Шотландия

«Шесть пенни в одежке, девять голяком», 1878 год Джон Лейвери

Джону Лейвери, ученику прославленной Школы искусств для мальчиков в Глазго, суждено было стать одним из самых модных портретистов своего времени, в частности, ему было заказано запечатлеть на холсте государственный визит королевы Виктории на Международную выставку в Глазго в 1888 году. Однако на то, чтобы сделать себе имя, ему потребовался не один год, и ниже он рассказывает, как в начале творческого пути попадал в разные затруднительные ситуации.

В Школе искусств я свел знакомство с товарищем по занятиям, чей отец владел мебельным магазином на острове Айлей. Мактаггарт, великий шотландский художник, в молодости проводил там выставки, и моя картина участвовала в одной из них. Тогда-то, в конце концов, я впервые в жизни увидел свое имя напечатанным в двухстраничном каталоге. Когда открылась выставка, я купил местную газету, «Глазго геральд», «Скотсман» и другие, ожидая увидеть большие статьи, посвященные выставке, а еще больше надеясь прочитать о том, что открыт новый юный талант, то есть я. Вооружившись полудюжиной газет, я не удержался и не сумел дождаться возвращения в съемное жилье, и тем не менее испытывал стыд от того, что читаю газеты прилюдно, поскольку был уверен, что каждый знает, кто я такой и что ищу в газетах. Я отыскал тихий уголок на заднем дворе и внимательно просмотрел все страницы до единой, не пропустив и рекламу, но так и не найдя никакого упоминания о выставке. Когда не замечают сегодня, это горько, но не настолько, как было тогда…

В те дни в Глазго стало известно о существовании натурщика для художника, а все благодаря рекламным объявлениям в «Геральд», которая принимала к печати всевозможные заявки и обращения. Однажды утром я обнаружил, что у дверей мастерской сидит оборванный босоногий ребенок лет семи-восьми. «Это вам требуется натура, сэр?» «А ты позируешь?» «Ну да, сидела для Раттрея». Ее ответ указывал на осведомленность о профессии, что было удивительно. Мистер Раттрей был ханжеским художником, и я поинтересовался, для чего она позировала. «Ну, позировала для ангела, и он дал мне шесть пенни за час в одежке и девять голяком».

Она заметно выигрывала при сравнении с той девочкой, которая приходила позировать в образе Маргариты для картины со сценой в саду из «Фауста». Она была жутко расстроена, когда увидела Фауста в оранжерее, которую использовали как гардеробную. Она вылетела оттуда и отказалась и близко к себе его подпускать. Фаустом был гусар, которого я привел из казармы неподалеку. У нее была весьма утонченная внешность, и разговаривала она жеманно и нарочито вежливо. Она больше не захотела позировать, сказав подружкам: «Если бы знала, ни за что бы не пошла».

Однажды днем, когда я сидел за обедом в доме друга, раздался громкий стук в переднюю дверь, и странный голос в прихожей поинтересовался, здесь ли Лейвери. В столовую вошел дюжий хайлендский полицейский, сурово посмотрел на меня и произнес: «Это вы Лейвери?» «Да», — ответил я с некоторой тревогой. «У вас того, все сгибло». Таким тактичным способом он решил сообщить мне известие, что моя мастерская сгорела дотла, а вместе со всеми пожитками в огне исчез и мой первый шедевр, под названием «Лучше любить и потерять».

Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь был так счастлив. Я был застрахован на 300 фунтов. В то время я не мог заплатить за аренду, давно просроченную, и мой тогдашний натурщик, занятой городской житель, уже устал позировать для своего портрета. На завтрашний день он собирался позировать в последний раз, и я понимал, что мне грозят неприятности, поскольку, возможно, мне так и не удастся закончить работу. Чтобы раздобыть денег на еду, я заложил все, что мог, буквально снял с себя даже рубашку. Мне много сочувствовали, даже люди, которым я не нравился, и было трудно скрывать свою радость при мысли, что я получу 300 фунтов — куда большую сумму денег, чем у меня до того когда-нибудь было.