Я не любила детей. До семи лет они казались мне личинками человека, неспособными практически ни на что. Смотря на капризы и слёзы, слушая бесконечные крики я могла лишь диву даваться: как человечество ещё не вымерло?
А потом мне рассказывали про женщину, которая беременна шестым. Или про индийскую семью, где на три женщины больше сорока детей. И вопросы как-то отпадали сами собой.
То, что я не любила детей, не значило, что я не умела с ними обращаться. Мне довелось и няней поработать; порой мои не слишком любимые подопечные рыдали, когда я уходила, или и вовсе не хотели оставаться с родителями.
В чём секрет? Я к детям относилась, как ко взрослым: говорила с ними, слушала, не принижала проблем. В голове у меня в такие моменты, правда, были мысли типа «ну ты и убогонький, раз тебя это волнует», но чужие загоны я привыкла принимать без вербального осуждения.
А ещё были игрушки. Я обожала игрушки, особенно конструкторы или пазлы. Детские книги меня не особенно интересовали, — как и моих подопечных, кстати, — зато мы могли строить города из Лего, извилистые железные дороги и фантасмагоричные дома. Или играть в чаепитие. С моей подачи обычная чашечка с чаем у какого-нибудь мистера мишки оказывалась отравлена, и мы с ребёнком пускались в расследование такого вероломного преступления.
Короче говоря, с воображением у меня всё было хорошо, и я не особенно скучала. А если дети меня как-то доставали, то им всегда можно было включить мультики. Минимум полчаса блаженной тишины обеспечены.
Маринетт и до моего попадания сидела с девочкой по имени Манон. Потом, пока я обживалась в новом теле, матери этого маленького чудовища пришлось находить няню на замену; едва мой психолог дал добро на подработки, как Надья Шамак, — понятия не имею, откуда она узнала эту информацию, кстати, — оказалась на пороге пекарни Томаса и Сабины.
Ну, деваться-то некуда. Мне были нужны деньги хотя бы на проезд. Я, конечно, носила с собой экстренный запас печенья для Тикки, но что если повторится ситуация с Каменным Сердцем, и я не смогу перевоплотиться? Зайцем по Парижу особенно не поездишь, тут кондукторов больше, чем волков в лесу. Пожуют несчастную меня и выплюнут под ноги родителям, которых я не хотела расстраивать.
Итак, Манон. Маленькая, с тёмной кожей, огромными глазами навыкате и выступающими передними зубами. Кролик из преисподней, не меньше. Девочке не хватало то ли родительской любви, то ли ремня; вполне возможно, что и того, и другого. Родителем я ей не была, а бить детей предметами запрещала какая-то там конвенция.
У Манон было явно выраженное СДВГСиндром дефицита внимания и гиперактивности. Ребёнку сложно сосредоточиться. он вечно будто на взводе, нервный и очень громкий. Не лечится, но может быть взять под контроль лекарствами и терапией. С этим учат жить., который почему-то не контролировался матерью. Я не могла увлечь ребёнка ни игрушками, ни играми в воображалки. Мультики интересовали девочку минут пять, мои сказки — и того меньше. Единственное, что хотела делать Манон — это бегать, бегать, бегать, громить мою комнату и визгливо смеяться.
Я же говорю, исчадие. Она до отвращения напоминала мне… кого же напоминала?.. Был же у меня такой ребёнок в прошлой жизни. И я проводила с ним кучу времени… не помню. А, всё равно.
Надья закинула Манон в нашу квартиру и убежала на работу, — а может и на свидание, меня это уже не касалось. В глаза мне мадам Шамак старалась не смотреть. Интересно, почему.
Я посмотрела на девочку, та на меня.
— Чем займёмся? — спросила она, доставая из кармашка комбинезона конфету без обёртки и разгрызая леденец.
Ещё и сахара наелась, блеск. Я же просила Надью не кормить её сладким перед приходом ко мне! А-а-а, Манон же теперь мне мозг выест!
— Судя по количеству крови в твоём сахаре, мы идём на улицу.
— Я хотела играть в куклы.
— А я хочу свою комнату целой.
Манон пожала плечами и из другого кармана достала чупа-чупс. Развернув упаковку, она засунула конфету в рот, а фантик бросила на пол.
Я прищурилась и уставилась на ребёнка. Манон секунду поколебалась, прежде чем поднять фантик и убрать его в карман. Знала, что я за мусор и по рукам могу дать. Никакая конвенция не спасёт. Мой дом — мои правила.
Насколько же отчаялась Надья, раз её такое отношение к ребёнку устраивало?
В комнате я быстро переоделась в светло-голубое платье и перевязала волосы в высокий хвост. Маринетт в сериале явно не меняли причёску только из-за сложностей с анимацией; я любила два хвоста, потому что в прошлой жизни мне сначала не разрешали их носить родственники, — «ты выглядишь как дочка пекаря!», говорили они, что довольно смешно теперь, — а потом я и вовсе побрилась налысо. Вот номер был, когда меня увидели… шок — это по-нашему.
Волосы у Маринетт, — у меня теперь, мда, — были шикарными. По-азиатски густые, тяжёлые, и реально отливали синим.
Взяв небольшую сумочку через плечо, я дождалась, пока Тикки устроится внутри, и дала квами немного печенья на дорожку.
