Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

Глава девятнадцатая

Говорят, что людей сближает общность судеб и общность характеров. Возможно, это и так, но здесь и судьбы, и характеры всех четверых так же мало были похожи, как и они сами.

Правда, они стали большевиками, осмысленно пришли в революцию и были ее деятельными творцами. Но каждый из них шел в революцию своим путем.

Дальняя трудная дорога сдружила их, потому что жили они одним желанием, горели одним стремлением, грезили одними мечтами...

И вот в морозный день января девятнадцатого года четверо совсем непохожих друг на друга людей, но увлеченных высокой идеей, сели в один вагон и двинулись в опасный путь, чтобы отдать себя делу спасения революции.

Почти две недели в дымном тряском вагоне они горячо обсуждали добытые по пути сводки с фронтов, анализировали обстановку, горячо, страстно говорили и спорили о будущем.

Само время их как бы утрясало, пригоняло, притирало друг к другу. И в Астрахань они приехали друзьями, беззаветно верящими друг в друга, готовыми на любые испытания.

Так как в вагонах была крайняя нужда, военный комендант Астрахани приказал разгружаться. Все сорок человек, что прибыли с экспедицией, ночь работали на разгрузке. И лишь когда совсем рассвело, выставив охрану у пакгауза с оружием и снаряжением и на платформе у грузовиков, Киров отвел уставших людей в военную казарму, где им выделили две пустые нетопленые комнаты.

Бутягин, которому Киров поручил хозяйственные дела, где-то раздобыл дров. Затопили печку. Добыли кипятку и, разложив на столах дорожные запасы, позавтракали.

— Ну, вы тут, товарищи, устраивайтесь, отдыхайте, — сказал Киров, — а я пойду в Реввоенсовет фронта.

— И я с тобой! — выскочил из-за стола Лещинский. — Здесь на каждом шагу враги. А я все же с маузером.

— Ладно, пойдем! — согласился Киров.

Они вышли из казармы и сразу попали под пронизывающий ветер, который валил с ног.

— Ну и погодка! Черт бы ее побрал! — выругался Лещинский, нахлобучив шапку и подняв куцый воротник бушлата. — По такой в степи — замерзнем.

Киров тоже поднял воротник пальто и распустил треух. Зашагал, пригибаясь к земле.

— Да, погода дрянь. Может замести дорогу, — согласился он и глянул сквозь снежную муть из-под ладони. — Гляди, Оскар, кажется, киоск? Может, купим газету?

— Обязательно! — обрадовался Лещинский и побежал к киоску. Он купил все старые московские газеты и, захватив свежие астраханские, показал подходившему Кирову: — Вот! Будем изучать положение на фронтах. Шляпников сразу не примет.

— Да уж знаю. Был у него в прошлом году, — нахмурился Киров и, придерживая концы воротника рукой. чтобы защитить лицо, молча зашагал к кремлю. Лещинский, согнувшись, пошел рядом...

Дежурный, внимательно прочитав мандат Кирова, поднял на него глаза:

— Прошу подождать. У председателя Реввоенсовета фронта совещание...

Ждать пришлось довольно долго. И лишь когда из кабинета вышли трое военных, дежурный пошел доложить и скоро вернулся:

— Посидите еще немножко. Товарищ Шляпников говорит по телефону.

Лещинский бросил вопрошающий взгляд на Кирова, но тот, сделав вид, что не заметил, продолжал просматривать газету.

Минут через десять раздался звонок над столом дежурного. Тот, вскочив, вошел в кабинет.

— Зови! — послышался глухой голос.

Дежурный распахнул двери:

— Войдите, товарищ Киров.

Лещинский, привставший было, снова сел и сердито зашуршал газетами...

Шляпников, плотный человек в защитном френче, наголо остриженный, стоял за столом, заваленным донесениями, и раскуривал папиросу.

— Что, опять к нам? — спросил он, не отвечая на приветствие Кирова, и устало показал на кресло у стола.

— Да, товарищ Шляпников. Снова привез оружие, снаряжение и деньги для Одиннадцатой армии.

— Сколько денег? — прервал Шляпников.

— Пять миллионов!

— Так. Хорошо. Что еще?

Киров достал из кармана копию перечня снаряжения, передал Шляпникову.

— Пятьдесят грузовиков... пулеметы... пушки... снаряды... Да ты садись, садись! — сказал Шляпников и сам опустился в кресло. — Это хорошо. Положение с оружием и боеприпасами катастрофическое.

