Рыцари веры

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

РЫЦАРИ ВЕРЫ

В начале XVII века на вершине холма вблизи деревни Аблон возвышалось старинное феодальное здание. Красивые домики деревни, располагавшиеся на берегу Сены, отражали свои белые силуэты в ее прозрачных водах.

Замок Мовер, постройка которого относится к первым временам монархии, играл важную роль во время междоусобных войн и выдержал несколько осад. Железная рука времени и кардинала Ришелье, как и поджог, совершенный крестьянами в 1793 году, превратили замок в развалины, окончательно истребленные «черной бандой», так что в настоящее время от него не осталось и следа, и даже трудно указать с точностью место, где он находился.

Деревня Аблон принадлежала владетелям замка Мовер: все жители были вассалами, крепостными графов дю Люк, которые владели замком уже более трех столетий.

Граф дю Люк был ревностный кальвинист. Отец его сопровождал короля Генриха IV во всех войнах и пользовался его безграничным доверием.

После отречения короля от кальвинизма граф дю Люк удалился в свое поместье Мовер и больше не показывался при дворе. Храбрый солдат, но плохой царедворец, он больше дорожил своей религией, чем почестями. Он построил за собственный счет протестантскую церковь в Аблоне. Каждое воскресенье в эту церковь стекались толпы гугенотов из Парижа и окрестных местечек. При возвращении домой им нередко приходилось вступать в кровавые схватки с католическим окрестным населением.

В настоящее время церковь эта, подобно замку, исчезла, а сама деревня Аблон - всего лишь одна из станций Орлеанской железной дороги. Рантье средней руки и небогатые чиновники избирают живописный мирный Аблон своей летней резиденцией.

Всепроникающий прогресс добрался н сюда. Но в 1620 году дело обстояло совсем иначе: деревня Аблон в то время стала центром весьма серьезных политических событий, которые готовились здесь в тиши.

Династия Бурбонов была отделена многими поколениями от великого ствола династии Капетингов ⁶.

Вступление на престол Генриха IV хотя и было законным, но в то же время совершилось так неожиданно, что подало повод к сильнейшим беспорядкам. Его отвергали с оружием в руках, народ смотрел на него как на политического интригана, зараженного гнусной ересью кальвинизма. Генриху IV пришлось завоевывать свою корону.

По странной случайности, как раз кальвинисты, которые всюду являлись носителями вольнодумных идей, стали отныне ревностными защитниками трона и монархии вообще, хотя учение их, по существу своему, ничуть не согласовывалось с принципами единодержавия. По учению Лютера и Кальвина ⁷, право рассуждения и критики принадлежало всякому человеку - и уже это одно вполне противоречило авторитету королевской власти. Право критики стало достоянием не одних кальвинистов; отрицанием авторитета они заразили и католическое население, и династия Бурбонов сделалась жертвою этого права: король Генрих IV погиб от руки гнусного убийцы, Равальяка. Последующие события доказали, как глубоки были корни, запущенные протестантами во Франции, и королям пришлось употреблять страшные усилия для подавления смут и защиты трона.

Людовик XIII - этот бледный призрак короля,- едва выйдя из пажей, проводил время на охоте в веселом обществе своего любимца герцога де Люиня и в прогулках по садам Тюильри; видел ли он страшную опасность, угрожавшую трону и всей Франции, или же он руководствовался только религиозными принципами и бессознательной преданностью католической церкви, ревнителем которой он был в течение всей жизни? Ответить на этот вопрос очень трудно.

Но факт, что, вступив на престол, он немедленно разорвал все связи с гугенотами и удалил их от высоких должностей, какие они занимали. Знатные царедворцы Генриха IV не могли примириться со своим унижением и преклоняться перед молодым королем. Их независимость была, правда, несколько обуздана железной рукой короля Генриха IV, но теперь они обнаружились во всей силе перед слабой, нерешительной правительницей, матерью короля, и юным несовершеннолетним королем Людовиком XIII, который, видимо, попадал под влияние временщиков и любимцев.

Возмущения не прекращались. Все кричали: «Да здравствует король!» Но тайною мыслью вожаков было свергнуть короля, освободиться от давления королевской власти и восстановить прежнее феодальное могущество.

