Рихард Феникс. Остров. Книга 2

Глава 57 Узы и связи

Нолан

Ночь шепталась туманом с деревьями. Ухали совы, вдалеке шумел дождь. Стыло на ветру сердце, и когти тревоги скребли в душе. Нолан поёжился, обхватил себя за плечи. Картина выстраивалась страшная. Кусочки мозаики были у Тавира, Филиппы, Шермиды, Нгуэна, у мэра Лагенфорда и главы Ярмехеля, и даже у отца, лишённого силы Феникса, однорукого старика Педро. Но что-то не давало покоя. Не сходилось. В воспоминаниях Маджера Шермида только знакомилась с Тавиром, а по словам Симона, это произошло давным давно.

— Послушай… а что делает тот настой?

— Да без понятия, — осипшим от монолога голосом буркнул Симон.

— А есть ли способ лишить человека памяти?

— Да уж наверняка есть! Головой хорошенько приложить об стенку и всю память как ветром сдует. Всё я тебе рассказал. Нечего больше!

— Постой. Ещё пара вопросов. Часто ли Тавир Маджера сопровождал?

— Так тот один раз, что я тебе сказал. Если другие и были, мне не докладывали!

— Но ведь не сам Маджер же вызвался сопровождать. Кто поручил ему?

— Поди и спроси! Авось вмажет тебё ещё разок хорошенько, чтобы мозги на место встали!

— Но почему ты всё выложил?

— Ты, Нолан, совсем дурак? Я для кого тут распинался?

— Попрошу без оскорблений!

— Да мне чхать! У меня ребёнок пропал! По моей вине! Да, не родной! Почти родной. Но пропал. Найди его! Детектив ты или редька с глазами? Сам я не могу: сил нет, да и объединение города с деревней давит.

— Я сделаю всё, что в моих силах, — хмуро ответил Нолан и почувствовал, что такое обещание уже было. — А что ты знаешь про список?

— Какой? Покупок, богатых невест, поклажи в дорогу?

— Тех, кого поручили атаковать стрелку? Коим, как мы выяснили, является Чиён.

— Первый раз слышу. Повторю для особо одарённых: я всё тебе сказал. Теперь иди и ищи моего Тавира. Докажи, что не зря мэр тебя принял вновь на службу!

Симон размахнулся и швырнул камешки в лес. Мелькнули красноватые раскалённые кругляши и пропали. Убывающая луна недобро поглядывала сквозь прорехи облаков.

— Где сейчас может быть Филиппа?

— У себя дома. Где ж ещё?

— А если её там нет?

— А я ей пастух, чтобы пасти?

— Я тебя понял. Спасибо за беседу, Симон. Я выясню, где Тавир.

— Не выясню, а приведу его сюда!

Нолан круто развернулся и пошёл прочь. Только сейчас он понял, что всё время крепко сжимал в пальцах ключ от дома Урмё. Но сегодня стоило остаться в деревне, отдохнуть, поутру поговорить с Педро, снова с Маджером и спуститься к аудиенции с двенадцатым советником, у которого находилась Шермида. Мужчина потёр лоб, ругнулся: бородка ключа оцарапала кожу.

Нолан и представить не мог, что Ри, его маленький сын Рихард — ведь в племени было не принято давать одно имя, пока прежний носитель не умрёт, другому человеку — пытался подружиться с Тавиром. В деревне было достаточно детей, но эти двое так и не смогли выбрать себе близких, партнёров по играм. А может, дети в деревне все одиноки? И не только в деревне. Как много детей в целом мире не могут себе найти друга? Хотя бы не на всю жизнь, до выроста. Ведь даже сам Нолан, окружённый в детстве и юности толпами поклонниц, друзей не имел. Первым, кого он мог бы назвать таковым, оказался человек — Урмё Эрштах.

