Рыцари веры

XIX ТОНКАЯ ДИПЛОМАТИЯ КЛОДА ОБРИО

Среди всей этой вражды и грохота битв два существа оставались спокойны и равнодушны ко всему происходившему вокруг них.

Гастон де Леран и Бланш де Кастельно любили друг друга и жили только своей любовью. Де Леран делал свое дело на поле битвы, не щадя себя. Он действовал совершенно машинально; душа его была в другом месте.

Молодой человек воспользовался случаем представиться графине дю Люк и признался в любви к Бланш. Жанна сказала об этом герцогине, и так как де Леран был во всех отношениях прекрасной партией, madame де Роган не стала мешать влюбленным, напротив, даже помогала им…

Однако, поскольку время не соответствовало сердечным делам, она сочла, что лучше будет оставить в тайне свидания Бланш и Гастона, и вот как это устроили: де Леран каждый вечер приходил к графине дю Люк; через минуту после него приходила и Бланш - одна или с герцогиней, проходя секретными коридорами, соединявшими обе квартиры.

Жители Монтобана встретили графа дю Люка как настоящего победителя и до самой ратуши шли за ним, осыпая громкими приветствиями его и его солдат.

По приглашению герцога де Лафорса и графа д’Орваля Оливье вошел в ратушу, где его ждали Дюпюи, первый консул, и самые значительные жители Монтобана. Он дал подробный отчет об экспедиции и в заключение прибавил, что вся честь удачи принадлежит не ему, а капитану Ватану, его адъютанту, что он только следовал его советам.

Такая скромность еще больше возбудила общий восторг.

Дю Люк поблагодарил. Все, однако, решили, что ему недолго придется остаться у них гостем, так как роялисты наверняка больше не покажутся.

- А чтобы показать им, как они ошибались в расчетах,- сказал Дюпюи,- я велю иллюминировать город; это их просто с ума сведет.

Они разошлись. Де Лафорс отвел флигель своего отеля графу и его свите. Случай устроил так, что этот отель находился как раз напротив отеля Рогана. Оливье, конечно, и не подозревал этого.

Войдя к себе, капитан Ватан и граф нашли готовую закуску, и авантюрист прямо обратился к пей. Они выпили.

- А где же Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе? - спросил Оливье.

- Я отправил их отдохнуть; им необходимо выспаться. А вы хотите спать, Оливье?

- Нисколько.

- Так займемся прелестными дамами-бутылками.

- Вы, верно, что-нибудь хотите сказать мне, капитан?

- Как всегда, граф, а сегодня особенно. Мы ведь здесь в незнакомом месте, где нам придется, может быть, прожить некоторое время, так не худо бы узнать, что за люди нас окружают.

- Да к чему?

- Значит, мы с вами не сходимся во мнении. А вот, кстати, вы спрашивали меня о Клер-де-Люне и Дубль-Эпе, а где же ваш паж?

- Да, да! Бедное дитя1 Я не видал его с той самой минуты, как нас атаковали роялисты. Только бы его не убили!

- Его-то! - насмешливо сказал капитан.- Не беспокойтесь! Это чистая саламандра: огонь его не берет, не бойтесь, его не убили!

- Так вы знаете, где он, капитан?

- Я? Может быть. Будьте уверены только, что господин Клод Обрио не даст себя убить, когда у него далеко идущие планы. Вот увидите, он скоро явится к вам свежим и розовым…

- Что это с вами, капитан? - сказал дю Люк, пристально посмотрев на него,- Вы, кажется, подозреваете бедного мальчика?

- Э, милый Оливье, самое лучшее никому на свете не доверять! Вот поживете подольше - увидите. А теперь пойдемте спать, у вас, да и у меня, глаза слипаются.

Они разошлись.

Но капитан пошел не к себе в спальню, а в одну из самых отдаленных комнат, где Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе сидели за бутылкой вина.

- Что, ребята, исполнили все мои приказания?- спросил Ватан.

- Исполнили, капитан. Макромбиш и Бонкорбо не спускают глаз с пажа, но сказать вам ничего нового не можем; проклятый не возвращался в Монтобан, и они тоже.

- В таком случае, спокойной ночи, ребята!

Десять минут спустя все трое храпели так, что стены дрожали.

Проснувшись на другое утро, Оливье увидел, что Мишель Ферре уже приготовил ему одежду,

- Что нового, Мишель? - спросил он.

- Ничего, монсеньор… ах, да! Паж явился, он тут, у дверей.