Положение становилось критическим.

Франция переживала одну из тех кровавых эпох, которая могла бы привести страну на край бездны, если бы ее не удержала железная рука кардинала Ришелье.

По ходатайству королевы Марии Медичи, примирившейся с сыном, епископ Люсонский появился в числе советников короля.

Под фиолетовой рясой епископа Люсонского уже виднелось кроваво-красное одеяние будущего кардинала Ришелье. Этот канцлер-палач, чья роковая секира безжалостно отсекала головы всех врагов королевского престола, подготовил таким образом абсолютную монархию Людовика XIV.

Заря новой эпохи уже стала заниматься на горизонте. Корнелю ⁸ в то время было 14 лет. Почти одновременно, с 1621 по 1623 год, родились Лафонтен⁹, Мольер¹⁰ и Паскаль¹¹.

В конце июля 1620 года маленькое пространство между замком Мовер, Сеной и деревней Аблон представляло собою великолепное по живописности зрелище, которое так и просилось на полотно.

Дело было вечером.

На башне замка Мовер пробило семь часов. По Сене плыли плоты, на них лениво развалились барочники; они затянули песню; течение тихо несло их вниз по реке к Парижу.

По дороге в деревню показался солдат верхом па огромной лошади, с расстегнутыми латами и ухарски закрученными кверху усами. Толпа детей следовала за ним в робком изумлении. При встрече с ним молодые крестьянки останавливались, а он самодовольно улыбался и продолжал путь. Он остановился у трактира, слез с коня, привязал его и вошел. Его встретила хозяйка и притом очень любезно, ибо предвидела поживу. Хозяйка была красивая молодая крестьянка лет двадцати, плотного телосложения и смуглая.

По склону холма спускалось стадо коров, коз и овец, сопровождаемое несколькими пастухами и множеством пастушеских собак с остроконечными ушами и рыжей шерстью, которые усердно бегали вокруг стада с громким лаем.

На вершине холма подъемный мост был спущен. У ворот замка, украшенных гербом графов дю Люк, стоял пожилой человек с мрачным взглядом, тощий и худой, как палка, в длинном черном одеянии, с длинной золотой цепью с медальоном на шее. Он стоял с маленькой дощечкой в руке и отмечал карандашом всех проходивших в ворота: как пастухов, так и коров, овец, коз. Люди, проходя мимо него, низко кланялись. Это был домоправитель графа дю Люка.

Солнце все более и более склонялось к горизонту, освещая верхушки деревьев медно-красным блеском, и наконец величественно скрылось за пурпурными и золотистыми облаками.

Вся картина восхищала взор и навевала спокойствие на душу.

Когда прошел последний пастух, подъемный мост поднялся, и почти в тот же миг раздался звон колокола. Все поспешили окончить дневную работу и пошли ужинать. По патриархальным обычаям того времени господа ужинали за одним столом со своими слугами в особой, громадных размеров столовой.

Столовая эта находилась в нижнем этаже и представляла собою огромную комнату с каменными сводами. На обоих концах ее были колоссальные камины, украшенные тяжеловесными лепными работами какого-нибудь хитроумного художника VI века: чудовища и человеческие головы с различными выражениями лица сменялись геральдическими знаками и гербами. Все покрывала копоть.

На стенах столовой висели старинные ружья вперемешку с оленьими рогами, шкурами кабанов, серн и диких коз - трофеями охоты, а между ними -старинные полотна в почерневших от времени рамах. Картины изображали рыцарей в полном вооружении, пажей и знатных дам: мрачных, улыбающихся, злых и добродушных. Все это были памятники старины, давно минувших веков, почерневшие от времени.

Высокие разрисованные окна пропускали скудный свет. Картины, изображенные на стеклах, уже почти совершенно стерлись.

Во всю длину столовой растянулся огромный стол в виде подковы. Середина его стояла на возвышении под высоким, величественным балдахином. Она была покрыта белоснежного скатертью голландского полотна и обставлена высокими резными креслами для графской семьи. Приборы были из литого массивного серебра. Эта часть подковы отделялась от остальных двух высокими уступами, резко разграничивающими господский стол от стола слуг.

