Путешествие идиота

Глава 60 Деревня Каменица, что близ городка Биелина

Жидкий огонь вливается в горло. Кашляю, пытаясь вытолкнуть его непослушным языком. Но голова моя запрокидывается помимо моей воли и огонь проникает внутрь. Обжигает пищевод. Хочется открыть глаза, но попытка пошевелить веками вызывает такую сильную боль, что я отказываюсь попробовать еще раз. Судорожно сглатываю. Новая порция льется в мой обожженный рот. Послушно раскрываю его пошире и часто сглатываю, чтобы не захлебнуться. Так повторяется бессчетное количество раз, после чего меня оставляют в покое.

Огонь растекается по животу расплавленным свинцом. Больно шевелить шеей. Больно шевелить рукой. Что-то твердое упирается в поясницу, но сил сдвинуться нет. Я медленно вдыхаю воздух с незнакомым запахом. Тепло растекается по телу. Я расслабляюсь и вновь погружаюсь в вязкое ничто, где нет воздуха и нет воды, только пустота без цвета и запаха. Гулкий голос беседует со мной. Неугомонный Триста двадцатый. Отвечаю ему с некоторой ленью. Трудно подыскивать нужные слова. Он пытается мне что-то рассказать. Так необычно слышать, как перед тобой оправдывается боевая машина. Да еще такими смешными словами. Пополам с собственной обидой. Я говорю ему, чтобы он сделал поправку на то, что я ничего не соображал, когда оскорблял его на болоте. И, наверное, нам с ним жить осталось совсем ничего, так зачем попусту друг друга нервировать. Он в ответ изображает такую бурю эмоций, что я начинаю опасаться, как бы мое бедное больное сердце не остановилось раньше времени. Видали когда-нибудь радостного щенка, что норовит подпрыгнуть и в щеку хозяина лизнуть? А потом он обрадовал меня. Сказал, что я не в плену у армии землян. Меня подобрали какие-то местные жители. И что мое состояние здоровья существенно улучшилось за прошедшие двое суток, пока я тут валяюсь. И, судя по тому, что меня лечат, зла мне не желают. Иначе — зачем тратить на меня и без того скудные ресурсы? Хотя, едко добавил мой зануда, люди такие алогичные и нерационально скроенные существа, что от них всего можно ждать. В этом он весь, этот мой Триста двадцатый. Наивный, добрый и циничный одновременно. Эхо его голоса затухает где-то внутри. Я проваливаюсь в сон без сновидений. Это ж надо, двое суток…

Еще примерно через сутки я прихожу в себя. На щеках и подбородке топорщится жесткая щетина. Глаза еще побаливают, поэтому стараюсь оглядываться, двигая одной шеей. Лежу в каком-то низком каменном строении. Видимо, это сарай или что-то техническое. Потолок сделан из полупрозрачного материала, через него проникает тусклый серый свет. Густые растения зеленеют на многочисленных подвесных полках. Пахнет тут… ну, как в полевом давно не чищеном сортире. И еще тут тепло, даже жарко. И влажно. Напрягшись так, что с непривычки закружилась голова, сажусь на своем ложе — на большой охапке соломы. Я абсолютно гол, подо мной грубая ткань. Еще один кусок такой же ткани укрывает меня сверху. Правой руке что-то мешает. Подношу ее к глазам. Вот те раз! Как в старинных книгах про рабов. На моем запястье грубый металлический браслет. От него к вмурованному в каменную стену кольцу тянется толстый шнур из какой-то незнакомой мне синтетики. Триста двадцатый подтверждает: эту веревочку мне не осилить.

Хочется есть и п пить. И еще — ну, по маленькому. Да и по большому тоже. Вокруг ничего похожего на отхожее место. Не ходить же под себя, словно животному. Я сажусь, подтягиваю колени к подбородку и жду хозяев. Укутываюсь в рогожу. Периодически впадаю в дрему. И просыпаюсь, когда начинаю терять равновесие.

