Рихард Феникс. Остров. Книга 2

Глава 53.5 Летопись богов, часть вторая

812 год

Долго маялась Гэньшти-Кхаса, наблюдала, как обживалось новое племя на южном материке. Всё было у них хорошо, как у людей. И захлестнули мать-землю воспоминания, как до встречи с этим поразительно наивным тёмным юным богом, который доверчиво повёлся на все её провокации, один из Детей его супруги, Феникс, бросился в жерло вулкана на севере. Но недра не приняли его, отвергли. Так пожелала мать-земля. Но до того встретила она в своём лавовом чертоге огненнокрылое глупое дитя, расспросила, что послужило толчком к его поступку, и ответил печальный Феникс:

— Все женщины, от которых пошли мои четыре рода, погибли в страшных муках. Я смог договориться со своей силой, чтобы хотя бы двух последних племён не коснулась страшная участь, надеюсь, что в дальнейшем это будет так. Но что же делать с первыми двумя? Я не знаю. Остаётся лишь дать им жить как сложилось, раз сам я не в силах этого изменить.

— И как отнеслись к такому твои потомки, Феникс?

— Они… Они обещали выделить с каждого племени по хранителю, пробудить мою матушку, богиню Эньчцках, чтобы та сняла это проклятие. Она — может. Она всё может!

— Почему не обратишься к ней напрямую?

— Я пробовал. Она спит и не слышит меня, никого из нас, своих детей. Она хочет, чтобы мы справлялись сами.

— Дождись её пробуждения, — предложила Гэньшти-Кхаса, хотя знала, что это невозможно. Ведь тьма и обида зачернили душу Феникса, охладили его горячее сердце, истерзали, и больше не желали прекрасные золотые глаза видеть этот бренный мир.

— Не могу. Мне недостаёт решимости оставаться среди потомков.

— Это довольно трусливо, Феникс. Ты бежишь от своих обязательств.

— Я знаю и надеюсь, что эта трусость не передалась моим детям, ведь появилась она во мне совсем недавно, когда племена стали больше, когда осознал я случившееся, уверился, наблюдая, что всё именно так, как есть.

— А что ты сделал для своих детей?

— Солнце так далеко от нас, а огонь мои дети впускают в тот час, когда я дозволил — не с рождения, иначе их хрупкие тела не выдерживают силы, переданной от меня. Два племени я поселил в южных краях. Одно — на том берегу Великой реки в долине тёплых источников. Но самое первое основал здесь неподалёку, в северном неприветливом краю. Для меня это знаковое место — оттуда я начал свой путь, и там находится граница света и тени, на которой я желал оставаться, чтобы следить за коварным братом своим, за Тенью. Но всё моё существование он никак не проявлялся, спрятался где-то, ни слуху ни духу от него, что я даже не стал искать. И в этих горах я создал семь своих образов, статуй, напитал их огнём, чтобы согревал он детей моих в лютые морозы, но этого не хватило надолго, увы… Есть лишь один способ сделать так, как мне хочется…

— Я знаю, Феникс. Я чувствовала, как твои горячие руки высекали из моих камней эти образы. И пламя твоё в них разошлось не потому, что в тебе его мало, а потому, что им ты изменил сами горы, создал чудо: горячие воды внутри, хотя эти места были под то не приспособлены. Ты представляешь, что сделал? Осознаёшь?

— Наверное… — едва улыбнулся Феникс.

— Ты сотворил невозможное, почти сравнявшись по силе со мной, первородной богиней! Ты мог бы и гордиться собой вместо того, чтобы пытаться прервать свою жизнь…

Покачал головой Феникс: всё решено. И Гэньшти-Кхаса, мудрая и древняя, понимала это дитя: если уходить, то так, пока ещё добрые деяния на пике, пока сила не обратилась против него самого. Грустно то было, но справедливо. Ведь и мать-земля извела один из древних своих родов, великанов, когда те, упоённые силой, принялись перекраивать твердь, изничтожать. Только обычных маленьких людей, исстрадавшихся от рук великанов, оставила на себе богиня, ведь деяния их были малы, незаметны. Да, это только пока, им ещё предстоит дорасти до тех, кто жили здесь раньше, многие дыхания космоса назад.

