Русский Бокондо

ГЛАВА б

Тайная мастерская революционеров размещалась на самой окраине Петербурга, в подвале скобяной лавочки. Все соседи знали, что ее хозяин отослал семью в деревню, а сам целыми днями пропадает около казенной винной лавки или в ближайшей чайной играет в шашки с местным городовым. Торговля шла тихая, и редких покупателей обслуживал полуглухой старик, которому помогал подсобник — мужчина неопределенного возраста, весьма мрачной наружности. Обитатели лавочки вели себя смирно, в чужие дела не вмешивались, поэтому им никто лишних вопросов не задавал.

Толстые кирпичные стены делили подвал на несколько клетушек, забитых всяким хламом. Две из них были приспособлены для работы, а одна отведена под жилье. В ней и ночевал Николай вместе о напарником, лохматым студентом Технологического института. С раннего утра вместе склонялись над рабочими столами, лишь время от времени выходили покурить на задний двор, скрытый высоким забором от глаз прохожих.

На этих столах из самых неожиданных компонентов составляли взрывоподобные смеси, а затем осторожно раскладывали их по пестрым жестянкам и коробкам из-под чая, табака, конфет, которые на первый взгляд выглядели весьма невинно и ничем не отличались от тех, что продаются во всех магазинах и лавках.

Первое время у Николая, привыкшего иметь дело с взрывчатыми веществами заводского изготовления, тщательно проверенными в лабораториях и многократно испытанными на полигонах, все это производство вызывало тихий ужас. Студент довольно решительно колдовал над самыми непонятными составами, так что вначале мелькнула мысль — все это чистая алхимия, так, наверное, монах Шварц порох и изобретал. Но присмотревшись, понял, что нельзя не признать изобретательности и даже таланта напарника. Стало ясно, что тут уже проделана огромная работа, и созданные им составы могли сработать на самом деле. Вот только взрыватели ему не давались.

Убедившись, что новичок с Урала достаточно хорошо разбирается в подрывном деле, студент сам признался в этом. Николай поспешил его успокоить:

— Это ничего, я в соседней каморке сяду, там, если что и случится, то во взрывателе сила маленькая, детонации не должно получиться. На заводе у нас такое соседство запрещено строжайше, но здесь рискнем — стены толстые и дверь крепкая, железная.

— Научишь, как взрыватели снаряжать?

— Конечно, таиться не стану. Как первый соберу, все тебе покажу. Только уговор — пока не позову, не входи, дело тонкое. И еще одно, не знаю, чему тебя, друг-товарищ, в институте учили, но вот это и это смешивать без толку, одна копоть получится. Если же вот это и то хотя бы неделю рядом полежат, да еще в сырости, то очень просто рванут сами собой, без всякого взрывателя.

Студент взглянул недоверчиво. Задумался.

— Ты лоб не морщи, я верное слово говорю. Нас заводской мастер, когда еще в учениках ходили, смертным боем за такое бил и все приговаривал: «В нашем деле кто ошибется, от того и души не остается. С чем к Господу на Страшный суд явишься?» В действительности говаривал это не только что придуманный мастер, а реальный человек. Убеленный сединами кондуктор[1] на одном из кронштадтских фортов. Он и вправду не скупился на зуботычины для нижних чинов и в адрес нерасторопных офицеров мог отпустить самые срамные пожелания. Однако этому ветерану все сходило с рук, за массивными стенами форта снаряжались опытные образцы торпед и мин, а также изучались отказавшие на испытаниях различные взрывные устройства. За изумительное мастерство и прямо-таки сверхъестественное чутье в этом нелегком и опасном деле, а также за исключительную набожность все — включая и высшее начальство — уважительно называли старика «минным богом».

В напряженной работе дни проходили быстро. Студент оказался надежным напарником, с пустыми разговорами и расспросами не лез, своих чувств не изливал. Часами сидели не разгибаясь, осторожными движениями — создавали смертоносные снаряды, боясь на самое короткое время ослабить свое внимание. Немного расслаблялись только во время коротких перекуров, болтали на отвлеченные темы. Николай больше слушал, лишь порой задавал вопросы. О том, что ему и самому многое известно, молчал.

В словах напарника была правда, не все благополучно в Российской империи. Но поможет ли революция исправить дело? Как человек военный, Николай не мог не признать, что замышляется дерзкая операция против государственной машины. Но какой будет ее исход? Если речь идет о вооруженной борьбе, то неизбежно встает вопрос и о собственных потерях. Тому, кто знаком с военной статистикой, известно, что потери могут так поднять цену победы, что она будет приравнена к поражению. Хотя история учит, что иные полководцы и политики на этот вопрос не обращают никакого внимания.

Обитателей подвала не беспокоили, лишь однажды пришел бритый товарищ с вислыми усами, начальственно поинтересовался, как идут дела. Ему показали почти готовый метательный снаряд, договорились, когда и где можно будет провести его испытание. Дважды в день приходила Антонина, приносила поесть и донимала разговорами и настырными вопросами. Доверительно рассказала, что она теперь принята в ряды боевой группы и решительно готовится к борьбе с самодержавием. От Николая и студента, — этот оказался полным невеждой в прогрессивной литературе, а в мире искусства признавал одни лишь цыганские романсы, каждый раз требовала осилить роман «Что делать?». Особенно настаивала на необходимости изучить содержание снов героини романа по имени Вера Павловна. В них, по ее словам, достоверно предсказывалось светлое будущее России и всего человечества.

