Считаные дни

%

Он готов к тому, что все уже закрыто. Официальные часы приема в госучреждении, очевидно, закончились давным-давно, но когда Юнас поворачивает к выкрашенному в желтый цвет зданию, он видит, что в окнах горит свет. Первое, что ему приходит в голову, когда он слезает с велосипеда, — что забыл купить для него замок. Какое-то мгновение Юнас стоит в растерянности, потом прислоняет велосипед к стене, на которой висит табличка, извещающая о том, что здесь находится контора ленсмана, и приходит к заключению, что оставить велосипед здесь будет безопаснее всего.

Едва он протягивает руку к двери, она вдруг распахивается внутрь, Юнас делает шаг назад, а выходящий из нее высокий мужчина в полицейской униформе занимает весь дверной проем.

— Ой, — восклицает Юнас, — я сомневался, есть ли тут кто-нибудь.

— Всегда к вашим услугам, — говорит полицейский.

Он с улыбкой подносит два пальца ко лбу, форменная фуражка зажата под мышкой, волосы у него густые, но с заметной проседью, Юнас предполагает, что полицейскому может быть уже под пятьдесят.

— Эвен Стедье, — представляется мужчина и протягивает правую руку.

— Это вы — ленсман? — уточняет Юнас.

— В некотором смысле, — отвечает мужчина, — но если вы спросите народ тут, в округе, всякий скажет, что я — новый ленсман, и есть определенная опасность, что я останусь таковым до конца жизни.

Улыбка у него мягкая и дружелюбная.

— А со старым что случилось? — спрашивает Юнас.

— Он умер скоропостижно, еще в мае.

— Да, грустно, — говорит Юнас. — Любили его тут?

— Да как сказать, — глядя куда-то в сторону, отзывается ленсман, — ну, у него были свои особенности, как у всех.

Потом, словно осекшись, он смущенно улыбается и добавляет:

— Но прежде всего, в нашем городке его считали замечательным человеком.

Из магазина по соседству с конторой ленсмана выходит пожилой человек, идет он с трудом, опираясь на ходунки.

— Будьте осторожны, держитесь! — кричит ленсман.

Старик поднимает кулак и беззубо улыбается.

— Да, ежели не удержусь, как бы мне не угодить под арест! — выкрикивает он.

Ленсман с улыбкой смотрит вслед старику, который бредет дальше нетвердой походкой, широко расставляя ноги, как ребенок, который только выучился ходить, а потом он оборачивается и бросает взгляд на Юнаса.

— А наш новый доктор выбрался осмотреть окрестности?

Ленсман смотрит на Юнаса, выискивая в карманах форменных брюк ключи от автомобиля, и Юнас угадывает в его лице что-то знакомое; возможно, он был одним из тех пациентов, которых он принял за три дня, — их прошло множество перед его глазами, незнакомые лица и истории болезни. Ему приходит в голову, что это займет время — научиться узнавать.

— У нас здесь такое маленькое сообщество, — поясняет ленсман. — Люди общаются. А вы как раз — новый повод для разговоров.

Юнас чувствует, как заливается румянцем. Но ему не хочется предстать юным и несуразным, особенно теперь, когда у него есть дело, ему нужно доверие и убежденность в том, что он справится с этим как надо.

— Приятно слышать, — говорит Юнас и делает небольшую паузу, прежде чем понижает голос и добавляет: — Но теперь я совершенно не уверен в том, что мне делать с представлением о врачебной тайне и все такое.