И Феникс, зачерпнув горячей лавы, с надеждой поглядел на Гэньшти-Кхаса и спросил:

— Ты можешь забрать мои жизненные силы и поместить в эти статуи, чтобы дети моих детей в этом холодном северном краю не замерзали?

— А что я получу взамен?

— А что бы ты хотела?

— Твою человеческую суть, твой мужественный лик и сильное тело, — подумав о великанах, о людях, о прежних существах, ответила мать-земля.

— Да какое у меня сильное тело?.. — махнул он рукой, лава в крупных ладонях плеснула и стала прекрасным огненным цветком.

Посмотрела на это чудо Гэньшти-Кхаса, раздумывая, рассказать ли правду этому дитя или не огорчать. А Феникс протянул цветок, который держал форму, но взвесь в нём перетекала, бурлила. Растрогалась мать-земля, приняла подарок и сказала всё честно:

— Я специально создала те горы, камень которых может убить вас, Детей богов. Я была так огорчена, что Солнце от меня отдалился, что пошла на эту хитрость, обозлилась, решила всех вас уничтожить. Но, не желая огорчать Солнце, отца Кэньчцкху и Эньчцках, поместила эту руду на самом отдалённом и холодном континенте, куда довольно сложно добраться маленьким людям. И вот ты попался…

— А ты можешь это убрать? Ведь я действительно чуть не погиб! А сколько других Детей богов могут на том попасться⁈

— Могу, но не хочу. Потому и говорю о твоём особенном, удивительном сильном теле: другой бы умер на месте, как некоторые до тебя. А ты выжил и вон сколько лет искал снадобье.

— И… Тебе нас не жалко?

— Нет. Вы, Дети богов, расплодились так сильно, что несколько тысяч внезапно сгинувших ничего не изменит, — не пожалела его ответом мать-земля.

Нахмурился Феникс, аж пламя крыльев потемнело, задумался, опустив взгляд золотых глаз. А богиня вынесла лавовый цветок в особую нишу в жерле вулкана и посадила. Стебель сразу укоренился, лепестки расширились, бутон рос-рос и раскрылся. И в середине его появилась точная копия Феникса, только размером с ноготок.

— Моё сокровище, — с нежностью сказала мать-земля, возвела крепкий заслон, чтобы в нишу ничего не попало, и вернулась к своему печальному гостю.

Тот продолжил разговор:

— Я смог расплавить опасный камень своим огнём, когда поранился. Вряд ли иным Детям богов это под силу.

— Видишь, Феникс, значит тебе судьбой предначертано жить там. Так живи же! Не погибай зазря! Ты ценен, ты прекрасен, ты юн. Живи, дитя!

— Я не могу… Не хочу. Измучен. Прошу, о, великая Гэньшти-Кхаса, исполни мою просьбу, чтобы я мог достойно покинуть этот мир!

Горько стало богине от его слов, жалко гостя, решившегося на такой исход. Но сила в нём была столь велика, а отчаяние так переполняло слова, что волей-неволей пошла она ему навстречу, хоть и давая шанс передумать.

— Ты согласен на мой обмен?

— Да!

— Но как же твоё бессмертие?

— Если чужими руками, то бессмертие не поможет, — грустно улыбнулся Феникс.

— И то верно. Но ты не сможешь умереть сразу, будешь очень долго страдать, возможно несколько сотен лет. Ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда я предлагаю тебе нож из той опасной породы с другого континента, чтобы наверняка.

— Да, так будет вернее. Не люблю боль, не люблю терзания, не люблю мучить себя и других.

— А что же ты любишь, Феникс?

— Когда всё у всех хорошо.

