Ветхая охотничья избушка узким оконцем, высотой в два бревна, смотрела в сторону реки. Старчески накренившись, одним боком она наполовину погрузилась в землю. На другом боку, украшенном замшелыми сгустками, зеленела почти метровая косматая кедрушка. Плоская задернованная крыша вся изогнулась.
В нескольких шагах от избушки, на горке, возвышался одинокий в три обхвата кедр. К дереву был прибит зацветший медным купоросом портсигар. Задрав голову, щурясь, наш проводник Егорыч всмотрелся в полузасохшую вершину гигантского дерева, несколько раз обшарил его печальным взглядом, словно старался на посиневшей кроне что-то отыскать.
— Я прибил этот портсигар, — почти шепотом проговорил Егорыч, стягивая с головы серенькую изношенную кепку-восьмиклинку. От седоволосой головы теплился пар. По морщинистому лицу ползли прозрачные капли слез. Старик соскреб ножом зелень ржавчины и на матово-желтом портсигаре показалась черная надпись «Кудрявцев». Егорыч медленно опустился на траву, стал набивать трубку махоркой. Сутуловатый, небольшого роста, щуплый, казалось, он осунулся в один миг. Три десятка лет Егорыч ходит по тайге с геодезистами. Он был свидетелем многих таежных приключений, не раз приходилось смотреть смерти в глаза.
— Зачем, Егорыч, ты прибил этот портсигар?
— Кто такой Кудрявцев?
— Случилось это давно. Работал я тогда мерщиком в отряде Петра Кудрявцева, — начал Егорыч, прикуривая трубку.
— Был он высокий, сухопарый, хворобам не поддавался, сильно любил тайгу. Работали мы тогда втроем. Делали первую карту. Наш инженер лазил по деревьям, высматривал в бинокль и рисовал, а мы со Спирей-одноглазым управляли кухней и пасли лошадей. С тем чертом кривым мира не было. Бывало схватимся, до драки доходило, только Петр мог успокоить нас. Часто ему приходилось нас мирить. Особенно зло брало меня, когда косоглазый садился на лошадь верхом. Он готов был загнать ее до смерти, бил бичом по голове, по глазам.
Однажды отправил Петр меня за провизией в деревню, а сам остался работать со Спиридоном. Через неделю вернулся я с харчами. Спиря один. Толмачит, что ушел начальник, взял пояс верхолазный, сказал, будет с деревьев зарисовки делать. Чувствую, что-то не то здесь. Одноглазый ружья с плеча не снимает. От костра не отходит. Завечерело.
Развьючил я лошадей, расседлал, привязал их к деревьям выстаиваться. А Спиря мне толкует: «Путай их, что с ними возишься, и так бока у них заворачиваются». Но я-то кумекал в лошадях с детства и знал, как с ними поступать. Сложил я под деревом седла и стал мешки с продуктишками затаскивать в избушку. Только открыл дверь, а Спиря как пальнул из ружья в меня, да угадал в руку. Ну, а я, извернувшись, тоже выстрелил и неудачно — сразу насмерть.
А потом установили, что Спиридон был не одноглазый и работал по заданию врагов: охотился за секретными документами, точными картами. Видно, он собирался убежать. Все карты, документы были уложены в мешок.
Много дней я искал своего начальника, так и не нашел. Снарядили специальную экспедицию по розыску Кудрявцева. До глубокой осени люди обшаривали тайгу, выпал снег, поиски прекратили. На другой год мы вновь пришли к избушке. Здесь под кедром я и нашел этот портсигар. Долго гадали, откуда он тут взялся. Но вскоре я увидел на самой почти вершине дерева человеческий скелет…
Пустынно молчала вечерняя тайга. Егорыч с удочкой ходил по берегу. Он, умело подсекая, вытаскивал темно-серебристых хариусов, и они шлепались на галечник, подпрыгивая, скользили к призывно журчащей речке. Вскоре старик возвратился с уловом. Я разжег костер, а Егорыч стал потрошить рыбу. От речки текла прохлада. Сгустки фиолетового дыма, блуждая, кочевали по таежной глухомани. Тяжело поднимаясь, они таяли в густом вечернем сумраке.