Считаные дни

%

В самом начале восьмого с тренировки по футболу возвращаются домой мальчики. Лив Карин сидит за кухонным столом и пытается работать, перед ней высокая, почти не уменьшающаяся стопка тетрадей — контрольная работа девятиклассников по истории с прошлой недели: «Свобода, равенство и братство», написанные корявым почерком. Ученики всегда бурно протестуют, когда она не разрешает им печатать на компьютере, и пока Лив Карин продирается через более или менее читаемые варианты развития событий Великой французской революции, она размышляет и о том, что, пожалуй, ей следует сдаться и разрешить им использовать компьютер.

Тишина обрывается в ту секунду, когда распахивается входная дверь, слышатся топот и толкотня, напряженная дискуссия о том, был ли последний гол на самом деле голом, обычные препирательства, которые, как правило, возникают после физической активности при низком уровне сахара в крови.

— Раздевайтесь в коридоре! — кричит Лив Карин, поднимается из-за стола и направляется к входной двери, как же ей надоели эти маленькие черные комочки, которые они притаскивают домой на подошвах с искусственного футбольного газона.

— Упс, — говорит Ларс, делает большой шаг назад через дверной порог и пятится к входной двери, где на корточках сидит Эндре и пытается развязать двойной узел на кроссовках.

— Будет сегодня что-то вкусное на ужин, мам? — спрашивает он и смотрит на нее со своей обезоруживающей улыбкой, челка у него влажная от пота и зачесана назад под кепку.

Пока они моются в ванне, Лив Карин готовит тосты. Она режет яблоко на кусочки и красиво раскладывает на блюдечки виноград, перемешивает в кувшине сок. На столе у хлебницы стоит бутылка красного вина. Лив Карин не из тех, кто пьет вино посреди недели, и в любом случае не из тех, кто выдумывает какой-то предлог, чтобы зайти в винный магазин во время перерыва на обед. Из ванной слышатся звуки — смех и плеск воды. Когда она заходит, они сидят друг напротив друга в ванне, голые и сконфуженные.

— Смотри, мама, — Эндре показывает на Ларса, — у меня теперь есть собственная машинка для стрижки ногтей.

При этом Ларс зажимает передними зубами ноготь на большом пальце ноги брата и откусывает его.

— Но, мальчики… — протестует Лив Карин, а потом не выдерживает и прыскает, Эндре тоже смеется.

— Щекотно, — хихикает он, — и в ноге дергает.

Ларс выплевывает ноготь большого пальца в ванну.

— Как на вкус? — спрашивает Эндре и хохочет.

— На вкус как потные ноги, — фыркает Ларс.

Лив Карин вооружается мочалкой и мылом. Мальчишки горланят песни, пока натирают друг другу спины, трут у себя под мышками; запах пота постепенно слабеет, их руки и ноги стали такими длинными и стройными, а та детская полнота, которая сохранялась так много лет, полностью исчезла. Но все же они еще дети, они пока не смущаются, не запирают и даже не закрывают плотно двери, они еще не знают о безжалостной самонадеянности, которая ждет их в далеком будущем. По ночам она не может уснуть, когда думает о той боли, которая их ждет впереди. Это, безусловно, необходимая боль, потому что «иначе какими они вырастут людьми, если не столкнутся с поражением и сопротивлением еще в детстве?» — однажды прочитала она в статье об излишней опеке керлинг-родителей,[5] Лив Карин даже подчеркнула этот отрывок красным карандашом, подумала, что должна запомнить его в качестве утешения.

Зеркало запотело. Она на цыпочках подходит к окну, чувствуя, как по спине под свитером стекают капли пота, и распахивает его, стекло тоже затуманилось, Лив Карин набрасывает крючок, чтобы окно не закрывалось, и в этот самый момент обращает внимание на него — на площадке перед домом. Доктор спускается по лестнице к своей двери, его шаги постепенно замедляются, и в конце он останавливается.

— На что ты там смотришь, мам? — спрашивает Ларс у нее за спиной, и доктор оборачивается и широкими шагами, перемахивая через две ступени, начинает подниматься по направлению к их входу.