Феникс думал, что был подле сына неотступно, что знал о нём всё. Но вот открылись новые фрагменты жизни, пролили свет на многое, ослепляя, не давая увидеть других тёмных пятен. «Погнался за белкой? Как бы не так. Да и его ссадины тогда. А я думал… Да, точно, после этого Ри перестал проситься гулять в одиночку, стал рисовать… А я был слеп. Курица-наседка в своих мыслях, а на деле — кукушка!» — корил себя Нолан по пути домой.

Стылая келья обняла уставшего Феникса, приняла, убаюкала. Но место, что считалось раньше домом, наполненным детским родным голосом, сейчас казалось чуждым, не сулящим ничего, кроме одиночества.

Чиён

В первый раз он проснулся на рассвете, когда уходил Бэн, когда мир за плотно закрытыми ставнями только готовился к новому дню. Во второй раз с гудящей от пересыпа головой он очнулся после обеда. И сразу давешняя ярость, беспричинная, жестокая, пришла к Чиёну, стоило тому взглянуть на соседнюю кровать. Там, едва видный в ворохе одеял, спал Мару.

Чиён поборол себя. Не зная причин своей ненависти и желания навредить именно этому человеку, он собрался, взял арбалет и вышел. Хотелось сражаться, размять затёкшее тело, сменить обстановку. А вернуться в ночлежку — пока нет. Чем дольше не было Рихарда, того, кто пожелал его спасти, тем меньше было причин оставаться с остальными.

Ноги принесли парня к дому Серого Сола, справа от того нависали островерхие горы, слева открывался вид на пирсы и набережную, на далёкий белокаменный маяк.

— Живее всех живых, глядите на него! — ухмыльнулась коротко стриженная женщина в дверях дома.

В этот прохладный весенний день она, одетая в короткую нагрудную повязку, обрезанные под ягодицы штаны и босая, представляла собой весьма вызывающее зрелище. Увидев её, Чиён растерял ярость, взамен пришло смущение и, в чём парень стыдился себе признаться, желание. Желание обладать или отдаться. Он помотал головой, прогоняя ненужные мысли. Женщина, широко, по-мужски, раздвинув длинные ноги, сидела на крыльце дома, куря длинную трубку.

— Чего тебе, малыш? Поглазеть пришёл или отблагодарить за спасение? Если первое — пошёл вон. Если второе — я принимаю звонкой монетой.

— Сестра, не пугай ребёнка, — громыхнул мужчина, появившийся из-за дома. Чиён вдруг подумал, что если и есть боги морские, то это один из них: ослепительно прекрасный, ладный, мужественный. — Как я вижу, тебе уже лучше. Если снова в воду полезешь, хоть предупреди, где тебя спасать. А то, не ровён час, утонешь.

Чиён покраснел, даже недавно полученный шрам зазудел от смущения.

— Нет, я не за этим. Но… Вы могли бы научить меня плавать?

— А чего там уметь? — Женщина сощурилась на бескрайние воды и гибко, по-кошачьи подобрав под себя ноги, встала. — Пойдём, покажу.

Она внезапно оказалась рядом, взяла прохладными пальцами Чиёна за подбородок, заглянула в глаза и выпустила в лицо облако дыма. Нечто, сдерживаемое и так с трудом, пронзило парня от пят до макушки, и мысли со свистом улетучились.

— Я к вам попозже присоединюсь, — помахал от двери удаляющимся «Морской бог», — надо по дому помочь, пока дедуля спит.

— Течение уже изменилось, но мы пойдём с тобой в укромное местечко, где неглубоко, и где ты сможешь ошибаться без риска для жизни. Да и солнышко туда почти не попадает, вредное для вас, Теней, — мурлыкнула женщина, скользнула рукой под низкий капюшон парня, положила ладонь на затылок, зарылась пальцами в распущенные волосы. А Чиён был и рад. Рад, пока не узнал, как она беспощадна в тренировках по плаванию.

Рихард

Великан заверил, что от этой рыбы за несколько дней они не ослепнут и даже не подхватят странный недуг, который особо лютовал в северном море лет пять-шесть назад. Поэтому с утра снова всучил гостям целый щит ароматного варева и две ложки. Казалось, Лукреции вчера стало заметно лучше, но сегодня вновь горячечный бред напал на неё. Делать было нечего, только ждать. И Феникс отправился гулять по форту великана.