На боковых крыльях стола не было скатерти. Приборы были глиняные, с номерами, кружки с вином - жестяные. У каждого прибора лежали огромные ломти аппетитного пшеничного хлеба.

Висячие лампы тускло освещали столы слуг; стол же господский освещался восковыми свечами в тяжелых серебряных канделябрах.

Так же резко отличалась, конечно, и сама пища. Слуги ели мясо без всякой приправы, но в большом количестве. Господа - самые изысканные блюда, какие только знавала гастрономия того времени.

В столовую через низкие двери, ведущие во двор, вошли сначала слуги и встали молча каждый на свое место в почтительном ожидании.

Но вот справа и слева открылись широкие двери, обрамленные тяжелыми портьерами; из правых дверей вышел домоправитель в сопровождении слуги, который возгласил:

- Господин граф дю Люк! Госпожа графиня дю Люк! Мадемуазель Диана де Сент-Ирем! Его преподобие Роберт Грендорж!

Все эти особы подходили по очереди к столу, важно кланялись и усаживались: граф Оливье дю Люк - по-середине; справа от него - графиня; мадемуазель де Сент-Ирем - слева; на конце стола - его преподобие Роберт Грендорж; на другом конце - домоправитель господин Ресту.

Затем вошли несколько слуг и встали за своими господами.

Его преподобие произнес краткую молитву. Все уселись, и трапеза началась.

Графу Оливье дю Люку было тридцать два года. Он был высокого роста, статный, изящный и красивый. Вся фигура обнаруживала в нем человека энергичного и мужественного, хотя и избалованного. Тонкие, правильные черты лица дышали отвагой; большие черные глаза смотрели прямо; каштановые волосы ниспадали густыми кудрями на плечи согласно моде того времени; небольшие черные усики, кокетливо закрученные кверху, шли тонкой полоской вдоль верхней губы и оттеняли два ряда белоснежных зубов.

Графине дю Люк, урожденной графине Жанне де Фаржи, едва минуло двадцать пять лет, хотя на вид ей нельзя было дать больше двадцати. Это была нежная, грациозная блондинка с большими голубыми глазами. Когда эти глаза смотрели на мужа, в них выражалось бесконечное блаженство и самоотверженность. Ее маленький ротик открывался только для улыбки и ласкового слова. Вся она дышала чистотою и преданностью и внушала всем удивление. Семь лет тому назад Жанна вышла замуж за графа дю Люка. Она подарила ему сына ангельской красоты, которого и граф, и графиня боготворили. Хотя брак их, как и все аристократические браки, был браком по расчету, графиня страстно любила своего мужа.

Диана Сент-Ирем, высокая красивая девушка двадцати трех лет, статная, с величественной походкой, представляла совершенную противоположность графине как в физическом, так и в нравственном отношении. Каждый взгляд ее внушал любовь, каждое движение - страсть. Бледнолицая, с темными волосами, она походила на греческую статую, созданную резцом Фидия или Праксителя ¹². Черные глаза и такие же брови пленяли и одновременно внушали какой-то страх. В ней было что-то непонятное, влекущее и отталкивающее в одно и то же время. Роскошные черные волосы ниспадали волнами на белоснежные, округлые, словно выточенные мраморные плечи. Ее мелодичный голос в минуты возбуждения принимал какой-то грудной, проникающий в душу оттенок. Она всегда прямо и пристально смотрела всем в глаза.

Диана была странная девушка.

Бедная сирота, она воспитывалась почти из милости в том же монастыре, где и графиня Жанна де Фаржи, еще католичка (она перешла в кальвинизм лишь в день выхода замуж). Жанна всей душой привязалась к бедной Диане, которая ей отвечала тем же; мало того, она употребила все усилия, чтобы как можно больше привязать к себе новую подругу. Вскоре она овладела ею совершенно, так что когда Жанна де Фаржи выходила замуж, то она первым делом потребовала присутствия Дианы; а после свадьбы она уже больше не хотела отпустить ее от себя в монастырь. Сирота охотно согласилась: ничего не могло быть для нее приятнее, как возможность отблагодарить графиню за ее любовь, за то, что она вырвала ее из нищеты и ничтожества. Она была счастлива.