Когда Лив Карин распахивает дверь, доктор вздрагивает — он только собрался позвонить и поднес руку к кнопке звонка, так что его рука повисает в воздухе, и постоялец широко улыбается.

— Ой, — выдыхает он, — вы меня напугали.

Ларс и Эндре появляются у нее за спиной, возбужденные любопытством, в одних трусах.

Лив Карин напоминает, чтобы они поздоровались, мальчики застенчиво кивают, протягивают руки и представляются по именам, и знакомая нежность охватывает ее, когда она видит их такими — все еще нуждающимися в ее наставлениях, но в то же время маленькими самостоятельными существами.

— Возьмите свои вещи и бросьте в корзину для грязного белья, — командует Лив Карин и смотрит на доктора извиняющимся взглядом:

— Они только вернулись с тренировки по футболу.

Мальчики сгребают свои вещи, сваленные на полу, наколенники и грязные гетры, спортивные штаны с полосками на боках, промокшие от пота майки.

— «Барселона»? — спрашивает доктор и показывает на спортивную форму Ларса.

Тот кивает.

— Они лучшие, — отвечает он с непоколебимой уверенностью и упрямством, словно готовится защищаться, но в этом нет необходимости.

— Без сомнения, — кивает доктор, — им просто не повезло, что они не выиграли в Лиге чемпионов в этом году.

— Вот именно! — восклицает Ларс.

— А ты был на стадионе «Камп Ноу», видел, как они играют?

— Нет, — покачал головой Ларс, — но, надеюсь, как-нибудь увижу!

Он бросает взгляд на Лив Карин, прижав к груди свернутую спортивную форму, кожа у него на руках покрыта мурашками: из открытой двери сильно дует.

— Давай в дом с грязным бельем, — говорит ему Лив Карин, — и садитесь есть.

Ларс исчезает вслед за братом, быстрые шаги по полу по направлению к прачечной.

— Славные мальчишки, — улыбается доктор.

Лив Карин кивает, на полу у ее ног валяется белая футбольная гетра, покрытая искусственными травинками, ей придется сначала ее пропылесосить.

— Жуткие сорванцы, — отзывается она.

— Ну, так ведь и должно быть, — говорит врач. — А как ваша дочь?

— Кайя? Она в Воссе.

— Точно, — кивает доктор несколько раз, глядя на нее, словно ожидает чего-то еще.

Лив Карин наклоняется и подбирает с пола гетру, подошва у нее влажная, так что, по-видимому, и кроссовки тоже мокрые, надо не забыть поставить их в сушильный шкаф. Из кухни до нее доносится смех сыновей, Лив Карин скручивает гетру и бросает беспокойный взгляд на доктора, она бы предпочла поскорее закончить беседу: ей нужно уложить мальчиков, но больше всего ей не терпится открыть бутылку красного вина.

— Да, это же не так просто, — продолжает доктор, — переехать в съемную квартиру в таком юном возрасте?

Он пристально смотрит на Лив Карин, и ей кажется, что взгляд проникает внутрь; что это, в конце концов, значит? Из кухни доносится звяканье блюдец и хихиканье на два голоса, Лив Карин оборачивается.

— Мальчики! — она повышает голос и бросает быстрый взгляд на доктора: — У нас сейчас как раз ужин. — В голосе слышатся извиняющиеся нотки, но, к ее счастью, он понимает все, как нужно, как намек, скрытое сообщение о том, что он на самом деле помешал.

— Я прошу прощения, — произносит доктор, — но нельзя ли у вас одолжить консервный нож?

— Консервный нож, — задумчиво протягивает Лив Карин.

Доктор быстро кивает.

— Знаете, я купил такое мясное рагу. В консервной банке.

Легкий румянец заливает его щеки, словно он стыдится выбранного на ужин блюда. Или словно вся эта история с открывалкой — вранье, просто предлог, чтобы прийти сюда и позвонить в дверь, но с какой целью?

— Подождите секунду, — говорит Лив Карин.

