Считаные дни

%

Когда кроссовер вырулил от тюрьмы и поехал по узкой дороге вдоль фьорда по направлению к парому, Ингеборга сидела и смотрела на шею заключенного, но перед глазами у нее стоял отец.

У отца была широкая шея, со светло-коричневым продолговатым родимым пятном чуть пониже линии роста волос. В детстве Ингеборга сидела на заднем сиденье бессчетное количество раз, когда они ехали вот именно по этому участку дороги по направлению к парому или дальше вдоль фьорда к дедушке в деревушку Фресвик. Однажды она разглядывала атлас, лежащий на коленях, и ей пришло в голову, что родимое пятно, круглое и продолговатое вверху и сужавшееся книзу, по форме похоже на Южную Америку, это умозаключение очень развеселило отца, и он расхохотался: «Когда-нибудь мы вместе отправимся туда!»

— Паром отходит в пятнадцать минут? — спросил надзиратель.

Он сидел справа от нее, а в детстве все заднее сиденье было в распоряжении Ингеборги.

— Да, — отозвался адвокат, низенький толстяк в светло-сером костюме, сидевший слева. Лицо его приобрело хмурое выражение, когда он понял, что с ними в машине поедет Ингеборга, и, возможно, он так себе сразу и представил — массу неудобств в переполненной машине. Он приподнял руку, чтобы посмотреть на часы, и его плечо вжалось в плечо Ингеборги.

— Время еще есть, — добавил он.

За рулем сидел Эвен Стедье, ленсман,[1] и Ингеборга заставляла себя привыкнуть к мысли, что ленсман теперь именно он, и никто другой.

— Если дорогу не завалит, успеем, — сказал ленсман и бросил взгляд в окно с правой стороны, в сторону гор, которые простирались ввысь.

— Как-то здесь прохладно, нет? — заметил надзиратель.

— Могу сделать немного потеплее, — сказал ленсман и перешел на английский. — Не холодно вам?

Он вопросительно посмотрел на Ивана Лесковича, сидевшего на соседнем месте.

— Он говорит по-норвежски, — отозвалась Ингеборга. — Он норвежец.

— Вот как, — смущенно произнес ленсман. — Прошу прощения. Не холодно?

Он снова взглянул на заключенного, но ответа не последовало. Тот сидел чуть склонив голову вперед, и с того места, где сидела Ингеборга, могло показаться, что он спит.

У Ивана Лесковича была худая и бледная шея. Из-под воротника куртки оливкового цвета виднелась часть татуировки, что-то похожее на крылья. Ингеборга почувствовала, каким крепким было его рукопожатие, когда они впервые обменялись приветствиями перед зданием тюрьмы за полчаса до этого. И хотя, когда он пробормотал свое имя, в его взгляде читалось сдержанное упрямство, Ингеборга подумала, что в нем было не только это, было еще что-то совсем невинное. Когда она, все еще сжимая руку Ивана в своей, поблагодарила его за то, что он согласился выполнить ее задание, Иван Лескович опустил взгляд и покраснел. Его облик в голове Ингеборги никак не соотносился с образом преступника, о котором она читала предыдущим вечером в документах из тюрьмы: ряд мелких правонарушений, угоны машин, кражи — его приговаривали к коротким срокам обязательных работ или ограничению передвижения; и вот в конце концов вооруженное ограбление, и, как она поняла, только благодаря везению, по чистой случайности никто не погиб.

Вот так он и оказался в тюрьме городка Вик, и теперь должен предстать перед судом, где ему назначат еще четыре недели предварительного заключения, а ей позволили доехать с ним до окружного суда Лейкангера. Иван был одним из тех пяти заключенных, которых выбрали для ее исследования и который, по словам директора тюрьмы, выразил готовность ответить на все без исключения вопросы. Директор тюрьмы оказался старым другом ее отца, и, возможно, поэтому он проявил по отношению к ней такую необычайную благосклонность. Или, может быть, потому, что он испытывал неподдельный интерес и доверие к ее исследованию, он так и сказал — «твое исследование». Ингеборга уже устала ему напоминать, что это всего-навсего магистерская дипломная работа по социальной антропологии.