Улыбнулась Гэньшти-Кхаса, пропустила его недомолвку-уловку мимо ушей и сказала:

— Тогда в момент твоей смерти я заберу то, что причитается мне, и то, чем ты хочешь напитать статуи, чтобы сохранить северное племя, своих первенцев.

— Да, прошу тебя!

Так и поступили.

И явился перед богиней огромный нож, который бы легко лёг в руку последнего великана, что ожидал своего друга наверху, у жерла вулкана. Вылетел Феникс, подал Охору нож и в тот же час был убит по собственному велению. Он обернулся огненной птицей, а оружие мигом сгинуло. И пока летела птица-феникс к Солнцу, Гэньшти-Кхаса вытянула из неё все невероятные жизненные силы и, не оставив ничего себе, сдержав обещание, направила их в семь статуй в подкове Красных гор да таким сильным порывом, что одна часть гор рассыпалась в песок и получился проход. Ну что ж, никто не смеет винить в том древнейшую богиню, да и ни одной статуи Феникса она не задела. И с тех пор в Красных горах, хоть и обращённых на север, стало очень тепло. Даже Солнце приблизился в любопытстве.

А то, что за труды причиталось ей — человеческую суть, мужественный лик и сильное тело Феникса — Гэньшти-Кхаса свила в три клубка, из них с любовью выткала три ленты — красную, серую и жёлтую — и повязала их на голову маленькой фигурке своего огненного гостя, поцеловала в лоб и сказала:

— Не торопись, расти, становись человеком, выйди на поверхность, моё дитя, и ты увидишь прекрасный мир, в котором обретёшь своё счастье. Я верю в тебя.

Но потом, опьянённая встречей с Кэньчцкху, Гэньшти-Кхаса забыла о своём новом творении, а тот, запертый, рос день ото дня, как велено было, неспешно. И когда богиня насмотрелась на жизнь своего нового южного племени, обратила и к северу свой взор. И обомлела.

Над жерлом вулкана висела яркой звездой Эньчцках, посылая но голову нерождённого сына земли страшные проклятия.

— Ты совратила моего мужа Кэньчцкху — сделала подлость! — ярилась Эньчцках. — А теперь внутри тебя зреет нечто чудовищное, в чём заложена опасность для Детей богов!

— Нельзя с ним так! — вскричала Гэньшти-Кхаса. — Прибереги злословие для своих Детей, не трать его на моего!

— Я его уничтожу! И тем защищу своих Детей! — пообещала Эньчцках, а глаза её были черны. Такие глаза не способны видеть любовь, свет и добро.

Земля стягивала жерло вулкана, а Звезда приближалась, растрясая недра, и вулкан пробудился под проклятья Эньчцках. И из лавы, из огня вышел человек цвета багровой ярости. Он был один, в самом расцвете сил, ни добрым, ни злым, выглядел сильным. Но сердце его было пустое, без страстей и чаяний. Такое сердце — прекрасный сосуд для чего угодно. И видела это ясно Гэньшти-Кхаса, а Эньчцках — нет, ведь глаза её были обращены во тьму уже более полутысячи лет. И злая белая Звезда опустила свой чертог, заявила:

— Я буду здесь, прямо над этим вулканом! Я буду следить, чтобы ты больше не смела создать никого! Других похожих, подходящих по живительной силе мест нет и быть не может! Ведь ты украла силу у моего сына и поместила сюда!

Огорчилась на эти слова Гэньшти-Кхаса, так как не крала она ничего, всё по доброй воле было сделано, но говорить о том не стала. А вместо пустых раздоров призадумалась: раз ничего она себе от Феникса не оставила, всё в дело пустила, значит в лавовый цветок бог силу вложил — больше ведь некуда! — да ещё и собственная любовь матери-земли сделала этот вулкан особенным. Права Звезда: иного такого больше не сыскать. Кроме тех, что на юге, откуда вышли огнегривые люди. Но там помог Кэньчцкху. И как же теперь быть? Наблюдать.