— Сможем ли мы прорваться? Держатся ли Владикавказ и Грозный?

— Точных сведений пока не имею. Донесения поступают нерегулярно. Известно, что в Одиннадцатой армии недостаток боепитания и тиф. Ей приходится отступать...

— Тогда мы должны выехать немедленно.

— В Одиннадцатую будут брошены подкрепления. Пока отдыхайте и представьте докладную, какая помощь вам потребуется.

— Нужны шоферы и усиленная охрана.

— Понятно. Подумаем...

Шляпников поднялся, давая понять, что разговор окончен...

Киров вышел из кабинета хмурый и, кивнув Лещинскому, прошел через приемную в коридор, не попрощавшись с дежурным.

Коридор был широкий, пустой. Киров, подойдя к замерзшему окну, сел на подоконник.

— Ну что? — спросил Лещинский, садясь рядом.

— Должно быть, дела в Одиннадцатой плохи, — вздохнул Киров. — Говорил со мной нехотя. Видимо, встревожен. Сказал, что точных сведений не имеет.

— Врет. Хитрит. Скрывает от нас правду... Когда выедем?

— Сказал, чтобы ждали.

— А чего ждать у моря погоды? Еще хуже закрутит метель. Тогда совсем не выбраться.

— Да. Прохлаждаться здесь преступно. А что в газетах?

— Сводки старые. По ним видно, что главные силы Деникина брошены против Одиннадцатой армии. Идут ожесточенные бои за Грозный и Кизляр.

— А Владикавказ? Пятигорск?

— Не знаю... Может, еще держатся.

— Скверное дело. Если бои идут за Кизляр, значит, белые пробиваются к морю... Какие же части дерутся за Кизляр?

— Пишут, что отход Одиннадцатой прикрывает кавалерийская бригада Кочубея.

— Это орлы! Слышал о них еще на Кавказе.

— Кто не знает кочубеевцев! — воскликнул Лещинский. — Но ведь их же одна бригада. Разве они могут противостоять отборной армии?

— Очевидно, дерутся и другие части. В Одиннадцатой же легендарные таманцы!

— Были... О них ничего не пишут... Вообще мы должны выяснить обстановку, Мироныч. Хорошо бы добраться до командующего фронтом...

— Знаешь что, Оскар? Пойдем в губком партии. Там должны знать правду. Я еще в прошлый приезд познакомился с председателем губкома Колесниковой. Это боевая женщина. Была комиссаром просвещения в Бакинской коммуне. Чудом избежала расстрела.

— Идем! — согласился Лещинский...

В большой приемной сидели человек восемь, очевидно, вызванные по делу. Но как только Киров сказал секретарю, кто они и по какому делу, тот немедленно прошел в кабинет. Оттуда тотчас вышел раскрасневшийся тучный мужчина в белых бурках и во френче с огромными карманами, неся под мышкой толстый незастегнутый портфель.

Кирова и Лещинского пригласили в кабинет.

Навстречу из-за большого стола вышла худощавая большеглазая женщина с коротко подстриженными русыми волосами, в защитном платье и черных валенках.

— Здравствуйте, товарищи! — сказала громким, немного глуховатым голосом. Радушно, как со старым знакомым, поздоровалась с Кировым, крепко, по-мужски, пожала руку Лещинскому.

— Мой заместитель! — представил Киров Лещинского.

— Рада познакомиться. Садитесь, товарищи.

Гости уселись в массивные кожаные кресла, сразу почувствовав радушие и теплоту.

— Что, товарищ Киров, снова к нам с оружием?

— Да, товарищ Колесникова. С оружием, снаряжением, обмундированием и деньгами для Одиннадцатой армии.

— Были у Шляпникова? — посмотрев на них большими строгими глазами, спросила Колесникова.

— Да, были...

— Чем он обрадовал? — вопрос был задан с явным желанием вызвать гостей на прямой и откровенный разговор.

— Сказал, чтобы мы ждали... Что он пока не располагает точными сведениями о положении Одиннадцатой.

— Врет! — резко сказала Колесникова и, встав, прошлась около стены. Потом, подойдя к столу, оперлась на него руками: — Он получил радиограмму от Орджоникидзе, адресованную товарищу Ленину, и скрыл ее от губкома партии.

— Что в радиограмме? — с тревогой спросил Киров. — Неужели катастрофа?

— Почти... Вот копия. Читайте вслух.