Будущее начинало улыбаться Диане.

У нее не было никакой родни, кроме младшего брата Жака, красивого и изящного молодого человека. У него также не было состояния, и никто не знал, на какие средства он живет. Нередко его видели в крайней нищете, а потом опять он швырял золото направо и налево, предаваясь разгулу и увеселениям. Друзья и знакомые считали его неисправимым мотом. Граф Сент-Ирем очень редко виделся с сестрою. Несмотря на то, что граф дю Люк принимал его всегда с распростертыми объятиями, он редко навещал Мовер. Супруги дю Люк чувствовали какую-то безотчетную антипатию к нему. Графиня при виде Жака трепетала, словно к ней прикоснулась змея. Хотя они тщательно скрывали эту антипатию, но молодой человек чувствовал себя очень неуютно в их присутствии. Угадывал ли он их чувства, сообщила ли ему что-нибудь сестра - неизвестно; но во всяком случае он стал посещать замок Мовер все реже и реже. Вот уже год, как он не показывался.

Что касается его преподобия Грендоржа, то пока о нем умолчим, так как нам придется побеседовать о нем в ином месте.

Ужин начался. Все молчали. Господа вполголоса обменивались изредка парою вежливых слов. Вассалы, или, лучше сказать, крепостные, все родившиеся и выросшие на графской земле, были приучены к строжайшей дисциплине, ели и пили, нимало не тревожа господ.

В момент, когда на столе появился десерт, домоправитель подал знак. Вассалы тотчас встали с мест и тихо вышли из столовой один за другим. Сам домоправитель также направился к выходу.

Граф остановил его жестом. Домоправитель почтительно наклонил голову в ожидании.

- Ресту! - сказал граф.- Несколько слов.

Тот приблизился.

- Обошли вы сегодня конюшни согласно моему приказанию?

- Да, сударь.

- Какого из моих коней вы считаете лучшим?

- Роланда, сударь.

- Хорошо. Прикажите его оседлать и облечь в панцирь.

- Сейчас же?

- Нет. В десять часов, у главного подъезда. Не забудьте вложить пистолеты в чепрак.

Домоправитель поклонился.

- Постойте. Который час?

- Восемь часов.

- Пусть через полчаса мои ловчие Лаженес и Лагранж отправятся в Морзан к графу де Шермону со сворой собак и шестью псарями.

- А в котором часу им надо быть на месте?

- К полночи, не позже.

- Будет исполнено, сударь.

- Охотничьих лошадей не брать: у графа Шермона полные конюшни превосходнейших коней. Лаженес и Лагранж условятся с ловчими графа, совместно устроят прорубки в лесу и поставят засаду.

- А если между ними возникнут несогласия?

- Тогда пусть мои люди уступают. Ваше замечание неуместно, Ресту: вероятно, граф отдал такие же приказания своим слугам, как и я. Ступайте!

Домоправитель молча поклонился и вышел.

- Вы уезжаете, граф? - спросила мужа графиня.

- К сожалению, дорогая моя!

- Но что же вас заставляет?

- Светские приличия. Граф де Шермон - старинный друг моего отца. Он пригласил меня на охоту на оленя в Сен-Женевьевский лес. Собирается большое избранное аристократическое общество. Меня и так постоянно упрекают, что я дикий. Вы знаете, милая моя,- добавил граф, нежно улыбаясь,- что меня привлекает к этому замку и удаляет от общества.

- Да, я знаю, и, признаюсь, мне очень тяжело, когда вы уезжаете.

- На сей раз я не мог отказаться.

- И долго вы пробудете?

- Очень долго по моим ощущениям, но очень недолго по времени.

- День? - спросила графиня дрожащим голосом.

- Нет, Жанна! - возразил Оливье дю Люк, взяв руку жены.- Дня три-четыре.

- Три-четыре?…

- Но не долее.

- О! Это очень долго! - графиня бросила на мужа нежный взгляд.

- Клянусь,- восторженно воскликнул граф,- ваши слова наполняют радостью мое сердце! О, как я вам благодарен! Но… повторяю, на сей раз я не могу отказаться. Это значило бы нажить себе врагов и быть невежливым.