И новый человек, чьи кожа, волосы и глаза горели красными, взял себе жену из людей. Родился у них сын под стать отцу, и, вроде, пока всё было мирно. Затем от шестерых женщин из разных племён Детей богов появились ещё дети, а матери мигом лишились своих божественных сил, и те не передались потомкам.

Не смела вмешиваться Гэньшти-Кхаса, да только чуяла, что таким образом изведутся с неё все Дети богов, а тогда Кэньчцкху и Эньчцках ей этого не простят и уговорят Солнце покинуть свою любовницу-землю.

А первые дети человека, вышедшего из лавы, подрастали. Вот и им потребовались жёны. Как и отец, с миром, но не особо сближаясь с основным населением, выбрали шестеро сыновей себе женщин. И появились и от них сыновья, внешне похожие на прародителя. Однако сердца их были черны с рождения, будто только сейчас все едкие слова Эньчцках дошли до них, дали плоды. И новое поколение принялось неистово плодиться, силой беря себе женщин, подчиняя новые территории, уничтожая всех, кто смел встать у них на пути.

За какие-то двести с небольшим лет захватило новое племя всю середину суши на западном берегу Великой реки, от вулкана, их породившего, на севере, до большой пустыни на юге, до гор и озёр на западе. И не было никого, более жестокого и воинственного, чем это племя, в котором совсем не рождалось девочек. И после этих алых дикарей не оставалось ни плодородной земли, ни живых мужчин чужих родов, ни сил богов у запятнанных женщин. И не было у Гэньшти-Кхаса власти над жестокосердными созданиями, ни один бог не мог докричаться до них.

— Они ведь так перебьют всех Детей моих! Что же я наделала своим злословием? — наконец прозрела Эньчцках. Но было уже поздно.

Нависла угроза над остальными племенами, да только люди все сбежали-попрятались, а вот Дети богов встали против лавовых воинов. Да вот не все, лишь Ангуис, которые не растеряли своей любви к кровавым битвам, да Фениксы, которые стремились избежать ещё больших бед.

Фениксов род, что появился последним на той стороне Великой реки, отправился на помощь братьям и сёстрам, но Тени, подчинившие себе те территории, не пускали их, да так яростно, что превратилось это в битву, цели которой не знали и сами воины. И спустя много дней и много жертв, когда даже ночью было светло как днём от воспаряющих в небо огненных птиц, пробились остатки Пламенных Берсерков к своим близким: Красногорцам, идущим с севера, Пустынным Кузнецам и Искрам Песков, поднимающимся с юга.

И началась ужасающая битва. Даже боги поражённо молчали.

Десять лет погибели. Десять лет кровавых рек.

И не могла больше сказать Гэньшти-Кхаса, что не заметит, если пропадёт пара тысяч существ, топчущих её. Каждая смерть отпечатывалась в ней дикой болью. И хоть гибли противные ей Дети богов, но теперь воспринимала богиня их как родных и каждого оплакивала. И слёзы её стали кровью, что шла из рассечённых волос её лавовых воинов. И волосы отрастали очень быстро, ведь столько слёз ещё оставались невыплаканными. И не было победителей в том сражении. И все были проигравшими.

Но завершил безумства истинный Чародей Фарлей. Поднял он такие высокие волны, что подхватили они чертоги Кэньчцкху и Эньчцках и принесли в центр битвы; и воды вымостили дорогу к Солнцу, чтобы спустился бог на землю и рассудил всех верно. И от подчинённых воле одного Чародея вод обнажился проход в чертог богини Гэньшти-Кхаса. И когда четверо великих собрались вместе, то прекратили все распри. И спустилась ночь Великого затмения в одна тысяча сто одиннадцатом году, и боги, усыпив всех враждующих, решали, как им быть.

Все боги чувствовали свою вину в произошедшем и молча раздумывали, наконец Солнце сказал:

— Я видел. Я наблюдал. Я заметил связь. Как только стало лавовых воинов больше, чем Детей богов, то переменились они, их сердца наполнились тьмой.