- А, явился наш беглец! Не ранен он.

- Он-то? Паж? Нет, монсеньор! Он весел, как зяблик, не думает даже о том, что ему может достаться за его проделку.

- Молодость, Мишель! Надо извинить его.

- Как угодно, монсеньор, мне все равно.

И Мишель ушел, ворча по обыкновению.

Вслед за ним вошел Клод Обрио - свежий, хорошенький, веселый.

- А, наконец-то явились, милостивый государь! - сказал Оливье, притворяясь, что сердится на него.

- Да, я вернулся, монсеньор,- отвечал паж, лицемерно опуская глаза.

- Можно узнать, где вы были? Разве преданный паж бросает своего господина в битве, не заботясь даже узнать, что с ним?

- Я виноват, конечно, монсеньор, но Бог свидетель, я думал сделать лучше.

- Бросив меня?

- Я не так выразился, монсеньор.

- Так объясните откровенно, что случилось?… Ты ведь знаешь, дитя,- прибавил он, помолчав немного,- что я тебя люблю и ищу только, чем бы тебя извинить. Ну, говори!

- Монсеньор, я знаю, что вы всегда были очень добры ко мне, мне только жаль, что я до сих пор не мог доказать вам моей благодарности, но надеюсь, скоро буду иметь эту возможность.

- Что ты хочешь сказать?

- Пока ничего, монсеньор, но потом увидите. Я вам сейчас скажу, для чего я вас бросил, как вы говорите. Когда мы уезжали из Кастра, я заметил одного подозрительного человека, герцог де Роган долго с ним говорил наедине и дал ему кошелек с золотом. С тех пор я все слежу за этим человеком, не понимаю, почему мне показалось, что поручение, данное ему герцогом, должно было касаться вас.

- Меня? Полно, что ты!

- Выслушайте дальше, монсеньор. Этот человек все шел с отрядом господина Бофора, когда мы подошли к линии королевских войск, я не мог выдержать, монсеньор, отправился отыскивать его и после долгих розысков нашел между множества трупов, наваленных один на другой. Он уже давно умер; я нашел у него в секретном кармане обрывок письма. Вот он. Прочтите, монсеньор!

Граф с отвращением взял смятый, запачканный кровью листок бумаги, и едва успев пробежать его глазами, побледнел, зашатался и чуть не упал.

Вот что говорилось в письме:

«Дорогая моя, единственная женщина, которую я люблю! Мне невыносима разлука с тобой, хотя мы виделись всего несколько дней тому назад. Посылаю тебе это письмо с верным человеком; когда ты его получишь, граф дю Люк уже будет в битве. Мне жаль его, бедного, у него прекрасное, благородное сердце, но он слишком поддается ревности. Он еще молод и не понимает, что женщина, которая любит, не может изменять. У меня с ним был длинный разговор, но не привел ни к чему. Надеюсь при первой встрече лучше это уладить. Если он будет у тебя, обойдись с ним гордо, без презрения, и вежливо, но не надменно, а главное, старайся не делать никакого оскорбительного намека, который мог бы повести к ссоре.

С каждым днем люблю тебя больше, потому, конечно, что и ты меня любишь. Весь твой Генрих де Роган.

P.S. Уже почти запечатал письмо и опять вскрываю. Любовь ведь деспот, требующий рабского повиновения. Не могу выдержать дольше, мне непременно нужно тебя увидеть… для тебя одной, моя возлюбленная, я приеду в Монтобан, для тебя одной… никого больше не увижу.

Жди меня через три дня после того, как придет подкрепление, я буду в…»

Второй страницы не было, но, судя по всему, она была не оторвана, а отрезана.

- Больше ничего,- прошептал граф,

- Вероятно,- сказал паж,- кто-нибудь другой до меня рылся в карманах убитого крестьянина; торопясь вскрыть письмо, разорвал его и бросил, как ненужное, оттого и эти пятна крови.

- Да! - сказал граф.- Теперь сомневаться больше невозможно. О, герцог де Роган! Вы сожалеете обо мне, бедном, ослепленном ревностью!… И я не могу отомстить!

- Отомстить всегда можно, монсеньор,- вкрадчиво заметил паж.

- Да, тому, кто довольствуется ударом кинжала; нет, я хотел бы видеть человека опозоренным, униженным на моих глазах… всю жизнь, честь отдал бы за это!