Карабкаться по ступеням в свой рост поначалу было мучительно, но уже к середине, когда первый этаж оказался невообразимо далеко, Рихард втянулся. Вспомнил, как каких-то тринадцать дней назад так же лез по скалам инициации в родной деревне. На душе стало легче: он всё делает правильно, теперь только вперёд и вверх!

Юный Феникс интуитивно выискивал трещины и сколы в камне, чтобы зацепиться, поставить ногу, покрепче ухватиться руками. Да, теми самыми, которые несколько лет подряд не поднимали ничего тяжелее сумки со снедью, но чаще блокнота и карандаша. Даже на занятиях упор был больше на ноги, теперь мальчик знал почему: старик Кобальд хотел пробудить в учениках нападающую силу. И спасибо ему за то.

Весь второй этаж с невообразимо высокими потолками был пуст и на удивление цел. Только одна угловая башня, где морские птицы вили свои гнёзда, оказалась разрушена. Рихард решил вернуться за яйцами к ужину — интересно, какие они на вкус.

Первый этаж состоял из огромной комнаты с Фениксовым костром, лестницы на второй и крошечной, по великаньим меркам, каморки с щелями-окнами в толстенных стенах. В ней мальчик нашёл сокровища. Сотни сундуков, мешков, тюков содержали в себе творения нескольких эпох разных народов: от пушек до булавок, от кружевных сорочек до парусов, от шкатулок до тронов, от кубков до расписных ночных горшков.

Рихард, потратив почти полдня на разглядывание этих запасов, выбрал несколько приличных тарелок для себя и Лукреции. Руки тянулись что-нибудь прикарманить, но совесть ласково шептала: «Не смей». Единственное, что она одобрила, был небольшой, почти без страниц блокнот в толстой кожаной обложке на пуговице, заложенный твёрдым карандашом.

Когда мальчик выбрался в большую комнату, нашёл спящего у вечного огня великана и довольно бодрую Лукрецию. Она сидела на камне, устеленном шкурами, и хмуро глядела на свою маску. Рихард помнил эту маску ещё с суда… нет, раньше, ещё с той самой первой встречи в городе. Хотя тогда перья показались ему чёрными, сейчас их уцелевшая с правой стороны горстка отливала красным.

— Повылезали, — надулась девушка, поворачивая маску и так, и эдак.

Рихард, привыкший к шраму на лице Лукреции, уже не замечал его. И сейчас, здесь, рядом с уродливым, но добрым великаном, посреди кладбища кораблей в северном море, она казалась самой красивой леди на земле.

— Там, в комнате, много всего. Может, и перья найдутся, — предложил мальчик заговорщическим тоном.

— Не нужно. Мы — Чародеи — носим белые маски, тем самым заявляя о себе. А украшения на них лишь отметина принадлежности к тому или иному роду занятий. Перья были отличием нашего театра. Я больше не там, поэтому, как выпадут, я освобожусь. Ускорять этот процесс неправильно. Да и то, что они сменили цвет, значит, что с жизнью моей в театре покончено.

— Почему они изменились?

— Это перья птицы линуаши. Её ещё называют правдоптицей. Она обитает только на той стороне реки Разлучинки, на острове Итто в Лемерском море-озере. Заповедная птица, охотиться на них нельзя. Надо брать с неё живой выпавшие перья на несколько человек. Чем сильнее связь между ними, тем чернее перья. Когда люди, взявшие перья одновременно с одной птицы, разобщаются, то и перья выцветают. Я уже видела такое, когда нас покидали другие ребята. Их перья становились даже белыми. Удобно, да⁈

— Наверное. Хотя вот так показывать, что чувствуешь на самом деле… А если не понимаешь, что разобщились, а перья светлеют? Может ведь такое быть? Разве они никогда не ошибаются?