— Ну что, как там, сзади, что скажете? — поинтересовался ленсман с переднего сиденья.

— Меня, в принципе, температура устраивает, — отозвался адвокат.

— Тогда решай ты, Ингеборга, — сказал ленсман, — скажи, надо сделать потеплее или нет.

Он улыбнулся ей в зеркало заднего вида, его серые глаза смотрели по-доброму, их оттенок был чуть темнее костюма адвоката.

— Ну нет, — отмахнулась Ингеборга, — мне всегда так трудно что-то решить.

Мужчины тихо усмехнулись, хотя ничего смешного в словах Ингеборги не было, она только почувствовала легкую дрожь в плечах сидевших по бокам от нее.

— Ладно, тогда уж я сам, — сказал ленсман, — и прибавлю самую малость.

Он протянул правую руку к приборной доске и пробурчал:

— Если только разберусь с этими кнопками.

Адвокат смотрел в окно с левой стороны, скользя взглядом вдоль фьорда, проступавшего из-за серой пелены.

— Ох уж этот туман, — вздохнул он. — Еще и дождь.

Ингеборга с трудом сдержала зевок, усталость навалилась на нее, никогда прежде она и подумать не могла, что грусть может быть такой изматывающей. Эвен Стедье пытался разобраться с настройками на приборной панели, Ингеборга смотрела на его пальцы, как он поворачивает одну из ручек, и из системы обогрева раздался низкий гул.

— Во второй половине дня точно прояснится, — заметил надзиратель. — Завтра даже солнце обещают.

— Если хотите — верьте, — пробурчал адвокат.

Эвен Стедье тихо выругался. Ветровое стекло начало запотевать, сероватая дымка наползала с краев к центру и постепенно сужала пространство обзора. Ленсман включил дворники, но это не помогло, стекло запотело изнутри, он поднял руку и провел по поверхности.

— Тут нужен носовой платок, — сказал адвокат, и когда потянулся к нагрудному карману пиджака, его плечо с силой вжалось в руку Ингеборги, до нее донесся его запах — запах лосьона после бритья, который ей напомнил о ком-то, но она не помнила, о ком именно.

И когда они уже повернули у Вангснеса, перед запотевшим ветровым стеклом выросла пелена черного дыма.

— Да какого ж черта! — выругался ленсман.

В один миг их окутала чернота, Ингеборга почувствовала запах резины, чего-то горелого и тошнотворного, когда ленсман резко затормозил, ремень безопасности впился ей в грудь, а потом раздался мощный удар.

Возможно, на какое-то мгновение она потеряла сознание. А может быть, просто зажмурилась на пару секунд, как детстве — в надежде, что этого будет достаточно, чтобы страшное видение исчезло.

Когда она открывает глаза, в машине никого нет, дверцы по обеим сторонам от нее открыты, и дверь со стороны ленсмана на переднем сиденье тоже распахнута. Снаружи раздаются голоса, кто-то кричит, нестерпимый запах гари, и в этот момент она замечает заключенного.

Иван Лескович лежит без движения, уткнувшись лбом в приборную доску. Подушка безопасности со стороны водителя сработала и осталась на руле, но голова Ивана Лесковича ударилась о черную панель. Со своего места Ингеборга видит тонкую струйку крови, стекающую из раны над глазом.

— Эй! — кричит Ингеборга. — Надо вытащить его из машины!

Но ее никто не слышит. Ингеборга отстегивает ремень, перебирается через сиденье и выскакивает наружу.

Кажется, что в воздухе смешиваются плотная завеса дыма и пелена тумана, еще и дождь, бьющий косыми струями. Она открывает правую переднюю дверцу и склоняется над пассажирским сиденьем. Теперь татуировка на шее хорошо видна, прямо на Ингеборгу смотрит орел. Ингеборга осторожно отклоняет тело на спинку сиденья. Он дышит, — когда Ингеборга склоняется над ним и отстегивает ремень, она чувствует его дыхание на своем виске. Иван Лескович бледен, но, кажется, кроме раны над глазом, других травм у него нет.