И он рассказывает, не называя имен, не вдаваясь в подробности, которые могут выдать личность пациента, выдает относительно расплывчатое и совершенно бессвязное описание своей дилеммы, мучающей его последние полтора часа, — о девушке, которая могла исчезнуть, об информации, которой он обладает благодаря своей профессии и которая может стать очень важной, если — конечно, если речь все-таки идет об исчезновении. Он не называет имен Лив Карин и Магнара, не описывает, как они уехали из дома, полные страха глаза Лив Карин, сидящей в машине, не упоминает и об оставшихся в саду мальчиках, которые сказали ему после отъезда родителей: «Наша сестра, кажется, пропала!» Братья не выглядели особенно обеспокоенными, больше всего они были увлечены строительством шалаша, который возводили вместе с соседскими ребятами, но Юнас знает больше, чем они, он помнит о том эпизоде в кабинете врача, об, очевидно, тайной и нежеланной беременности Кайи и СМС, которое она получила, — кто-то незнакомый хотел с ней встретиться, ведь все было именно так? И кроме того, он пообещал ей: ничего из того, что она скажет, не выйдет за пределы врачебного кабинета, и он не намерен нарушать данное слово, если только речь не идет о преступлении — что тогда?

— В любом случае, очевидно, что вы серьезно относитесь к пониманию медицинской тайны, — говорит ленсман, когда Юнас заканчивает свой рассказ.

Юнас не уверен, являются ли эти слова комплиментом или наоборот, но появляться здесь с такими расплывчатыми предположениями, наверное, было в корне неправильно. И в этот момент на парковку въезжает серебристый «рено», Юнас узнает автомобиль, но внутри только один человек. Магнар паркуется и выходит из машины, Юнас внимательно его разглядывает, замечает, что тот просто захлопывает за собой дверцу, не утруждаясь закрыть ее на замок, и когда Магнар направляется к магазину «Спар», выглядит он совершенно обычно, а встречаясь глазами с Юнасом, поднимает руку в знак приветствия.

— Недалеко уехали! — выкрикивает он и показывает на велосипед Юнаса.

Юнас вяло качает головой, потом берет себя в руки:

— Как подумаю об этих подъемах по дороге домой!

Магнар Маннинен ухмыляется, и Юнас думает: есть ли какая-то тревожность в его взгляде, неуверенность, хоть что-то, чего недавно еще не было? Но тот как ни в чем не бывало подходит к двери, кивает ленсману, который стоит там — в униформе, готовый заступить на службу; если что-то загадочное произошло с его дочерью, он использует все возможности, чтобы ее разыскать.

В дверях магазина показывается женщина средних лет с пакетами в каждой руке, она толкает дверь бедром и выходит спиной вперед, Магнар Маннинен делает пару быстрых шагов и придерживает дверь, женщина улыбается и что-то говорит, проходя мимо, Магнар отвечает, заставляя ее рассмеяться, потом он исчезает, дверь за ним захлопывается, а женщина идет к машине, стоящей сбоку на парковке.

— Все, что я могу сказать сейчас, не нарушая своей обязанности хранить служебную тайну, так это то, что до сих пор никто не заявлял об исчезновении человека в нашем районе.

— Понятно, — кивает Юнас. — Когда я задумываюсь об этом, мне все же кажется, что ничего такого тут нет. Так что сглупил я, наверное.

— Ничего и не сглупили, — возражает ленсман. — Но, к счастью, юные девушки имеют обыкновение уходить из дома и точно так же возвращаться обратно. У меня у самого дочери десять лет.

Говоря об этом, ленсман усмехается и слегка закатывает глаза, потом вынимает ключи от машины и нажимает на кнопку замка, «Форд-Мондео», стоящий в пяти метрах от них, отзывается негромким писком.

— Вы заглядывайте, если что, — говорит ленсман и натягивает форменную фуражку.

— Спасибо, — кивает Юнас, — и вы тоже, смею предложить.

— Не исключено, — говорит ленсман и смеется.

Он театрально кашляет, а потом, открывая дверь машины, добавляет:

— Вспомнишь солнце — вот и лучик.

— Солнце? — переспрашивает Юнас.

Ленсман кивает в сторону дороги. От студенческого центра идет молодая девушка. На ней зеленый анорак, она набирает что-то в телефоне, держа его обеими руками, возможно, пишет сообщение, уличные фонари высвечивают ее рыжие волосы, которые золотятся, как солнце.

