее красиво очерченные губы. И Авиша это почувствовала. Отстранилась и посмотрела на меня немного удивленно. А я снова из-за этого озадачился. Видно, я как-то неправильно себя вел, и от этого еще больше смутился. А когда я смущаюсь — неловким становлюсь. И говорю раньше, чем думаю.

Наверное, из-за этого я ей и рассказал, как Сергея встретил. И про то, как впервые Дженис услышал. И само по себе как-то вышло, что и про то, какой я… ну, не такой как все, словом. И про путешествие свое. И про Плим. Про Васу и про смотрящего. Про то, как героем стал и как от трансферов отбился. Даже про «Гепарда». Про Джозефо, механика с «Либерти». Как пели мы с ним на пару. Она внимательно меня слушала, не перебила ни разу. Видно было, что ей очень интересно. Только почему-то я ей не рассказал про Лив. И про Мишель. И про Триста двадцатого тоже. Согласитесь, есть же предел. Одно дело — то ли ты нормальный, то ли нет. А другое — когда в тебе сумасшедший робот прячется. Ну и еще, отчего-то мне казалось, что рассказывать одной женщине про то, как тебе нравится другая, не слишком хорошая идея. Тем более, что и к Авише меня тянуло, как магнитом. Значит, она мне тоже нравилась. И я путаться начинал — кто есть кто. То каких-то женщин смуглых представлял, которые на Кришнагири живут. То Мишель вспоминал. А потом на Авишу смотрел. И еще этот ее запах. В общем, как-то непонятно все стало. Ну а как рассказал ей все, так и перестал бояться, что она меня придурком сочтет. Мало ли какие странные люди на свете бывают.

— Ничего себе! — так она ответила. — Ты просто семь жизней живешь. Как кот. И война, и мир, и любовь, и музыка, и приключения. Всего этого на несколько человек бы хватило.

Она чуть было не сказала «нормальных». Или что-то вроде. Но в последний момент удержалась. Потому как все же настоящей дамой была. Деликатной. Хоть и жила в окружении грубых мужиков.

А потом она со смехом рассказала мне про то, как в машинном Кена вылавливали. Даже ремонтных роботов задействовали. Кто-то из пилотов слух пустил, будто мутант-людоед из Восьмого вырвался, и все перепугались. И про то, как все вздохнули с облегчением, когда я его отыскал. Представляешь, сидишь у пульта, ешь бутерброд, потом тебя отвлекает что-то, ты его на стол кладешь, отворачиваешься на секунду, а когда снова руку протягиваешь — там уже пусто. Еда будто испарилась. А вокруг никого. Многие из-за этого парами держались. Из осторожности. А я посмеялся и объяснил, что это Пятница для другана своего старался. Потому как Кена бы обязательно запах выдал.

— Я помню. Когда тебя несли, несло от тебя…

И мы снова засмеялись. И ее лицо рядом оказалось. И как-то само по себе вышло, что я взял и поцеловал ее. И она мне ответила. Осторожно так. Будто наощупь. А внутри у нее пустота какая-то образовалась. Как если бы боялась она. Совсем как Мишель, когда мы прощались. И тогда я совсем расхрабрился, и лед растопить решил. Решил помочь ей из рабочего комбинезона выбраться. У меня ведь после Плима даже и близко женщины не было, а я вовсе не монах. Только Авиша посерьезнела как-то неуловимо, хотя улыбалась по-прежнему. И так сказала:

— Классный ты мужик, Юджин. И поешь здорово. Там, в два-ноль-восемь, за тобой в койку многие готовы были. Правда, ты сразу улетал к чертям после песен своих. Женщины не слишком это любят. В общем, про любовь ты красиво говорил, я даже поверила. Но не стоит мечту опошлять.

И отстранилась легонько. Посмотрела на часы, извинилась, что устала жутко и хочет немного вздремнуть. Взъерошила мне ежик на затылке, едва пальцами своими стальными касаясь.

— Не держи зла, Юджин. Увидимся.

И исчезла, запахом своим манящим напоследок обдав.

А я остался, дурак дураком. Сидел, рот открыв, и на дверь смотрел. Как же так? За что? Ведь так все было здорово. Триста двадцатый, ты что-нибудь понимаешь?

«Не хватает данных для анализа», — так мой зануда ответил. Он никогда мне «нет» не говорит. Обидеть боится. Он такой же, как я.

«Так уж вышло, что ты мой самый лучший друг, да? — спросил я его. — Все про меня знаешь. И не осуждаешь никогда. Дурачком не считаешь…»

А мой голос внутри промолчал отчего-то. Только волной грустного тепла обдал. И тогда я улегся на спину, руки за голову заложил, и стали мы Мадди Уотерза вместе слушать. Из той коллекции, что Джо мне подарил. Нет ничего лучше, чем блюз, когда тебе плохо. И когда хорошо — тоже. И просто — нет ничего лучше, чем блюз. Разве что любовь, которая неизвестно что. И вполне может статься, что она выдумана вовсе. А может быть, музыка и есть любовь, только мы этого понять не можем. И гадаем, отчего это она в нас струны какие-то шевелит. А мы в ответ отзываемся, словно скрипки в умелых руках. А потом я запел тихонько, подпевая мягкому грустному голосу. Сначала «Мой капитан». Потом щемящую «Звонок издалека». И еще «Большеногую женщину». А после — «Запомни меня». Я пел и пел, и слова исходили из меня как слезы. И умирали между серых стальных стен. Многие песни я наизусть уже знал. Стараниями Триста двадцатого у меня теперь абсолютная память. Запоминаю не только слова, но и однажды услышанные интонацию, звук, ритм.

