Рыцари веры

I ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В ТЕАТРЕ МАРЭ

Прошло два месяца после происшествий, описанных в первой части нашего рассказа.

Наступила зима, начинался холод; дождь хлестал в оконные рамы, ветер свистел в обнаженных ветвях деревьев; из труб крутясь поднимались к серому небу длинные струи дыма.

Париж облачился в зимние одежды.

Во вторник, 27 ноября 1621 года, темное, холодное, туманное утро часам к одиннадцати прояснилось. Показавшееся солнце совсем развеселило столичных жителей.

К театру Марэ собиралось множество людей в экипажах и портшезах. С самого утра по всей улице Тампль толпился, крича, смеясь и толкаясь, народ. В театре первый раз шла «Марианна», большая трагедия знаменитого в то время поэта Александра Арди; премьера была давно обещана, но много раз откладывалась.

Двор и весь город съехались в театр. Лакеи и пажи бесцеремонно расталкивали толпу, очищая место экипажам своих повелителей.

В одной из карет сидели друг против друга неразлучные приятели - граф дю Люк и капитан Ватан.

Авантюрист не изменился: у него была все та же воинственная осанка, все тот же покрой платья, разве что теперь оно было поновее и получше.

Оливье дю Люк изменился же не только внешне, но даже, казалось, и в нравственном отношении.

Оживленные, слишком румяные лица друзей ясно говорили, что оба они только что хорошо позавтракали и поэтому не могли дойти до театра пешком.

На графе был алый бархатный плащ, богато расшитый золотом, атласный серизовый мундир с кружевами и позументами и панталоны такого же цвета, вправленные в белые сапоги с золочеными шпорами. Перевязь, на которой висела длинная шпага, была вся расшита золотом; низенькая серая касторовая шляпа, с кокетливо загнутыми кверху полями и красными с черным перьями, была ловко надета набок.

Гугеноты, товарищи графа, едва узнавали в этом щеголе-утонченном прежнего серьезного, хладнокровного вельможу, которого так любили и уважали.

Раза три лакеи и полицейские пытались восставать против бесцеремонности, с какой кучер графа забрызгивал их грязью, даже не предупреждая обычным криком, но тот так посмотрел на недовольных, что они сочли за лучшее покориться. Впрочем, в этой давке вообще не считались с толчками или попавшими в лицо комками грязи: каждый хлопотал только за свое место. Оставалось минут сорок до начала спектакля, назначенного на два часа, а актеры были очень аккуратны; полиция разрешила пускать публику в час, чтобы к четырем все закончилось.

В коридоре, в маленькой дощатой будочке, директор труппы с Александром Арди, уже одетым тенью Аристовула, продавали билеты.

Невозможно передать, какой смех и веселье возбуждало в толпившихся у кассы зрителях это страшное привидение.

Граф дю Люк, бросив мимоходом пистоль на бюро директора, скрылся с приятелем в темных изгибах узкого коридора, который вел к самой сцене.

В 1600 году труппа из провинции приехала в Париж и остановилась на улице Потери-Дезарси, в Серебряном отеле, выхлопотав себе разрешение играть на парижской сцене, несмотря на энергичное сопротивление труппы Троицы, которой принадлежал Бургундский отель. Эта труппа, в силу грамот Генриха II и Карла IX, пользовалась правом одной давать спектакли в Париже. В начале царствования Людовика XIII новая труппа, поселившаяся в Серебряном отеле, устроила свой театр, прозванный Театром Марэ.

Незатейливо было в то время устройство театра. В одном конце зала находилась эстрада высотой в рост человека - это была сцена; перемена декораций совершалась только с помощью занавеса в глубине сцены; по бокам свешивались плохонькие кулисы.

Галерея, шедшая по сторонам, разделялась на ложи; прямо на актеров могли смотреть только те зрители, которые имели места напротив самой сцены, в противоположном конце театра.

Партер, то есть все пространство под ложами, кишел народом; там все стояли, и давка была страшная.

Самыми лучшими местами, где обыкновенно сидели придворные и знать, считались скамейки на самой сцене, по обеим ее сторонам вдоль кулис; понятно, как это лишало пьесу всякой сценичности и как стесняло актеров! Но публика в то время была не столь требовательна, как теперь. И цены за места устанавливались просто грошовые.

В тот день, о котором мы говорим, театр был особенно полон, пришлось отказать в билетах более чем двумстам зрителям.

В ложах сияли мундиры вельмож и бриллианты дам, разодетых в шелка и кружева. В партере громко и бесцеремонно кричали, смеялись, обменивались шутками с сидевшими в ложах и шумно требовали скорее начать пьесу.