— Увы, нет. Смена цвета только облегчает всё. Не так сложно ребятам становится признаться остальным. Клещами правду тянуть никто не будет в любом случае.

— А вернуться не хочешь к своим?

Лукреция приложила к лицу маску и писклявым голосом, как на представлении, сказала:

— Прекрасные леди, уважаемые дедди, смотрите: смер-р-ртельный номер-р-р «Освобождение из лап предрассудков и привычек»! — Она сняла маску и уже обычным добавила: — А другое название этого номера: «Я выбираю нынешнюю жизнь». Значит, так для чего-то нужно. Ты увидел мой знак в городе, значит, и это было нужно.

— Знак? — Брови Рихарда поползли вверх.

— Да. Я тогда рассыпала нитку бус и видела, как ты последовал за нами. Было интересно, заметишь или нет.

Рихард рассмеялся: ну точно — заговор!

— И зачем ты это сделала?

— Не будешь снова смеяться? — Девушка прикрыла низ лица краем изодранного плаща, отвела взгляд. Мальчик покачал головой. — Когда мы давали представление в Цветочной Столице, там была гадалка. Очень странная. Она сказала, что… Как же это было? — Лукреция отвлеклась, наматывая нитку из плаща на палец, дёрнула, и ткань с треском разошлась. — Вот незадача. И как мне быть?

— В той комнате много разной одежды. Я тебе покажу, — нетерпеливо успокоил Рихард. — Что гадалка сказала?

— А, это⁈ Дословно: «Вокруг тебя вижу серый, зелёный, красный, белый, синий. И глаза глядят на тебя из толпы, особенные глаза. И в них сама ты особенная, будто лучше, мудрее, красивее. Тот, кто ровня тебя, станет твоим. Только возьми». Ну… Город у вас в той части, где встретились, весь серый какой-то, особенно стены, хмурые, неприятные. За ними лес зелёный, красные горы со снежными шапками, да и погода стояла ясная. А ровня… Думаю потому, что мы с тобой почти одного роста. Хотя, я немного выше.

— Я не буду смеяться, но это гадание звучит весьма…

— Глупо, я знаю! Но… — Лукреция покраснела и посмотрела в глаза, добавила: — Мы встретились там, а теперь здесь, вместе. Мне кажется, есть в этом что-то…

— … притянутое за уши, — фыркнул Рихард и тоже покраснел.

— Да ну тебя! Я хотела сказать «судьбоносное»! — Чародейка рассмеялась, легонько стукнула его в плечо и тут же перехватила за локоть, разворачивая к себе распоротый ещё на корабле рукав. — Не мне одной нужна новая одежда. Пойдём поищем что-нибудь.

Они направились в комнату. Сколько не копались в ворохе одежды, Лукреция лишь на всё отнекивалась. А потом наткнулась на швейный набор в расписном сундучке, отрезала кусок белой парусины, прихватила рулон чёрного бархата и углубилась в шитьё. Рихарду стало скучно. Он хотел так о многом поговорить с девушкой, но та его будто не слышала. Оставалось только наблюдать, как ловко тонкие девичьи руки справлялись с иголкой и тканью.

— Я же всех наших ребят из театра обшивала, мне не сложно, — закончив, сказала Лукреция.

Рихард в это время представлял себя капитаном большого судна, который, стоя на пушке, командовал «Пли!» и потрясал саблей, что в воображении была вовсе не ржавой, а вполне себе сверкающей и гладкой. Девушка рассмеялась.

— Подойди, мой герой. Я сниму мерки и сделаю тебе куртку взамен этой.

Рихарда удивило это обращение. Он почувствовал, как вспыхнули щёки, по спине побежали мурашки. Стараясь не надумывать лишнего, мальчик спрыгнул с пушки, бросил саблю на гобелен с морским сражением и направился к девушке. А та уже переодевалась, отступив в тёмный угол.