- Успокойтесь, монсеньор, вы говорите в порыве гнева и после, может быть, станете раскаиваться в своих словах.

- Я? Раскаиваться? - с горьким смехом ответил Оливье.- Ты не знаешь, как я ненавижу этого человека! Послушай, дитя мое, твои таинственные исчезновения обратили на себя внимание окружающих, тебя подозревают, но я верю тебе по-прежнему.

- Меня подозревают, монсеньор? - сказал, слегка побледнев, паж.

- Из зависти, может быть,- прибавил граф.

- Монсеньор, клянусь, я оправдаю ваше доверие.

- Верю тебе и докажу это. Тебе удалось сегодня ночью войти в Монтобан; ты можешь и уйти, когда захочешь?

- Конечно, монсеньор, я ведь проворен и ловок.

- Так ступай в королевский лагерь, попроси провести тебя к коннетаблю и отдай ему письмо, которое я сейчас напишу.

Мальчик покачал головой.

- Меня могут убить и взять письмо, как вы сейчас видели, поверьте мне, монсеньор, лучше не пишите.

Граф пристально посмотрел на него и протянул ему руку.

- Спасибо, Клод; теперь я вижу, что ты мне предан.

Паж поцеловал руку.

- Но мне трудно устроить то, чего бы я хотел,- прибавил Оливье.

- Напротив, монсеньор,- очень легко. Если угодно, я вам помогу.

- Как же ты это сделаешь?

- Очень просто. Я ведь не более как паж, незначительный мальчик, которого всегда можно в чем угодно обвинить; у меня все пороки пажа: я люблю выпить, подраться, даже своровать. Вот, например, вы забыли убрать эту дорогую ониксовую печать с вашим гербом; у меня сейчас же загорелись глаза; застегивая вам плащ, я тихонько взял ее и спрятал в карман.

Паж подтверждал на деле то, что говорил.

- Что же дальше? - спросил, невольно улыбнувшись, граф.

- Вместо того чтобы сбыть ее жиду,- продолжал мальчик,- я отправляюсь в королевский лагерь, являюсь к коннетаблю и говорю: «Господин граф дю Люк де Мовер, мой господин, очень раскаивается в том, что восставал против его величества. Через три дня герцог де Роган инкогнито пройдет в Монтобан. Господин граф схватит его, овладеет Сент-Антоненскими воротами и введет туда войско, которое вам угодно будет послать к нему. Таким образом, он отдаст вам в руки главного вождя бунтовщиков и их первую крепость. В доказательство моих слов вот печать с гербом господина графа, которую он поручил мне передать вам». Завтра ночью я к вам возвращаюсь с ответом коннетабля, и так как в вашем распоряжении около четырехсот преданных вам человек, вы легко сдержите слово, данное господину де Люиню. Заметьте при этом, монсеньор, что в случае, если бы вы передумали,- прибавил с оттенком горечи Клод,- вы всегда можете сказать, что печать у вас украдена. Я при вас всего четыре месяца и ничем еще не доказал своей верности, подозрение падет, разумеется, на меня. Я признаюсь, меня приговорят к виселице. Вы дадите меня повесить или простите - как угодно.

- Ты никогда не лишишься моего покровительства, дитя мое,- отвечал граф, дружески положив ему руку на плечо.- Я богат; если нужно будет, я отдам тебе половину моего состояния, но помни, что прежде всего я хочу отомстить.

- И отомстите, монсеньор. Так даете мне полную свободу действовать?

- Полную.

- Положитесь же на меня и не обращайте внимания на то, что я буду делать. До свидания, монсеньор! Вы скоро получите от меня известие.

Еще раз поцеловав руку своего господина, Обрио поспешно вышел.

- О, это письмо! - прошептал граф.- Буду постоянно носить его при себе, чтобы помнить оскорбление, если у меня не хватит духу! Ну,- горько прибавил он,- пойду теперь засвидетельствовать свое почтение герцогу де Лафорсу.

Едва он успел выйти, как из-за драпировки уборной высунулось хитрое лицо капитана.

- Согвiеих! - сказал он, покручивая усы.- Долго пришлось постоять, но я не жалею! Эта тварь ядовитее, чем я думал. Тысяча чертей! Это не сатана, а мадемуазель де Сент-Ирем в новом виде. Хе, хе! Какая мысль у меня промелькнула!… Пойду к Макромбишу и Бонкорбо!.Честные путешественники теперь, наверное, вернулись. И капитан величественно вышел из спальни графа.