Шотландия

Признание культурного наследия Глазго, 1986 год Билли Конолли

Когда в 1986 году Глазго объявили европейской столицей культуры на 1990 год, комик Билли Конолли устроил шоу. Его чувства разделяли многие люди, не просто желавшие признания культурного наследия Глазго, но и мечтавшие о том, чтобы город добился преимущества в вековом соперничестве со столицей, которое обострилось после учреждения Эдинбургского фестиваля.

Мой друг актер рассказал мне однажды, как возвратился домой в Глазго после некоторого успеха в Лондоне и решил посетить итальянское кафе, где нередко бывал в молодости. Владелец кафе, Тони, был на месте, прятался за посудомойкой и кофе-машиной. Он тепло встретил моего друга и, вытирая руки неизменным кухонным полотенцем, спросил, что тот думает о заведении. Мол, сильно ли оно изменилось за то время, пока он завоевывал славу в дальних краях?

Мой друг обвел кафе взглядом и сказал, что все осталось по-прежнему. За одним-единственным жутким новшеством — картиной во всю стену, демонстрировавшей не встречающееся в природе сочетание цветов. Картина изображала хайлендский пейзаж, озеро с горами, на фоне которых резвились непохожие на себя животные и птицы — орлы, олень, барсуки, фазан и куропатка. Под картиной сидел клиент — больше в кафе никого не было — взъерошенный человечек, который шумно прихлебывал суп и что-то бормотал себе под нос.

Тут владелец задал моему другу вопрос, которого тот опасался. Указав на раскрашенную стену, Тони спросил: «Ну, как вам моя фреска?» Мой друг сумел выдавить: «Э-э, неплохо, Тони, неплохо». Услышав эти слова, поедатель супа так и вскинулся: «Неплохо? Неплохо?! Это, по-вашему, фреска? Господи боже, да Венера Милосская перевернулась бы в гробу, если бы это увидела!»

Лучший образчик художественной критики, какой я когда-либо слышал; потрясающая честность, которой не мешало бы поучиться воскресным приложениям к нашим газетам. И эти слова прозвучали в культурном центре западной цивилизации, в Глазго! Что вы там бормочете, в своих захолустных Лондоне, Бирмингеме, Бристоле и Манчестере?

Причина обострения гражданской гордости состоит в том, что, выказав совершенно нетипичную для себя мудрость, Ричард Люс, министр искусства, назначил Глазго центром высокой культуры. Весьма вовремя.

Слишком долго Глазго пребывал в тени Эдинбурга. В умах тех, кто присуждает призы и почести, Эдинбург обладал своего рода привилегией на статус средоточия культурного наследия Шотландии; из-за этого многие жители Глазго точили зуб на столицу.

Глазго, этот город 70 (да, 70!) парков и лужаек, долго негодовал на упоминания о нем как о черной кляксе на теле Европы. Много лет он оставался жертвой кинодокументалистов, которые, когда им недоставало свидетельств о бесчинствах молодежных шаек, терроризирующих невинное население, не упускали случая подкинуть безработным молодым людям монетку-другую, чтобы они изобразили бандитов.

Отрицать бурное прошлое Глазго, конечно, неразумно. Однако мне кажется, что уже пора придать облику города некие положительные черты.

Несколько лет назад Глазго совершил культурный подвиг, отреставрировав Королевский театр — большой викторианский мюзик-холл, который в свое время отдали под телестудию, а потом он вообще сгорел. В отреставрированном театре ныне находится шотландская опера. В мире, поглощенном строительством автостоянок и высотных офисных зданий, это, можно сказать, настоящий шок….

Моя любовь к культуре возникла на самом деле из географической ошибки. Я родился и провел свои детские годы в Патрике, более всего известном, полагаю: футбольным клубом «Патрик Тистл»; это команда несколько сомнительного свойства — мой английский друг, однажды услышав результат матча между «Патрик Тистл» и «Мотеруэллом» (2: 1), сказал: «Господи, я всегда думал, что эту команду называют „Патрик Тистл Ноль“».

У входа в парк Келвингроув в Патрике расположены местная картинная галерея и музей, куда, многие воскресенья подряд, нас с моей сестрой Фло водили для приобщения к культуре (и скольжения по отполированному до блеска полу).

Некто в городском совете Глазго купил картину Сальвадора Дали «Христос святого Иоанна Креста», тем самым вызвав немалый переполох. Я всегда ощущал признательность к этому человеку, поскольку провел много счастливых часов, разглядывая картину. Это привило мне любовь к Сальвадору Дали и, что более важно, к сюрреализму в искусстве и в жизни в целом, что немало помогло мне в будущем.

В качестве особого поощрения меня каждые пару лет водили в Народный дворец, настоящий фольклорный музей Глазго. Это самый живой музей, который я видел, он посвящен истории Глазго и местному образу жизни, причем вовсе не отрицает юмор этого места. Музей изрядно пострадал по милости прессы и не слишком просвещенных членов городского совета, поскольку очутился в тени своего более богатого кузена, Коллекции Беррела, удобно расположенной в особняке Поллока.

Лично я предпочитаю видеть Коллекцию Беррела в ящиках, в заброшенных складах, в пустующих школах и покинутых церквях. Мой отец имел обыкновение торжественно указывать на такие школы. «Это здание хранит сокровища», — изрекал он, а я мрачно разглядывал закопченный и грязный домишко.

Культура моего Глазго — жизнь, работа, песни и смех. Это — культура города, известного своим упрямством и рожденного в бедности. Если подобное упрямство вам претит, я советую избегать Глазго.

Это — культура, за которую сражались (и победили) прославленные мужчины и женщины, ныне навечно граждане Глазго.

Это Джайлс Хавергел из Городского театра, Джон Каннингэм и Сэнди Гуди, Аласдейр Грей и Карл Макдугал, Лиз Локхэд, Элспет Кинг, сэр Александр Гибсон и Билл Маккью.

Моя единственная надежда, когда почетная мантия наконец-то возложена на достойные ее плечи, состоит в том, что громкие и пронзительные вопли шотландской прессы рано или поздно окажутся заглушенными голосами более рассудительных членов общества. Время истошных заклинаний и наивных просьб о признании давно миновало. Если вам повезло родиться здесь или вы оказались достаточно умны, чтобы перебраться сюда, тогда можете наслаждаться заслуженным признанием.