Сотворённая ей одежда была странного покроя, непривычного, даже для свободного в стилях Лагенфорда. Да, Рихард уже видел штаны на женщинах, но на Фениксах же, на воительницах! Но никак не на Чародейке, чей род был славен скрывающими всё накидками и масками. Но и без этого Лукреция не обошлась: отрез ткани цвета морской воды стал отличным плащом.

— Как тебе? — девушка закружилась, раскинув руки, светлая коса красиво летела за спиной, белая одежда с чёрными вставками определённо шла Чародейке.

— Необычно, — ответил мальчик и подумал, что если бы на его месте оказался Бэн, то повторял бы до хрипоты: «Красивая! Какая же она красивая!». И вновь захотелось поскорее оказаться в Макавари.

Лукреция поклонилась, будто со сцены, подобрала с пола длинную длинную толстую нить и велела мальчику скинуть куртку. Он засмущался, с трудом выпутался из верхней одежды и вздрогнул, когда холодные пальчики легли сзади на шею.

— Не дёргайся, я сниму мерки, — шепнула девушка.

Её руки порхали, обмеривая его, на нитке появлялись узелки. Рихард закрыл глаза. Ему было хорошо. Почти всю ночь Лукреция проспала у него на плече, и это было так удивительно, странно, неправильно, но очень-очень тепло и уютно. А сейчас, погрузившись в воспоминания, он даже не заметил, как она отошла и принялась шуршать тканями.

— Всё, можешь опустить руки, — рассмеялась девушка, и мальчик, засмущавшись, вновь схватился за саблю и залез на пушку, но играть быстро наскучило, поэтому он тихо-тихо сидел и смотрел на Чародейку.

Когда стемнело, ребята вместе с шитьём перебрались к огню. Лукреция морщилась, отворачивалась, кусала губы, но шила. Рихард предложил оставить всё на утро, но девушка отказалась:

— Нам надо возвращаться. Мне уже гораздо лучше. Не следует терять время здесь. Ты разве не соскучился по большой земле, по спутникам, оставшимся в Макавари?

— Всё так! Но я же вижу: огонь неприятен тебе. А почему? Почему ты его боишься?

— Однажды я тебе это обязательно расскажу, но не сейчас. А, кстати, куда делся великан?

Рихард вскочил. Охора не было. Горел огонь, шумело за стенами море, под потолком кружили чайки, но великан куда-то пропал. Как и котёл с длинной ложкой, и щит. Лишь вещи, выгруженные из лодки, лежали неподалёку.

— Может, его никогда и не было? — прошептала Лукреция, исподлобья глядя на мальчика. Тот отшатнулся. Сердце сделало кульбит, волосы встали дыбом.

— Не пугай меня так! Ты же сама его видела! Да он такой огромный, что точно настоящий!

— Именно! — Девушка подняла ножницы, взглянула между лезвий на огонь. — Он такой большой, что не может перемещаться бесшумно. Но ведь мы ничего не слышали. Я — точно нет. А ты?

Рихард потряс головой. Озноб прошёл по телу. Тьма за границами света сгущалась.

Щёлк! Лезвия ножниц сомкнулись, и Лукреция залилась звонким смехом.

— Он просто ушёл. Я видела это. А ты поверил!

От двери раздались гул и сопенье. Пригнувшись, вошёл Охор, держа котелок. Оглядел гостей и улыбнулся. Он показал себе на грудь, где на канате болтался большой камень — приглядевшись, Рихард признал в нём свисток, — и великан сказал, а девушка перевела:

— Охор призвал красную северную рыбу, чтобы поймать и приготовить нам прощальный ужин. Видимо, он и сам понимает, что мы завтра покинем его.

— Призвать… рыбу?

Рихард вытянул за шнурок свой свисток, который будто был крошечной копией великанского. Тут огромная рука сгребла мальчика и поднесла к широкому лицу. Охор улыбнулся и забубнил. Девушка вскочила, ловя каждое слово.

— Он говорит — поверить не могу! — что у тебя свисток первоФеникса, который тот подарил перед смертью первоБоа!