Выслушивать всю эту болтовню, безвылазно сидя в провонявшем химией подвале, было тошно. Но терпели. Николай сорвался внезапно, в самый последний день.

Раскрасневшаяся с холода девица влетела в подвал, заговорила с порога:

— Ну и духота у вас тут! Какие вы оба бледные! Ничего — сейчас накормлю, сегодня щи с говядиной. Ну, а какой сон Веры Павловны закончили изучать?

Увидела на столе пеструю жестянку из-под кофе, с пальмами, турками и верблюдами.

— Ой, какая красота! Совсем и не тяжелая, как раз мне по руке! Такую прямо под царскую карету метну!

Студент что-то хотел сказать, но как сидел, так и замер с открытым ртом. У Николая перехватило дыхание, по спине прошла холодная волна. Жестянка была уже снаряжена.

Спасла флотская тренировка, успел схватить Антонину за руку:

— Не шевелись! Отдай!

Уже приходя в себя, осипнув от волнения, добавил:

— Еще раз за что-нибудь здесь ухватишься, все к твоей Вере Павловне отправимся сны смотреть. Там уж она сама разберется, где говядина из щей, а где наши потроха!

— Фу, как грубо! — девица с возмущением взглянула на Николая. — Так схватили, что на руке синяк будет! Нет у вас никакой культуры, ведете себя как настоящий бурбон!

— Замолчи, товарищ Антонина! — студент тоже обрел голос. — Из-за тебя мы, действительно, могли взлететь на воздух!

— Вы должны были предупредить! — не сдавалась девица. — Кроме того, я, как участник боевой группы, имею право находиться в мастерской.

— Твой поступок, товарищ Антонина, мы разберем на заседании комитета, — холодно отрезал студент. Эти слова заставили девицу замолчать. Одарив Николая презрительным взглядом, она удалилась, громко хлопнув дверью.

На этот раз щи остались нетронутыми. После случившегося обоим кусок не шел в горло.

Для испытания пробных образцов время выбрали позднее и погоду подгадали подходящую — настоящую петербургскую, снег с дождем. Все устроили в песчаном карьере у полотна железной-дороги, так что вспышки издали были не видны, а негромкие хлопки взрывов заглушал шум проходивших поездов. Все остались довольны результатами, а студент радостно заверил, что теперь возможно приступить к изготовлению и более мощных зарядов.

На другой день после испытаний начались сборы в дорогу. Разросшуюся бороду велели сбрить, объяснили, как вести себя в чужой стороне. Накануне отъезда в сопровождении товарища Сергея Николай был отпущен в магазин готового платья, чтобы сменить полушубок и сапоги на костюм более подходящий для путешествия в Европу.

В задней комнате магазина и повстречались с Иван Ивановичем.

— Ну, слава Богу, все обошлось. Меньше чем в две недели управились. Теперь тебя совместными усилиями через границу мигом переправим.

— С этими товарищами-то что будет?

— Тебе что, бунтовщиков жалко стало? — грозно нахмурился Иван Иванович.

— Да, жалко. Такие же русские. Объяснить бы им надо…

— Вот ты какой, патриот чувствительный! — оборвал начальник. — Все им объяснят, не беспокойся. Будет арест и суд, а так как еще ничего сделать не успели, то будет обычная ссылка. Куда-нибудь подальше от столицы. Побудут там несколько лет, посмотрят, как простые люди в провинции живут, авось и сами умнее станут. Ну, а с теми, кто кровь пролил, разговор другой — в Сибирь, на каторгу. Им Бог судия!

— А нам с вами?

— Да ты, лейтенант, и взаправду революционного духа набрался! Нам свое дело надо делать, как умеем. Что труды наши России принесут — сегодня знать не дано. Кто в конечном итоге будет прав, кто виноват, это потомкам лет через сто решать.

— Что же, у них своих забот не будет?

— Заботы, конечно, будут, но и опыта у них будет побольше нашего… Опять мы в философию залезли. Ну да, русские без этого не могут. Вот лучше ознакомься с последними инструкциями.

Простились как родные. Иван Иванович, растопырив два пальца, боднул Николая в бок, затем опасливо оглянулся на дверь, хотя в соседней комнате никого быть и не могло, и, понизив голос, сказал:

— Запомни: твой позывной — «Козерог». За экватором и всеми тропиками работать будешь, так далеко мы никого еще не посылали.

Потом помедлил к добавил:

— Удачи тебе, парень. Вернешься, так Николе Морскому самую большую свечку поставишь!

…Значит, нарекли «Козерогом». Теперь это имя занесено в списки, что в штабных бронированных комнатах хранятся, скоро появится в донесениях и сводках. «Агент „Козерог“ сообщает…» Что ж, назвали так не без смысла — в юнкерских училищах и кадетских корпусах «козерогами» первогодков зовут, тех, кто к военному делу только приступает… Вот и мне придется приступать к новому делу, к югу от тропика Козерога.

На вокзале Николая и двух его спутников никто не провожал. Лишь в отдалении покуривали товарищ Сергей и человек, который подсобничал в лавке. В соседнем купе разместился веселый купчик, у вагона собралась шумная компания его провожатых, беспрестанно махали платками и шляпами. Рядом с ними стоял отставной военный в шинели без погон, чем-то похожий на Ивана Ивановича, только с пышной седой бородой. Молча приложил он два растопыренных пальца к фуражке.

Паровоз дал последний гудок. Тронулись в путь.