- Вы правы, Оливье. Извините меня. С какой стати мне так беспокоиться?

Граф поцеловал ей руку, и разговор переменился. Во время объяснения графа дю Люка с женой. Диана сидела молча. Она пристально смотрела на графа, и взор ее выражал нечто непонятное. Когда граф умолк, она склонила голову и пробормотала:

«Он лжет? Куда же он едет?»

Граф, конечно, не слышал этих слов, но, словно отвечая на них, воскликнул:

- Знаете что, графиня! Хотя вы и даете мне полную свободу, а может быть, именно в силу того, что вы мне ее даете,- я не поеду.

- Что вы, мой друг?

- Да! Я не хочу веселиться без вас, моя милая Жанна. Мой отъезд вам неприятен - и я остаюсь дома! Я пошлю с отказом.

При этих словах Диана не выразила ни радости, ни изумления. Она осталась в прежнем положении.

Но графиня быстро заговорила:

- Тысячу раз благодарю вас, супруг мой, за эту жертву, но…

- Но что же?

- Но уже теперь я сама прошу вас отправиться на охоту.

- Вы меня просите, Жанна? - спросил граф с выражением легкого недоверия.

- Да, прошу.

- Но по какой же причине?

- По той, которую вы сами высказали: граф де Шермон обидится.

- Этот благородный человек поохотится и без меня. С другой стороны, если мне вздумается поохотиться, разве мой замок не окружен лесами, в которых полно зверей и дичи? Решено - я остаюсь дома.

- Господин граф может послать курьера к графу де Шермону,- почтительно произнес духовник, решившись вмешаться в разговор.

- Конечно! - согласился граф и хотел подозвать слугу.

Но Диана де Сент-Ирем его остановила.

- Не покажется ли это слишком бесцеремонным? - спросила она с чуть заметной иронией в голосе.

- Граф Шермон не будет на меня в претензии.

- От замка Мовер до Морзана не больше трех лье, господин граф.

- Ну так что же?

- Три лье не Бог знает что для такого молодого, бодрого человека, как вы, господин граф.

Она выразительно посмотрела на него.

Граф воскликнул:

- Прекрасно придумано! Я скачу туда и скоро возвращаюсь.

«Я была права»,- подумала Диана.

- Но под каким предлогом ему не остаться у графа?- спросила грустно графиня, которой все же не хотелось, чтобы муж уезжал.

- Очень простым,- ответила Диана.

- А именно?

- Под предлогом, что ты больна, милая Жанна.

- Больна? Разве?…- беспокойно спросил граф.

- О! Успокойтесь, мой супруг! Ничего серьезного. Только твоя преданная дружба, Диана, могла догадаться об истине, хотя я тщательно ее скрывала.

- Да полно, Жанна! - ответила Диана хладнокровным тоном.- Разлука ведь не будет продолжительной- сегодня же вечером твой рыцарь вернется. Ну что, успокоилась ли ты теперь?

- Я спокойна и счастлива.

Граф дю Люк обратился к слуге, стоявшему сзади.

- Собак загнать назад! - продолжал он.- Свора не пойдет! Только оседлать Роланда немедленно. Я сейчас же отправляюсь!

Слуга повиновался.

- Вы вернетесь? - переспросила Жанна.

- И очень скоро, милая! Чем раньше я поеду, тем раньше вернусь.

- Но вы не уедете, не поцеловав вашего сына.

- Еще бы! Его поцелуй мне столь же дорог, как и ваш.

- Пусть так, Оливье: я не ревную.

Диана де Сент-Ирем была бледна. Хотя она всеми силами старалась скрыть свое волнение, но это ей плохо удавалось.

Она ревновала… но к кому?

Отец Грендорж, догадываясь о ее состоянии, впивался в нее глазами.

Все встали из-за стола.

«Я знаю, почему он уезжает сегодня вечером… Я знаю, куда он едет!» - подумала Диана, принимая руку, поданную ей графом. Затем, обернувшись к Жанне, она весело произнесла:

- И ко мне не ревнуешь графа, милая Жанна?

- Ты моя подруга, моя сестра, и я люблю тебя всей душой! - ответила графиня дю Люк.

Граф ускорил шаг. Они вышли из столовой.