Российские Колумбы

СКРАДОК

Наш старый приятель Тюлюш Хуурак проводил нас до перевала, показал тропу и возвратился в свою юрту, затерявшуюся в верховьях реки Ус у подножия гор, где кончается тайга и начинаются альпийские луга. Всей семьей Хуурак выезжает каждое утро пасти колхозный скот в эти места.

Продвигались медленно, старая тропа порой исчезала. Вокруг казалось мертво и пусто, птицы спрятались в непролазные чащи густого кедрача, все затаилось и замерло. Тепловатые лучи тусклого солнца сквозили через рассеившуюся пелену седой вуали тумана.

С тревожным криком метнулась кукша, оповещая всех обитателей тайги о нашем появлении.

Остановившись, идущая впереди старая экспедиционная лошадь по прозвищу Филька пугливо осмотрелась вокруг, настороженно прислушалась к надрывному крику птицы, которая, распустив хвост, плавно балансируя, перелетала с одного дерева на другое.

Ожила безмолвная тайга, вспорхнуло несколько маленьких, задорных птичек. Показались просветы. Перед нами открылась огромная поляна, окаймленная скалистым десятиметровым обрывом. Посреди поляны, усыпанной яркими огненными цветами, виднелся едва заметный маленький шалашик, утопающий в сочной зеленой траве.

Трофимыч дернул за повод Фильку, жадно припавшего к влажной траве, и устремился по тропе к шалашу.

Сориентироваться было трудно, карта устарела. Мое внимание сосредоточилось на каменистом, причудливой конфигурации останце. Северная его часть отшлифованной вогнутостью погрузилась в таинственную, уходящую в неизвестность темноту. Из скалистой пасти веяло прохладой и запахом плесени. У основания с южной стороны виднелась глянцевая со светло-желтым оттенком взрыхленная поверхность, покрытая чахлой, поблекшей травой, это оказались богатейшие естественные солонцы, ископыченные многочисленными обитателями тайги: козами, маралами, сохатыми.

Зарисовав скалу, я направился к Трофимычу.

Мое внимание сосредоточилось на каменистом, причудливой конфигурации останце

Крестясь, старик всматривался испуганными глазами в шалаш. Целая куча маленьких досок с изображениями святых, проржавевшие и полусгнившие иконы, поросшие травой, были аккуратно уложены. Не один десяток лет они пролежали здесь.

Лошади настороженно смотрели. Они даже не притрагивались к траве, казалось, сейчас сорвутся с места и убегут. Меня охватил страх, я чувствовал, как на голове приподнялись волосы. Все оцепенели.

Трофимыч сдвинул самую большую икону и вдруг вскрикнул, отскочив, словно ужаленный. Лошади вздрогнули, отпрянули назад.

Вытаращив на нас огромные диковатые глаза, бледнолицый рыжеватый парень, стоявший на коленях и крепко сжимавший в руках ружье, смотрел на нас. В любую секунду он мог разрядить стволы в упор. Испуг всех заворожил. В молчании шли минуты. Мы боялись пошевелиться.

Губы незнакомца дрожали. Бледные руки покрылись фиолетовыми вспухшими жилами. Старый наполненный патронташ опоясывал ватную, вконец изношенную фуфайку, цвет и возраст которой определить было невозможно. Медленно пятясь, незнакомец удалился в тайгу. Долго мы стояли в молчаливом оцепенении. Наконец, зафыркали лошади и спокойно начали пощипывать траву.

Через неделю, возвращаясь в село Иджим, встретились на тропе с тувинцем Тюлюшем. Пользуясь небольшим отдыхом, пастух разуздал взмыленную лошадь и объяснил:

— Ганьку рыжего, подлеца, свез начальствам. Сатанюка двух маралов на иконных солонцах погубил.

Старик рассказал о затерявшихся в тайге иконах, из которых браконьеры сделали скрадок для охоты на маралов. Их везли обозом к белогвардейцам, сражавшимся против сибирского революционера Щетинкина, но белые были разгромлены у второго переезда Ус, а иконы так и остались в тайге.