Снаружи сильно дует, но она оставляет его стоять на крыльце, а сама спешит внутрь, чтобы принести консервный нож.

Она обычно читает им по две главы, сидя на краешке кровати, но сегодня вечером делает это по обязанности, не слишком сосредоточенно и не вникая; и пока она проглатывает страницу за страницей, где добро и зло сражаются друг с другом в неравной борьбе, перед глазами у Лив Карин стоит бутылка красного вина, что дожидается ее на столе в кухне. И еще — Кайя, которая отворачивается и идет к двери. Она ушла уже полтора дня назад, и с тех пор от нее не было ни звука. Да и Лив Карин ей не звонила и не писала, и ей стыдно из-за собственного упрямства, которое она осознает, это такая детская гордыня — ни в коем случае не пойти на сближение первой.

— С овощами? — вдруг вскрикивает Эндре.

Лив Карин поднимает глаза от книги.

— Ты прочитала «с овощами», мам, — поясняет Эндре, он свешивается с верхнего этажа двухъярусной кровати к Ларсу, который лежит внизу.

— Она же прочитала «с овощами», да?

— Да, — подтверждает Ларс и тоже смеется. — Кто же в сказке сражается с овощами?

Лив Карин вглядывается в страницу книги. «С этими чудовищами мы должны сразиться».

— Ой, извините, — спохватывается она, — это я куда-то не туда перескочила.

— Мам, тебе надо сосредоточиться, — смеется Ларс. Он упирается ногами в верхний ярус кровати, просовывает пальцы под рейки и поднимает попу, икая от хохота.

— Не стучи, Ларс! — вопит Эндре, но он тоже покатывается от смеха.

Лив Карин улыбается им и качает головой, удивляясь собственной невнимательности.

— Да, мне совершенно точно не помешает сосредоточиться.

Она обнимает их по очереди. Крепкие мальчишеские тела с готовностью приникают к ней, она кладет руки на их затылки, крепко сжимает, словно ей никак от них не оторваться, и в то же время ей хочется поскорее выйти из комнаты и остаться наедине с собой.

— Мама, — окликает ее Эндре, когда она гасит свет. — Как думаешь, «Исламское государство»[6] может сюда добраться?

— Ну, мальчик мой, — протягивает она, — и как тебе такое приходит в голову?

— Да сам не знаю, — отвечает Эндре, он забирается на верхний ярус кровати.

— Такие вещи происходят невероятно редко, — объясняет Лив Карин. — Вот поэтому по телевизору и в газетах про них так много показывают и пишут, именно потому что это так грустно и так редко случается.

— Ну да, — соглашается Эндре.

— Я читала, что на самом деле выиграть сто миллионов в лотерею более вероятно, чем пострадать от терроризма, — успокаивает его Лив Карин.

— Подумать только, сто миллионов. Но я в любом случае никогда не играю в лотерею. — Он моргает в темноте. Лив Карин пытается припомнить, что было написано в той статье, на которую она как-то наткнулась в газете «Афтенпостен», — что-то о том, как говорить с детьми о терроризме. Надо как-то, с одной стороны, их не напугать, а с другой — важно признать их страх.

— С этими овощами мы должны сразиться, — бормочет Ларс с нижней кровати.

И этого достаточно для нового взрыва хохота. Они лежат, прижав руки к животам, и корчатся от смеха; ей приходится отправить их в уборную последний раз перед сном, и они все еще продолжают хихикать, когда она пятится в коридор из детской спальни, оставив дверь полуоткрытой, она всегда так делает, чтобы от лампы в прихожей было достаточно светло и дети не боялись.

Магнар возвращается незадолго до одиннадцати. Лив Карин собиралась лечь спать, не дожидаясь его, но потеряла счет времени, забыла и про стопку тетрадей с домашними заданиями; Лив Карин открывает бутылку красного вина, сидит в полутьме перед телевизором и автоматически переключает каналы. В конце концов она останавливается на британской программе о людях, которые находятся в поиске лучшей жизни. «Я понятия не имела о том, чего мне в жизни не хватает», — говорит по-английски молодая женщина. Вместе со своим мужем и двумя маленькими детьми она перебралась жить в лес, где они построили собственный дом и в основном живут своим трудом. У женщины темные, почти сросшиеся брови, которые выглядят вполне естественно, и ей и в голову не приходит там их выщипывать, в этом самом лесу, думает Лив Карин.