Через ветровое стекло она видит фигуру ленсмана, который с огнетушителем в руках стоит рядом с автомобилем прямо перед ними, это фургон с иностранными номерами. Пара средних лет, отчаянно жестикулируя, что-то возбужденно втолковывает ему, а за ними в своем сером костюме взад-вперед ходит адвокат, прижав к уху мобильный телефон.

— Иван, — зовет Ингеборга, — ты как?

Она кладет руку ему на лоб, кожа влажная; не открывая глаз, он бормочет что-то нечленораздельное.

— Я вытащу тебя из машины, — говорит Ингеборга, — можешь мне только совсем чуть-чуть помочь?

И снова из его бормотания сложно что-то понять; Ингеборга просовывает руку ему за спину, обхватывает и медленно тянет из машины, он на удивление нетяжелый, от одежды пахнет стиральным порошком; Иван пытается помочь ей, но без сил откидывается на спинку сиденья, Ингеборга удерживает и не отпускает его, она чувствует, как капли дождя стекают на шею, когда она сгибает колени и упирается в сиденье.

— Он ранен? — кричит надзиратель, который выныривает из тумана, брюки его униформы заправлены в добротные черные сапоги. Рядом появляется адвокат, его руки беспомощно болтаются, из рукавов светло-серого костюма выглядывают пухлые веснушчатые запястья.

— Скорая уже едет, — сообщает он. — Помощь нужна?

Ингеборга осторожно вдыхает через рот, пытаясь не обращать внимания на запах гари и дым; она приподнимает колено Ивана Лесковича, другую руку кладет ему на плечо и начинает осторожно тянуть его на себя, в том же положении, без резких движений — так, как весной учили на курсах по оказанию первой помощи. Вот только на курсах ты тренируешься на пластмассовых манекенах или на своих товарищах, под шуточки и хихиканье, да еще и в освещенном спортзале, где рядом всегда есть готовый прийти на помощь инструктор. Но Ингеборга чувствует, что у нее получается, опыт подсказывает ей, как действовать, она стягивает пиджак, осторожно подкладывает его под шею Ивана и поправляет голову, так чтобы ему было легко дышать.

И тут у него начинается рвота. Его выворачивает наизнанку, адвокат отступает на пару шагов. Сапоги надзирателя тоже исчезают из виду, но вскоре они возвращаются; под мышкой у него зажата аптечка для оказания первой помощи, в другой руке он держит рулон бумажных полотенец, отрывает одно из них, но прежде, чем успевает протянуть его Ингеборге, дождь не оставляет от него и следа.

— Она сейчас нужнее, — кивает Ингеборга на аптечку.

Дым немного рассеялся, Ингеборга видит очертания людей — небольшая толпа зевак, пытающихся скрыть любопытство, держится на почтительном расстоянии. Адвокат, у которого руки свободны, хватает аптечку и, рванув молнию, открывает ее.

— Что тебе из этого нужно?

Он держит аптечку прямо перед Ингеборгой: здесь есть ножницы, компресс, рулон бинта, маленький пакетик с дезинфицирующей салфеткой. И в этот момент она слышит у себя за спиной чей-то голос:

— Я могу помочь.

Когда она поворачивает голову, дождь попадает в глаза. Позади нее стоит молодой человек. С челки капает вода, джинсовая куртка промокла насквозь, он тяжело дышит, должно быть, ему пришлось бежать сюда.

— Я могу помочь, — повторяет он. — Я умею.

Он кивает на аптечку, на адвоката, который стоит в своем светло-сером костюме и держит раскрытую сумочку со всем необходимым так, будто это блюдо с бутербродами, и переводит взгляд с Ингеборги на молодого человека, не понимая, кому первому ее протянуть.

— Я тоже умею, — говорит Ингеборга.