— Но как же так, всемилостивый отец, — робко обратилась Эньчцках, — вместе с первым изначальных пустых было семеро, а наших родов всего шесть: Ангуис, Фениксы, Боа-Пересмешники, Тени, Энба и Чародеи?

— Нет, — качнул головой Солнце и корона на его голове осветила низкие чёрные тучи. — Была дочь твоего рода. Ты её создала, и, хоть она пропала, но сущность её никуда не делась. Ведомо тебе или нет, моя возлюбленная дочь, но душа Сойки пряталась в южных вулканах и перешла в новое племя Гэньшти-Кхаса, которое повела та от сына моего драгоценного, от Кэньчцкху. Но для наблюдения за ними, за направлением их деяний в нужное русло, следует тебе воссоздать изначальную Сойку. Таково моё веление. Таков порядок.

— Да, великий отец! Сейчас я всё сделаю!

— Сейчас ты не сможешь, дочь моя. В твоём сердце недостаёт любви.

— Отец, — поклонился Кэньчцкху, — как вернуть супруге моей любовь?

— Время лечит, сын мой. После произошедшего больше ничего не будет прежним. Пусть Эньчцках остаётся над тем вулканом, чтобы помнить, наблюдать и учиться снова любви. И лет через двести по местному исчислению всё должно исполниться. Ищи, дочь моя того, кто услышит тебя, и тогда ты станешь ещё полнее любви, станешь той, коей я тебя создал.

— Повинуюсь, отец!

— А что же делать с моим племенем? — робко обратила Гэньшти-Кхаса, указав на багровые тела, лежащие вокруг до самого горизонта.

— Отбери семерых самых молодых, кто пролил меньше всего крови, внуши им иную историю и отправь на юг, дабы научились они в мире и покое уживаться.

Позвала мать-земля, и встали семеро. Подошёл к ним Солнце, обернулся к детям своим и любовнице, молвил:

— Чем больше различий меж видами, тем меньше любви. Тем ты, Эньчцках, поставила Ангуис под удар, тем обрекла Боа на горькую долю. И потому, Гэньшти-Кхаса, я забираю цвет кожи и глаз твоего нового племени, но в наказание оставлю лишь волосы. Плачь через них, страдай, помни, не забывай. Но как только в роду появится восьмой с такими волосами, они все умрут, следи за этим, Гэньшти-Кхаса, внуши им нужный путь.

— Я поняла.

— Но если при них исчезнет хоть один род, они должны будут вернуться в вулкан. Но если один из них сделает это по доброй воле, то я отменю своё слово, дарую им доброту вместо черноты в сердцах, и смогут они жить как обычные люди. Но я приму это лишь в том случае, если прямые потомки от здесь присутствующих племён тоже окажутся рядом. Шесть сотен лет хватает людям, чтобы всё забыть, измениться, попрать убеждения предков, накопить знания, опыта и уничтожить мир. Тьма в сердцах этого племени никуда не денется, лишь будет расти и ширится. Сколько слёз ты ещё думаешь пролить за них, мать-земля? А через шесть сотен лет они станут ещё безумней, ещё опасней. Тогда всем нам будет не сдобровать. Я даю им это время, чтобы исправить свои ошибки. На большее они рассчитывать не могут, если ничего так и не предпримут. Ты меня услышала, Гэньшти-Кхаса?

— Услышала и поняла, свет мой Солнце. Всё сделаю.

И отнял Солнце багрянец у тел и глаз избранных. И заложила в головы их нужную память Гэньшти-Кхаса, сотворила лавовую дорогу и отправила на юг, где они могли бы спокойно жить под присмотром Ангуис, на что те были согласны. Эньчцках, поразмыслив, сказала:

— До той поры и я дам детям своим шанс. Они столь буйны и воинственны, что спокойней для мира убрать их вовсе, чем пытаться ужиться с тем, что есть.