Граф дю Люк и капитан сидели на самой сцене, с краю, следовательно, очень близко к зрителям, занимавшим ложи и партер.

Капитан тихо разговаривал с графом, который, прислонясь спиной к кулисе, постоянно закрывал глаза, несмотря па отчаянные усилия держать их открытыми, и, по-видимому, скорее расположен был спать, чем слушать.

- Corbieux! Да проснитесь, граф! - сказал капитан.- Если вы дадите себе волю, то свалитесь в партер или провалитесь за кулису.

- Хорошо, хорошо, не беспокойтесь,- отвечал, не открывая глаз, Оливье,- если я и засну, то проснусь, когда понадобится.

- Что понадобится?… Право, уйдемте лучше, граф!

- Оставьте меня в покое, капитан!- сердито отозвался тот.- Я не уйду!… Я пришел сюда и буду тут сидеть; я хочу ее видеть.

- Да кого? - нетерпеливо вскричал капитан.

- Ее, тысячу чертей! Ведь вы хорошо знаете!

- Ее?

- Ну да! Даму в пунцовой маске.

- Даму в пунцовой маске? - повторил совершенно сбитый с толку капитан.

- Pardieu! Я только для того и пришел сюда.

Авантюрист пожал плечами.

- Corbieux! - воскликнул он.- Вот замечательная выдумка!

- Отчего замечательная? - проворчал граф, приподнимая отяжелевшие веки.- Вы, кажется, думаете, что я сошел с ума.

- Нисколько, pardieu, я просто думаю, что вы пьяны.

- Пьян! - презрительно повторил Оливье.- Оттого, что я выпил какие-нибудь три-четыре бутылки!

- Три-четыре бутылки!… Ну да хватит об этом!… Хотя, признаюсь, я не ожидал того, что вы мне говорите.

- Но почему, любезный друг?

- Да как же вы хотите узнать даму в пунцовой маске, когда ни разу не видели ее без маски?

- А, да! Это правда!

Граф помолчал с минуту.

- На кой же черт я здесь в таком случае? - прибавил он потом.

- Я вас уже полчаса об этом спрашиваю.

- Я, верно, не расслышал, мой друг; не сердитесь; вы ведь знаете, мне нужно немножко оживиться, опьянеть,- сказал он с удивленной улыбкой.

- Так уйдемте! Здесь вовсе не весело.

- Уйти?… Ну уж нет, приятель! Как знать, может быть, нас скоро ожидает здесь премного удовольствия.

- Как хотите,- покорно отвечал капитан.

- Впрочем, и поздно уже: видите, сейчас начнется.

- Ну, на все воля Божья! - прошептал капитан.

Действительно, пока они переговаривались, в зале все стихло, и пьеса началась.

Сцена или, вернее, занавес в глубине сцены с грехом пополам изображал портики греческого или ассирийского дворца - какого именно, разобрать было трудно. Четверо актеров в костюмах, имевших жалкую, претензию на еврейские или римские, вошли гуськом и, став на авансцене, почтительно поклонились публике, встретившей их, особенно в партере, неистовыми выражениями радости.

Александр Арди, игравший, как мы уже говорили, тень Аристовула, был закутан в громадное белое покрывало. Директор труппы изображал Ирода.

В наступившей тишине тень сделала шаг вперед, протянула руки, откинула тело назад, подняла голову и начала напыщенно декламировать воззвание к гордому, жестокому тирану, вечно жаждущему крови.

- Черт возьми, болван какой! - вскричал вдруг граф дю Люк, зевнув во весь рот.

- Что это он за чушь песет? Хоть бы не так орал!

- Тише! - крикнул партер, придя в негодование от такой наглости.- Тише! Вывести этого господина!

«Poursuis done, poursuis done, о sccierat infame,

Та haine, ta fureur, contre ta propre femme!…» ³¹ невозмутимо продолжала декламировать Тень.

- А? Что там говорит этот бездельник? - продолжал, в свою очередь, граф, вставая.- Черт возьми, да он смеется надо мной, что ли! Sang-Dieu, если бы я знал!

- Вывести его! Вывести! - ревел взбесившийся партер.

- Вы еще слишком молоды, чтобы заставлять меня молчать,- сказал граф, презрительно взглянув па публику партера, усилившую крики.

Вельможи, сидевшие па скамейках, хохотали до упаду над этой импровизированной комедией, конечно гораздо больше занимавшей их, нежели трагедия знаменитого Арди.

Тень как ни в чем не бывало осыпала тирана грозными предсказаниями.