— Это дочка ленсмана, — поясняет Эвен Стедье и тут же добавляет: — Того, старого ленсмана.

Пока его «форд» выруливает на дорогу и едет по направлению к тюрьме и школе, Юнас подходит к своему велосипеду. Он возится рядом с ним дольше, чем надо, копается с педалями, а потом берется руль и направляет велосипед вниз, по дороге к центру, словно у него там какое-то дело.

Она не отрывает взгляда от экрана телефона до тех пор, пока расстояние между ними не сокращается до метра. Сегодня в ней чувствуется что-то еще более мрачное и хрупкое, думает Юнас, и когда она поднимает взгляд, он замечает, насколько нежная кожа у нее под глазами, тонкая, почти прозрачная.

— Эй, привет, — говорит Ингеборга и останавливается. — А что вы тут делаете?

— Да вот, знаете ли, решил прогуляться, воздухом подышать.

Он кивает на велосипед, Ингеборга опускает взгляд и склоняет голову набок.

— Новый?

Юнас кивает.

— Сегодня купил. Специальная цена для приезжих.

Она улыбается. Такая улыбка должна появляться чаще, думает Юнас, а длиться — дольше.

— Вам надо вдоль фьорда прокатиться, — предлагает она. — Или наверх, на гору.

— А вы можете показать дорогу?

— Это зависит от того, — улыбается Ингеборга, — в какой форме вы находитесь, мне неохота слушать за спиной тяжелое дыхание.

Юнас смеется. Очень необычно и неожиданно стоять вот так в полутьме под золотистым светом фонаря с такой девушкой, как она, и смеяться.

— Ну, а вы, — говорит он, — вы-то куда направляетесь?

Но здесь он попал впросак, по ее лицу пробегает мрачная тень.

— Да куда угодно, — говорит Ингеборга, — куда угодно, лишь бы не домой.

Она смотрит на дорогу мимо него, поджав губы, и Юнас размышляет над тем, будет ли правильно спросить что-то еще или лучше прикусить язык.

— Просто дома столько неприятностей, — объясняет она. — Мы с мамой сейчас немного в контрах.

Она слабо улыбается, запускает руку в рыжую копну волос, непослушные кудряшки рассыпаются по воротнику анорака.

— Так вы с родителями живете?

— Боже упаси, нет, конечно, — восклицает она, — нельзя жить с родителями после двадцати пяти.

— Это точно, — соглашается Юнас, — ничего хорошего в этом нет.

— Вот именно, — кивает Ингеборга, — ничего хорошего.

Она щурится, глядя на дорогу — там вдалеке едет трактор. И Юнас вспоминает об этом чувстве несвободы, появившемся, когда он шесть недель провел на больничном на цокольном этаже у родителей, унижение оттого, что вечер за вечером приходится ложиться в ту же самую кровать, в которой он спал еще ребенком, вспоминает мальчишескую комнату, которая почти не изменилась с тех пор, как он оставил ее восемь лет назад, и лишь несколько коротких и красноречивых намеков о том, что время прошло и что его здесь быть не должно. Материнский столик для шитья у окна, отцовская подставка для клюшек для гольфа в углу у шкафа. Поначалу, находясь дома, он просто ощущал себя в безопасности, но прошло совсем немного времени, и постепенно появился дискомфорт — снова стать частью родительских удобных и неудобных привычек, вернуться к чему-то, что давно пройдено, к тому, что должно было остаться в прошлом, потому что, хотя они были одной семьей и беспокоились друг о друге, возникло неприятное смущение, когда оказалось, что они должны относиться друг к другу как взрослые люди, за завтраком ранним утром в понедельник или стоя в очереди в ванную, так интимно и бесконечно долго. К тому же всех очевидно тяготила причина, по которой он оказался там, — то, что он упал духом, проявил себя как человек, неспособный справиться с давлением; каждый божий день Юнас ощущал беспокойство, вызванное его присутствием, ужас, который его родители пытались скрыть, но который все же проступал, взгляды, которыми они обменивались, комментарии, которые, предполагалось, он не слышит, — возможно, именно это было самым тяжелым. И наоборот — облегчение, которое они испытали, когда он сказал, что намерен съехать, что он получил работу. «Вик в Согне, — заметил отец, — считается одним из самых красивых мест в стране», а мать немедленно и с нескрываемым восторгом бросилась к компьютеру на кухне и начала гуглить.