— Отчего же ты передумала их растить, дочь моя?

— Оттого, отец, что сила не даёт им покоя.

— Едва сотворив, ты хочешь их всех изжить, я прав? — нахмурился Солнце.

— Отец, не получилось сейчас — получится в другой раз. Я учту все свои ошибки и попробую снова.

— Дай им шанс! — вступилась Гэньшти-Кхаса, вспомнив тронувший её разговор с Фениксом. — Я верю, что к означенному сроку они все перемирятся.

— Или перебьют друг друга… — тонко улыбнулась Эньчцках, а в глазах, неспособных видеть любовь и свет уже горели искры принятого решения.

— Ты права, дочь моя, — подумав, сказал Солнце. — Пусть род сам решает, жить ему в миру или не жить вовсе. Создать новое всегда можно, следует лишь достойно покончить с тем, что есть.

— Будут ли ещё указания, отец? — осведомился Кэньчцкху.

— Ты скрашивай жизнь южного племени, что вышло из тебя. Эньчцках приглядит здесь за севером. Гэньшти-Кхаса не будет вмешиваться в жизнь Детей богов и людей. А я присмотрю за всеми вами.

— Да, отец. Позволь, я сделаю ещё кое-что?

— И что же?

— Мои дети, Энба, не помогли и не помешали произошедшей вражде, но вот Тени всё же накинулись на Фениксов. Я желаю наказать своих детей за такую подлость.

— И как же?

— Обращу все их чувства против них же самих.

— Даже по моим меркам это очень жестоко, Кэньчцкху, но справедливо. Тень должна помогать свету, а свет — тени. Изничтожение одного другим приносит пустоту. А в пустоте заводится тьма, что алчнее любой тени, ослепительнее любого света и разрушительнее самых могучих воинов.

Вышел Кэньчцкху к своим детям, часть из них перебралась на эту сторону Великой реки, а часть осталась на той, и никого не обошёл тёмный бог, всем воздал по заслугам.

На том боги и распрощались. Довела Гэньшти-Кхаса избранных семерых до реки Радон, что вытекала из Великой, укрыла их в горах и велела жить честь по чести. Воспарил белый чертог Эньчцках над северным вулканом и больше оттуда не трогался с места. Вернулся к южному, огненогривому племени Кэньчцкху, страдая от сотворённого им наказания Теням. Остался лишь Солнце. Разбудил он нескольких Фениксов и молвил:

— Вам дарую я великую силу восстановления природы, что у матери-земли заняло бы долгие годы, у вас на то уйдёт лишь день.

— Мы сделаем, как ты пожелаешь, Солнце, — склонились Фениксы.

И сияющий бог воспарил.

Средняя часть континента на западе от Великой реки была сожжена до тла. Но Фениксы восстановили её, как только вода сошла, но почти все погибли, не выдержав мощи нового дара. И проросли из тел цветы и деревья, заколосились поля, запестрели цветами луга, и плодовых деревьев стало не счесть. Только в самом центре осталась бесплодная пустошь, и назвали её в честь Чародея Ферлейской. Говорят, там до сих пор можно встретить призраков павших и услышать в завываниях ветра звон оружия, крики людей, шелест чешуи и гул пламени. Выжившие разбрелись по своим окраинам, но лишились почти всех воспоминаний о битве, и боль по неведомой утрате поселилась в их сердцах.

У Эньчцках недостало любви, чтобы сотворить настоящую Сойку-Пересмешницу, каковой та была задумана. И отправила она на южный континент лишь одну, да и та, как оказалось, не имела божественных сил. Однако удачи хватило ей, чтобы произвести на свет дитя от одного из чистых потомков Кэньчцкху и Гэньшти-Кхаса, тем самым продолжив божественный род. И обратила свой взор пресветлая богиня-Звезда на землю, пытаясь найти тех, кто услышит её и поймёт, кто однажды её призовёт вершить правосудие таким, каким видит его Эньчцках.