Потом на лестнице слышатся шаги Магнара, он поднимается, и теперь уже поздно вставать и уходить. Лив Карин делает жадный глоток из бокала и ставит его на стол, капля вина стекает по стенке бокала снаружи, и прежде, чем та успевает добежать до самого низа, Лив Карин перехватывает ее и быстро облизывает палец.

— Вот это лежало на лестнице, — говорит Магнар.

Он стоит в дверях, в руке зажат консервный нож.

— А, да, его одалживал доктор.

— Доктор?

— Это тот, что снимает у нас комнату, он приехал вчера. Работает здесь в клинике.

— Да, точно, — отвечает Магнар и кладет консервный нож на бар. — А ты что, красное вино пьешь?

— Выиграла бутылку вина на работе, — объясняет она. — Хочешь бокал?

Магнар качает головой, и хорошо, что он отказывается, потому что она понятия не имеет, сколько вина осталось в бутылке на кухне, если вообще что-то осталось.

Он делает несколько шагов, и комната преображается, он словно заполняет ее, и все здесь кажется другим. Магнар опускается в кресло с подставкой для ног и, прищурившись, смотрит на экран, где мужчина, тот, что обрел счастье в лесу, режет ножом ствол березы, его загорелый торс обнажен, он протягивает кусочек коры сыну и говорит с неподдельным восхищением: «Смотри!»

— Я не смотрю, — произносит Лив Карин.

Она подталкивает пульт от телевизора через стол. Магнар наклоняется за пультом, и его живот прижимается к бедрам, но уже не так сильно, как пару месяцев назад. Он начал по вечерам выходить на прогулки, по полчаса перед сном, завел эту привычку после того, как умерла его мать. Лив Карин пыталась понять, не проявляется ли таким образом его страх смерти. Смерть матери произвела на него сильное впечатление, да и на Лив Карин тоже, и особенно мысль о том, что его мать стала такой немощной и впала в старческое слабоумие. Вот тогда он и начал ходить на прогулки. А ведь прежде он саркастически посмеивался над всеми рекомендациями врачей, предписывающими моцион и здоровую диету.

— А здесь все в порядке, — бормочет Магнар и нажимает на кнопку на пульте.

— Да, — отвечает Лив Карин, — так и есть.

Теперь она чувствует, что вино подействовало, как неповоротлив стал язык, особенно на согласных. Магнар принимается переключать каналы, а она поднимает бокал и выцеживает последние капли, отмечая перемену звука в телевизоре: выстрелы, соло на гитаре, женский смех, глухой и соблазнительный, — звуки, которые должны заполнить возникшее между ними молчание.

Лив Карин ставит пустой бокал на стол, смотрит на лицо Магнара, наблюдает за тем, как меняется его цвет и выражение в зависимости от того, что возникает на экране, — на него ложатся то мрачные тени, то светлые отблески. Магнар усаживается в кресле поудобнее и бросает взгляд на Лив Карин.

— Что такое? — спрашивает он.

— А что?

— Ну, ты так смотришь на меня.

— Разве?

Он кивает и продолжает:

— Как будто ты чего-то ждешь.

Но это неправда. Она уже всего дождалась, она ведь в конце концов заполучила его, после всех этих лет, она даже совсем не ждет его, когда он уезжает в долгие поездки за гору, и если Лив Карин ждет чего-то теперь, то чего именно? Того, что он что-то скажет? Поделится чем-то, о чем он долго думал, позволит ей войти в его жизнь. Или, наоборот, сообщит что-то такое, в чем она боялась признаться самой себе, что что-то другое было, но закончилось. И даже через много лет после того, как она его заполучила и они поженились, она лежала по ночам без сна и представляла себе эту картину и страшилась подобного сценария.