Ждать приходится довольно долго. Если быть точным — два с половиной часа, судя по показаниям чипа. А потом где-то вверху на стенах моргнул и начал разгораться желтоватый свет. Через десяток секунд глаза уже слезятся от нестерпимого сияния. Весь этот сарай становится таким ярким, как стол операционный. Потому я не сразу разобрал, кто ко мне подошел. Оказалось — женщина. Черные глаза, черные блестящие волосы, подбородок с ямочкой. Неулыбчивое лицо, одета во что-то темное из грубой ткани, так что фигуры не разобрать. Скорее молода, чем стара. Точнее возраст определить не могу. Смотрит на меня внимательно. Насторожена, как олениха. Было такое земное животное. Некстати вот вспомнилось, когда-то в детстве я читал книгу с ее участием. Женщина держит в руках парящую кружку. Говорит что-то на незнакомом языке. Триста двадцатый тоже в недоумении. Пожимаю плечами. Тогда женщина показывает сначала на меня, а потом на кружку. А, это надо выпить! Протягиваю руку. Не тут-то было. Женщина проворно отступает на шаг назад. Наклоняется и осторожно ставит кружку на земляной пол. Боится меня.

Беру кружку, нюхаю. Запах резкий и незнакомый. Хотя нет, что-то подобное мне уже пробовать приходилось. Кажется, именно этим меня и поили в беспамятстве. Пробую жидкость на вкус. Горячая и терпкая, аж сводит скулы. Женщина замечает мои колебания, недовольно хмурит брови. Снова показывает на кружку.

— Ладно, ладно. Не сердись, — говорю ей.

Брови ее ползут вверх. Удивлена, будто вдруг стенка с ней заговорила. Пью мелкими глотками. Гадость какая.

— Это все надо выпить? — спрашиваю я.

Она опять удивляется. Что-то лопочет по-своему. Потом задумывается на краткий миг, снова что-то спрашивает. Почти по слогам. Видно, язык этот ей не родной. Господи, да это же английский! Тут говорят на языке, на котором пела Дженис!

— Где ты есть прийти? — переводит Триста двадцатый. Извиняется: эта женщина сказала именно так. Перевод точный. Видимо, она спрашивает, откуда я.

Что ей ответить? Сказать, что я с орбиты? Может быть, меня просто убьют после этого. Но врать этой сосредоточенной неулыбчивой дамочке не хочется. Показываю на себя, а потом тычу пальцем вверх. Ставлю кружку и растопыриваю руки, изображая самолет. Снова показываю на себя.

— Я оттуда, понимаешь? — Триста двадцатый подсказывает нужные слова. — Из космоса. С орбиты.

Она опасливо забирает кружку. Рассматривает меня, как редкую зверушку.

— Где я? Что это за место? — я показываю на пол. Обвожу рукой вокруг. Наверное, я выгляжу полным идиотом со своими детскими жестами.

Она произносит несколько слов.

— Селение Каменица есть расположено под город Биелина, — подсказывает Триста двадцатый. Разворачивает в моих мозгах карту. Подсвечивает и укрупняет нужный район. Все-таки я дотянул до Балкан!

Женщина поворачивается, чтобы уйти.

— Эй, постой! Мне бы это…

Я краснею. Не умею я с женщинами говорить, тем более о таких вещах. Но она понимает. Приносит из темного угла круглую глиняную чашку, ставит передо мной, отходит в сторону и отворачивается. Черт, кажется, она собирается дожидаться, пока я сделаю свои дела! Ну и нравы тут. Смущаясь, неловко выполняю все, что положено. Использую клок соломы. Других материалов не предвидится. Брезгливо вытираю руки о край рогожи. Женщина поворачивается как ни в чем не бывало. Спокойно берет судно и выливает его в какой-то чан неподалеку. От чана идут трубы к ящикам с растениями. Да тут у них все в дело идет! Осмелев, показываю на свой рот. Потом на живот.

— Есть хочу, понимаешь?

Она кивает.

— Ждать, — говорит требовательно. И уходит, растворившись в свете ослепительных ламп.

Ну что ж, ждать так ждать. Мне не привыкать. Я даже начинаю испытывать интерес к происходящему. Куда меня занесло на этот раз? Выберусь ли? Кажется, судьбе нравится испытывать меня на прочность. Сначала Плим, потом Восьмой ангар, теперь вот Земля. Интересное у меня выходит путешествие. Прежняя жизнь теперь кажется сном. Неужели все это было — мороженое, Сергей, Генри? Тело снова начинает ломить. Сворачиваюсь калачиком, подтягивая колени к груди, укутываюсь рогожей. Солома подо мной уютно хрустит. Слышен барабанный бой тугих капель. По прозрачной крыше бегут потоки воды. Закрываю глаза.