— Это из-за моей магистерской диссертации, — говорит Ингеборга, — я работаю над практической частью в местной тюрьме, а так-то я в Бергене живу.

Что-то начинает грохотать за ее спиной, они слышат звук прежде, чем видят его источник — низко посаженная «ауди» с капотом, на который нанесен рисунок в виде языков пламени, мчится вниз по улице, двигатель гудит тяжелым басом, водитель с тенью вместо лица за испачканным ветровым стеклом отчаянно сигналит — три быстрых гудка, Ингеборга без особого желания поднимает руку, снова раздаются три гудка, бас проносится мимо них, и машина мчится дальше по направлению к пристани.

Ингеборга поплотнее запахивает воротник анорака и кивает вслед «ауди».

Иногда я задаюсь вопросом — почему я вернулась, — признается она.

— И что вы себе отвечаете?

— Да по-разному, смотря какой день. А вы когда-нибудь разговариваете сами с собой?

Она переводит взгляд на него, и Юнас отвечает:

— Да постоянно, веду длительные дискуссии и никогда сам с собой не соглашаюсь.

Она снова улыбается — у нее неровные зубы, глаза превращаются в щелочки.

— Звучит как диагноз, — замечает Ингеборга.

— Не исключено.

Волосы падают ей на глаза, завиток из челки достает до кончика носа.

— А знаете что, — говорит Ингеборга, — я чувствую, что меня прямо так и подмывает сейчас пойти и напиться.

Она смотрит на него, поджав нижнюю губу, и сдувает непослушный локон, а Юнас думает: это было приглашение или просто констатация факта?

— А где тут обычно напиваются? — спрашивает он. — В амбаре или на сеновале? Или, может быть, в тюнингованных машинах, на которых гоняют по городу как ошалелые?

— Нет, слушай-ка, — хихикает Ингеборга, — что это еще за насмешки столичной штучки?

— Столичной? — повторяет Йонас. — Да я сам из коммуны Энебакк, там триста шестьдесят семь жителей всего. Или триста шестьдесят шесть — после того, как Ольга уехала.

Ингеборга смеется, она так непринужденно заливается, что Юнас чувствует легкость, он не может припомнить, когда чувствовал такое в последний раз. Когда она запрокидывает голову назад и хохочет, рыжие волосы разлетаются во все стороны, а когда выпрямляется, искры смеха все еще пляшут в ее глазах.

— Пойдемте со мной, — предлагает она, — хотите выпить пива?

И в этот момент звонит его телефон.

Они оба вздрагивают, потому что звук кажется слишком громким. У него появилась дурная привычка с тех пор, когда Эва попросила его съехать, — страх, что он окажется неготовым к тому, что она позвонит, но она и не звонила, вообще не объявилась — ни звонка, ни сообщения с того самого вечера, когда он собрал оставшиеся вещи и ушел. И вот теперь ее имя высвечивается на весь экран телефона.

— Если нет — так нет, не обижусь, — выпаливает Ингеборга, понизив голос, от смеха не осталось и следа, она топчется по асфальту, темно-синие кеды «Конверс», должно быть, новые: шнурки белоснежные.

Юнас сбрасывает звонок, ему даже удивительно, насколько это просто. Указательный палец на красной кнопке — и все, нет ее.

— Да нет, почему же, — произносит Юнас, — я готов.