К моему огромному удивлению, Манон всё ещё стояла в коридоре. И тот даже был целым. Девочка вяло перекатывала чупа-чупс из одного уголка рта в другой и рассматривала счастливые семейные фотографии Маринетт и её родителей.
На площадке в парке неподалёку моё удивление продолжило расти: вместо того чтобы унестись к другим детям стремительным вихрем, Манон плюхнулась на лавочку рядом со мной и мрачно уставилась на людей вокруг.
Даже сурок бы понял, что что-то не так.
— Рассказывай, — приказала я, закидывая ногу на ногу и оглядываясь по сторонам.
Вроде бы Алья писала, что у Адриана в этом парке должна проходить фотосессия… почему-то Сезер была уверена, что мальчик-модель на меня запал. Дескать, смотрит подолгу и пытается помочь.
— Помогает он, — спорила я с Альей, — потому, что его хорошо воспитали.
— А смотрит? — щурилась креолка.
— Жёлтая лихорадка, — припечатала я могильным тоном.
— Чего? Желтуха в смысле?
Вспомнив, что я говорю с подростком, я тогда потёрла переносицу.
— Забей.
Да уж. Вряд ли Адриан действительно заболел жёлтой лихорадкойПредпочтение в партнёры, друзья и окружение исключительно людей азиатской внешности., слишком он для этого много общался с другими. Да и юмора Алья бы не поняла, маленькая ещё.
Короче, переубедить Сезер у меня не получилось, и всю неделю после нашего с Адрианом знакомства Алья закидывала меня его координатами. Что удивительно, мы действительно несколько раз пересекались с Адрианом и без помощи вездесущей будущей журналистки.
— Как понять, если родители тебя не любят? — спросила Манон, забавно насупившись.
Я заметила-таки Адриана и коротко махнула ему рукой. Несмотря на толпу фанатов, Агрест этот жест как-то увидел, и ответил таким же коротким махом, тут же получив нагоняй от фотографа.
— Ты думаешь, что Надья тебя не любит?
Дети на площадке были с родителями. Матери и отцы, как курицы-наседки, следовали за своими отпрысками. Будто бы ребёнок может убиться в той же песочнице.
Хотя, о чём это я. Это же дети. Они и соплёй из носа убиться могут.
Манон сидела рядом со мной — человеком, который даже морально поддержать ребёнка не мог. Если девочка падала и разбивала коленки, я не дула на них и не целовала больное место. Не могла, от такого проявления заботы меня воротило. Я заставляла Манон самостоятельно подниматься, а потом обрабатывала царапины болючей перекисью и замазывала щипучими мазями.
— Она не хочет быть со мной. Только и говорит: иди поиграй, Манон. Не мешай, Манон. Дай посидеть в тишине, Манон! Я как будто собачка.
— М-хм.
Что-то советовать в такой ситуации я не имела права, как мне казалось. У меня с родителями всё было плохо: отца я в последний раз видела лет в восемь, бабку ненавидела из-за деспотичности, дед снизил наше общение до минимума всё в те же восемь, а мать больше хотела быть подругой, а не старшей. Всё детство я провела наедине с собой и компьютером.
— Так что думаешь, она меня не любит?
— Почему ты спрашиваешь меня, а не, например, воспитателя в детском саду?
— Там будут лепетать, как будто я маленькая и совсем глупая. А ты не врёшь и тебе всё равно на мои слёзы.
Эта фраза меня удивила.
— С чего ты решила, что мне всё равно на слёзы? Совсем не так. Они меня раздражают.
— Вот про это я и говорю, Маринетт. Так что?
Я хмыкнула и задумалась.
Надью я, в принципе, понимала: женщина она молодая, даже моложе меня. Ей было двадцать четыре, вся жизнь впереди — а тут ребёнок. Не совсем понятно, зачем рожала, но может у неё были какие-то обстоятельства или по здоровью аборт противопоказан. Результат в любом случае вот он, сидит рядом со мной.
— Может, твоя мама устала и никак не может отдохнуть? — спросила я, покачивая ногой.
— Она отдыхает. Много. Уходит по вечерам в красивых платьях, когда думает, что я сплю, и возвращается только утром. И пахнет странно.
— Странно?
— Духами, только не её. Она такие сильные не использует. Мне они не нравятся, противные.
Да уж. А говорят, дети ничего не видят. Ага, конечно.
Но сказать мелкой, что мать её просто не натр… не нагулялась, я не смогла.
— Может, поговоришь с Надьей о том, что тебе её не хватает?
Манон нахмурилась и принялась грызть палочку от чупа-чупса, уже пустую. Какой-то ребёнок на площадке шлёпнулся с горки, и теперь заходился громким рёвом под кудахтание матери рядом.
— Поговорить?
— Тебе рот для чего дан, скажи на милость? Есть в него или только зубы чистить? Люди ртом ещё и разговаривают. Иначе как ты покажешь остальным, что тебе что-то не нравится?
— А я зубы и не чищу! — похвасталась мне Манон.
— Фу-у-у, — я скривила максимально страшную морду. — Ну ты и свинюха!
Я была уверена, что в этот вечер мелкая точно отдраит каждый свой зуб до унитазной белизны.