Так и есть. Она прошла полный курс по оказанию первой помощи — в общей сложности пятнадцать часов — за четыре вечерних занятия. Они изучали, как обрабатывать раны, и инструктор похвалил Ингеборгу за ее ловкие пальцы, хотя она подозревала, что это связано с тем, что случилось неделей раньше, когда они тренировались делать непрямой массаж сердца и она так яростно давила на грудь манекена, что руководитель курса подошел и тихо поинтересовался, все ли с ней в порядке, тогда Ингеборга сбилась со счета и разрыдалась. В гимназическом зале повисла тишина, остальные ученики с недоумением смотрели в ее сторону и переглядывались, и ей ничего не оставалось, кроме как рассказать о своем отце.

Молодой человек, мокрый насквозь, выжидательно смотрит на нее, но Ингеборга отворачивается, берет из протянутой адвокатом аптечки упаковку марлевых салфеток, пальцы немного дрожат, когда она разрывает обертку, в упаковке лежат две салфетки, она прикладывает одну к ране, кровотечение уже остановилось, второй вытирает остатки рвоты с подбородка. Веки заключенного подрагивают, и когда звуки сирен приближающейся скорой помощи становятся все громче и отчетливей, Иван Лескович открывает глаза и со страхом смотрит на нее.

— Это скорая едет, — приговаривает Ингеборга, — все хорошо.

Надзиратель переминается с ноги на ногу в своих черных сапогах.

— Чертовы дилетанты, — бормочет он. — Нажимать на тормоз на спуске с горы Викафьеле вместо того, чтобы понизить передачу; неудивительно, что все вспыхнуло.

— Голландцы, — произносит адвокат. — Они же ни черта не соображают.

Он застегивает молнию на аптечке. Ингеборга оборачивается к парому, видит затылок и мокрую джинсовую куртку молодого человека, который направляется к палубе, где осталась единственная машина — красный «гольф». Ему приходится поскорее выехать с парома, пока тот еще стоит у причала.

— Да разойдитесь же! — кричит Эвен Стедье, потому что автомобиль скорой помощи уже поворачивает к ним; толпа медленно и неохотно расступается. Двое мужчин выпрыгивают из машины и не слишком расторопно направляются к ним, один жует жвачку.

— Эй, — окликает он Ивана Лесковича и присаживается на корточки перед ним. — Давай-ка прокатимся с нами.

Второй подходит, толкая перед собой раскладные носилки.

— Я тоже поеду, — говорит надзиратель и показывает на машину скорой. — Вы позвонили в Лэрдал?

Ленсман кивает. На счет «три» медики слаженным движением поднимают Лесковича и укладывают на носилки. Он оглядывается на Ингеборгу, которая пытается ободряюще улыбнуться ему. Поднимаясь, она чувствует, как из-за непривычной нагрузки на поясницу затекли ноги. Сотрудники скорой подкатывают носилки к машине, адвокат и ленсман провожают их взглядом, и когда носилки уже почти скрываются в недрах автомобиля, оба поворачиваются и смотрят на Ингеборгу.

— Я должен сказать тебе, Ингеборга, — начинает ленсман, — вот бы твой отец видел тебя сейчас.

Она опускает глаза и видит только свою юбку и разорвавшиеся колготки. У Ингеборги грязные руки, мокрая прядь волос упала на лицо и прилипла к щеке, потому что узел, который она стянула на затылке сегодня рано утром, когда все равно не могла уснуть, в надежде выглядеть как можно более взрослой и серьезной во время судебных слушаний, — растрепался.

— Мне кажется, тебе нужно это, — произносит адвокат и протягивает ей носовой платок в черную и серую клетку.

Ингеборга берет платок и в тот же момент обращает внимание на свой пиджак, он все еще лежит на земле — его она тоже тщательно выбирала, надеясь выглядеть взрослее и к месту. Теперь пиджак весь в пятнах, насквозь вымок от дождя; она делает шаг вперед, чтобы поднять его, но ленсман оказывается проворнее.

— Его почистят за наш счет, — говорит он и поднимает пиджак с асфальта.

Скорая помощь отъезжает к ожидающему парому, который доставит Ивана Лесковича через фьорд дальше в больницу Лэрдала. Вытирая руки клетчатым платком адвоката, Ингеборга обращает внимание на молодого человека в мокрой одежде, они обмениваются короткими взглядами, когда он садится за руль красного «гольфа», потом он проезжает мимо нее и скрывается из виду.