Киров взял бумажку и начал твердо:

— «Одиннадцатой армии нет. Она окончательно разложилась...»

— Как? Не может быть! — вскочил Лещинский. — Я не верю. Может быть, провокация?

— Подожди, Оскар. Надо дочитать до конца, — остановил его Киров, кивнув на стул. Лещинский сел, сцепив пальцы.

— «Она разложилась, — повторил Киров, повысив голос, который слегка начинал вибрировать. — Противник занимает города и станицы без сопротивления. Ночью вопрос стоял покинуть всю Терскую область и уйти в Астрахань».

— Не верю я этому! — опять вмешался Лещинский.

— Да подожди же, Оскар. Дело о жизни и смерти. Ведь радирует Орджоникидзе, — прикрикнул Киров и опять стал читать: — «...Нет снарядов и патронов. Нет денег... Шесть месяцев ведем войну, покупаем патроны по пяти рублей...»

— Мы привезли и патроны и пять миллионов, — прервал Лещинский. — А нас держат в Астрахани.

— Да. Это так. Надо немедленно выезжать! — поддержал Киров.

— Читайте до конца, товарищ Киров, — спокойно сказала Колесникова.

— «...Владимир Ильич, сообщая Вам об этом, будьте уверены, что мы все погибнем в неравном бою, но честь своей партии не опозорим бегством...»

— Вот видите! — почти закричал Лещинский. — Раз в Одиннадцатой есть такие люди, как Орджоникидзе, значит, она все-таки существует, действует, и мы должны прийти ей на помощь.

— Согласна с вами, товарищ Лещинский. Но вы еще не все знаете, — заговорила Колесникова. — В армии мало снарядов, не хватает патронов, но есть и еще одно страшное бедствие — бойцов косит тиф. Вчера мы получили сведения, что сыпняк свалил самого командарма, товарища Федько... Кроме того, красноармейцы раздеты и разуты... И прежде чем вам ехать навстречу отступающей армии, следует продумать, какую помощь вы можете ей оказать.

— У нас помимо оружия есть теплое обмундирование, медикаменты, деньги! — горячо заговорил Лещинский.

— И грузовики, — добавил Киров. — Пятьдесят грузовиков! Часть из них можно утеплить и использовать для перевозки раненых. А здоровых красноармейцев мы можем одеть в полушубки и валенки, хорошо вооружить, организовать из них крепкие заслоны на пути врага. Но у нас не хватит шоферов на все машины и скудно с бензином. Нужна охрана. Шляпников обещал подумать, но я не верю ему...

— С шоферами, бензином и охраной поможем. И поможем переоборудовать грузовики. Я к вам пришлю товарищей, которые этим займутся. А о Шляпникове особый разговор...

— Откуда он вообще взялся здесь, этот Шляпников? — негодуя, спросил Лещинский.

— Он прислан Троцким. В Петрограде и Москве занимал большие посты. Был наркомом труда.

— Позвольте, позвольте... Так это же Беленин? — вмешался Лещинский.

— Кажется, да. У него две фамилии...

— Я же знал его во Франции. Неужели это он? Тогда он был около Ленина, и Владимир Ильич ему многое поручал... А здесь стал вельможей. Меня даже не принял...

— О Шляпникове-Беленине мы должны поговорить серьезно. Сейчас вы устали и после дороги, и после бессонной ночи. Идите отдыхать, а завтра с утра приходите в губком. Я вас буду ждать.

— Спасибо! Придем! — сказал Киров, вставая. — И скорее всего, сегодня.

Когда вышли из губкома, метель прекратилась, но ветер был так же пронзителен и зол.

По улицам ехали ломовики и легковые извозчики, шли люди, бежали из школ дети. Город жил трудной, но мирной жизнью. Не чувствовалось, что Астрахань — прифронтовой город, что не сегодня-завтра здесь могут начаться бои...

Войдя в казарму, распахнув дверь в свою комнату, они на мгновение остолбенели: прямо на полу, вповалку спали участники экспедиции.

В углу у печки, распластавшись на слежавшемся тюфяке, положив под голову кинжал и шапку, слал Бутягин. Рядом с ним, под полушубком, из-под которого торчали ноги в сапогах, храпел Атарбеков.

— Ну, что будем делать, товарищ начальник второй военной экспедиции? — с дружелюбной усмешкой спросил Лещинский.

— Видишь! — кивнул Киров на два тюфяка в самом углу. — О нас позаботились ребята. Давай соснем малость, а потом уже будем решать, что делать...