Что, если бы он сказал это сейчас? Она бы заплакала? Пришла в ярость? Или, наоборот, это стало бы для нее облегчением, причиной для того, чтобы уйти? Потому что нельзя ведь уйти только потому, что люди перестали между собой разговаривать; к такому выводу пришли в винном клубе на прошлой неделе, все женщины в один голос заявили — нет. Одна из них, которая была свидетельницей на свадьбе Лив Карин, в веселой манере и под общий хохот и аплодисменты поведала о том, что в их с мужем браке не хватает общения. «Мы говорим о детях, — пояснила она, — еще о собаке, даче, каких-то практических вещах, а если бы нам пришлось разговаривать о нас самих — боже мой, о чем бы мы говорили тогда?»

— Да что такое-то? — допытывается Магнар, глядя прямо на нее, его лицо на какое-то мгновение приобрело теплый золотистый оттенок, когда на экране телевизора возникла новая сцена. Это страх? Беспокойство из-за того, что она сообщит плохую новость — что она больна, что она встретила другого человека. Интересно, такая мысль когда-нибудь приходила ему в голову, было ему страшно?

Магнар беспокойно ерзает в кресле, слышно, как скрипит кожаная обивка, и бросает на Лив Карин мрачный взгляд, в котором теперь скрывается неуверенность, и этого достаточно, чтобы разбудить в ней некое подобие нежности, она протягивает руку и прикасается к его щеке — она теплее, чем Лив Карин казалось раньше. Она замечает, как что-то в нем вздрагивает, взгляд блуждает, или, может быть, это просто меняется свет, падающий с экрана, женщина в телевизоре смеется своим чарующим смехом, и Лив Карин склоняется вперед — ей приходится приподняться, чтобы приблизиться к Магнару, — и целует его.

Легкое прикосновение к губам, потом она отстраняется.

— Да что происходит? — спрашивает он. — Ты что, пьяная, что ли?

Он смеется коротко и смущенно, Лив Карин опускается обратно на диван, ощущая, как пол качается под ногами.

— Да, — отвечает она, — кажется, я выпила лишнего.

Он фыркает через нос, издает такой короткий смешок; Лив Карин встает и поднимает со стола пустой бокал.

— Я, пожалуй, пойду лягу.

— Да, — отвечает Магнар, — ложись.

Он снова берет в руки пульт и, прежде чем она поворачивается, чтобы уйти, начинает переключать каналы, и она успевает увидеть толпу лыжников, которые направляются к склону горы, перед ними лежит снег, соблазнительный и нетронутый. Она проходит мимо бара, где Магнар оставил консервный нож, — между фотографий, вставленных в рамки, — свадебные снимки, первый школьный день, его мать в день восьмидесятилетия — она еще не кажется выжившей из ума и отстраненной, а еще семейный снимок с конфирмации Кайи этой весной. Ни она, ни Магнар на этой фотографии не выглядят особенно счастливыми, и пока Лив Карин замедляет шаги и берет с бара консервный нож, она пытается вспомнить, почему решила вставить в рамку именно эту фотографию. На снимке Магнар смотрит в сторону, его пиджак расстегнут, кажется, одежда ему слишком узка, она сама скривилась, прищурившись, руки свисают вдоль юбки норвежского национального костюма, на лице застыло неестественное выражение. И только Кайя, стоящая посередине, смотрит прямо в объектив фотокамеры и искренне улыбается.

— Ты разве не собиралась лечь в постель? — говорит Магнар, он ерзает в кресле, должно быть, ее присутствие в его представлении тоже нарушает баланс или спокойствие в гостиной.

— От Кайи ничего не слышно? — спрашивает Лив Карин.

Магнар едва поворачивается, глядя через плечо.

— Нет, а что, я должен знать?

Она не отвечает. Он снова приникает к экрану телевизора. Лыжная гонка закончилась, и он переключается обратно на ту соблазнительную женщину. Медленно, с тихим смехом она спускает с плеча лямку платья. Лив Карин уже дошла до кухни и с грохотом кладет консервный нож на стол, потом ополаскивает бокал и ставит его в посудомоечную машину.