В общем, легче мне не стало. Совсем я раскис. Вдруг представил себя не в холодной полутемной каюте, а на огромном ледяном поле. Я один, мне холодно до самых костей и страшно одиноко, а вокруг на многие мили ни души. Только равнодушные птицы высоко над головой парят. Такие поля из льда я видел, когда мы на «Нимице» в полярные воды заплывали. Отчего мне так подумалось? Сам не знаю. И я сбацал то ли «Взрослого», то ли «Мужеподобного мальчика». Мой внутренний переводчик несколько значений выдал. Выбирайте, какое вам по душе. От заводного ритма я немного взбодрился даже. Музыка — чудесный доктор. Никогда тебя в неподходящий момент не бросит.

От жалости к себе меня отвлек вызов на инструктаж. Я встряхнулся, и потащил ноги, куда сказано. Все время, пока Милан комментировал полетное задание, я отключиться норовил и о всяких глупостях думал. Так что, если не помощь Триста двадцатого, вряд ли бы я что-нибудь потом вспомнил.

— Капитан Уэллс, вам почта, — застает меня сонный голос радиста по дороге в ангар.

— Вернусь — прочту.

В груди сжимается от предвкушения приятного. Не иначе, снова Мишель. Скорее бы вернуться. В ангар я почти вбегаю.

А потом в паре с Гербом я зашвыриваю целую горсть кассетных боеголовок в облака где-то над Карпатами. Над жутко дымящим и льющим в море всякую дрянь автомобильным заводом. Не те планирующие бомбы, что сбрасывают с дальних дистанций. Те Милан для авианосцев берег. Самые простые, что скидывают в нескольких километрах от цели. У нас и задачи-то не было большие разрушения произвести. Малые плазменные заряды. Жарко там внизу будет, это точно. Пожары начнутся. Рельсы оплавятся вместе с поездами. Стекла в окнах вытекут и земля загорится. Люди, что на открытых местах, в пепел превратятся. Но больших жертв быть не должно. Все-таки это не город. Главное — завод остановить. Десяток квадратных километров, накрытых облаком короткоживущей плазмы, его точно остановят. Так я думал чем — то, напоминающим голову, спрятанную в глубинах покрытого керамической броней крылатого тела. До тех пор, пока зеленая метка в моих полумеханических мозгах не совместилась с красным кружком района бомбометания. А потом напряг нужные мышцы в районе живота, и продолговатые обтекаемые сигары засвистели своими короткими стабилизаторами, отправляясь в последний путь.

Потом были радары наведения. И я сорил помехами, забивая все, что можно. Силы ПВО в районе были неизвестны. Предположительно — незначительны. Мы ведь не располагали временем и средствами для детальной разведки. И на наборе высоты мне к чертям вышибли правый двигатель. Простым зенитным снарядом. Потому что приближение ракеты я бы наверняка засек.

В общем, учитывая, как день сегодня начался, я не удивился. Треть контрольной панели превратилась в мешанину красных пятен. Съежившись от боли, заглушил открытую рану системой пожаротушения и потянул на юго-юго-запад, в сторону Балкан. Герб вернулся и сопровождал меня. Подбадривал. Хотя, какая уж тут бодрость. С одним двигателем да с нарушенной геометрией мне нипочем из атмосферы не вырваться. Маневровые пока тянули исправно, но, судя по показаниям приборов, поврежденная правая сторона вот-вот откажет из-за перегрева — мне постоянно приходилось компенсировать снос вправо. Да еще очередной ураган с востока надвигался, машину стало потряхивать.

Удивительно, но еще почти целый час я тянул, изнывая от напряжения и боли. Под непрерывные комментарии об отключающихся системах. Когда подо мной снова появилась суша, я уже почти ослеп и потерял возможность маневрировать. Искал место, где можно катапультироваться. Тут-то меня и настигла ракета. Как на стрельбах — четко в сопло. И мое беззащитное человеческое тело, зажатое в коконе отстреленного пилотского модуля, не успев прийти в себя от аварийного разъединения с бортовой системой, испустило дух от ничем не скомпенсированных перегрузок. И поэтому я не увидел, как огненный шар, в который превратился очередной мой «Красный волк», врезался в грозовое облако и исчез навсегда.

Ну а я, как это принято говорить, приземлился штатно. То есть тормозные патроны отработали, когда и сколько надо, парашют раскрылся, а потом отлетел вместе с креслом точно на заданной высоте, стабилизатор спасательной капсулы выровнял мой пузырь, так что посадочный факел был направлен вниз, а не наоборот, как обычно бывает при сильном ветре. И я шлепнулся в вязкую черную жижу, распугав ревом тормозного двигателя местных обитателей. И только тогда, когда капсула сморщилась, превратившись в спасательный плотик, я очнулся. Из-за того, что инъекция автодоктора из комплекта летного скафандра подействовала. И меня окутала звенящая тишина. Только потрескивание остывающей корки земли сквозь нее и пробивалось. Да ровный, неумолкающий гул. Ветер.

Неожиданно подумалось, что не зря в древности присутствие женщины на судне считалось плохой приметой. Беду эти женщины несут. Сплошные от них неприятности. Не такие уж они и дураки, оказывается, эти наши предки.