Капитану между тем удалось немножко сдержать графа и заставить его сесть; шум в партере стих. Граф очень серьезно стал слушать запутанные стихи, но вскоре опять, по несчастной склонности видеть дурное там, где его большей частью вовсе не бывало, он вообразил, что проклятия, которыми сыпал несчастный Арди, имели цель нанести оскорбление ему лично; к тому же, боясь новой выходки со стороны графа, актер невольно каждую минуту испуганно поглядывал на него. Вообразив, что тот зло намекает на его сцену с женой, граф, обезумев от бешенства, вскочил, подбежал к тени Аристовула и дал ей звонкую пощечину, грозно крикнув:

- А, бездельник, и ты тоже выдумал подшучивать надо мной! Ты заодно с моими врагами! Подожди, негодяй, подожди!

Несчастный актер, забыв, что он неуловимая тень, бросился бежать за кулисы, крича так, словно его режут, а граф бежал за ним с обнаженной шпагой, которой непременно хотел проткнуть его.

Публика опять зашумела. Одни смеялись, другие бранились; гвалт стоял страшный.

Наконец граф вернулся. Арди бежал от него благодаря знакомству со всеми переходами театра, а его взбешенный преследователь, решившись выместить свою злобу на первом, кто ему подвернется под руку, неподвижно стоял посреди сцепы, сердито поглядывая вокруг.

К довершению несчастья, Ирод, директор труппы, желая помочь бедному товарищу, а главное, снова привлечь внимание публики к пьесе, продолжая прерванный-монолог Тени, воскликнул басом, точно из бочки:

«Quelgue demon jaloux de I'lionncur de ma glolrc Rameine dcs liorreurs funebres en mernoire,

Taelie d’inlimider un effroi de la peer Un gui present reduit!es perils en \apcur!» ³²

“ Опять! - крикнул громовым голосом граф.- И этот гуда же; Это что еще за шут? Я убью мерзавца!

Все вельможи, и смеясь, и бранясь, все служащие театра, актеры, даже сам Арди, решившийся снова показаться, старались сдержать и уговорить графа. Оливье махал шпагой, жестикулировал и непременно хотел проткнуть насквозь несчастного царя Иудейского.

Партер ревел, кричал, топал.и хохотал.

Публика, видя, что ничем не помочь делу, стала забавляться этой новой комедией.

Никогда еще в театре не бывало такого содома.

Дамы громко вскрикивали, некоторые падали в обморок; лакеи, пажи, театральные служители взбирались на плечи стоявших перед ними зрителей, еще больше увеличивая этим шум; a tire-laines между тем, пользуясь таким чудесным случаем, очищали карманы соседей. Одним словом, это был настоящий шабаш ведьм и колдунов.

Посреди всей этой суматохи Ирод, не изменяя своей роли и не забывая о должности директора труппы, продолжал, несмотря на угрозы и усилия графа добраться до него, декламировать монолог, который уже никто больше не слушал.

- Ах!…- вдруг закричал он, не договорив фразы.-› Ах, Господи! Ой-ой-ой, помогите! Умираю!

Графу удалось вырваться, и он здоровым пинком под зад вышвырнул несчастного монарха в партер.

Это довершило эффект. Крики, хохот и свистки сделались оглушительны; но бешеное веселье дошло до высшей степени, когда снова появилось бледное, испуганное лицо дрожащего монарха, за несколько минут перед тем исчезнувшего в толпе. Выражение лица директора казалось до того уморительным, а написанный на нем испуг - до того комичным, что даже сам граф Оливье не мог дольше сердиться и расхохотался.

Выйдя на авансцену, он погрозил пальцем царю Иудейскому и, покручивая усы, сказал, смеясь:

- Вот тебе урок, бездельник, больше не будешь соваться в чужие дела.

- Ах, монсеньор!…- пробормотал полумертвый от страха директор.

- Ни слова больше! Вот тебе за ужас, который я на тебя навел, дуралеи!

Он кинул ему полный кошелек золота, который царь Ирод, несмотря па свой страх, ловко подхватил на лету, поблагодарив улыбкой, очень напоминавшей гримасу обезьяны, укусившей лимон.

- Теперь продолжай комедию, мошенник,- величественно заключил граф,- только берегись другой раз оскорблять намеками людей, пользующихся уважением, иначе я тебя уж окончательно проучу.

- Клянусь вам прахом моих предков! - так напыщенно произнес Ирод, что весь зал опять расхохотался.

- Ну, капитан,- невозмутимо продолжал граф, вкладывая шпагу в ножны,- вы, кажется, действительно правы: уйдемте, нам здесь больше нечего делать.

- Corbieux! - откликнулся авантюрист.- Вот умная мысль! Слава Богу, что она наконец пришла вам в голову!

Они вышли из театра под смех, крики и свист, на которые уже не обращали никакого внимания.

Пьеса была доиграна и, говорят, имела большой успех.