Шутка Вершителей

Часть первая. Глава пятая. Решение.

Утром я не пошла на работу, так как чувствовала себя разбитой. Подумала, что кому будет нужно, найдут и так. Отец проснулся с красными глазами и мутным взглядом. Температура за ночь у него так и не спала.

— Папа, тебе нужно лечиться, желательно, в своей постели!

— Ваух, — поддержала меня мама, — ты можешь заболеть и очень серьёзно!

— Ничего, девоньки мои, прорвёмся! Первый раз, что ли? Вот сходим на встречу со жрецами, а потом полежу, отдохну, правда, дочка? — отец храбрился, улыбался мне и маме, целовал проснувшихся внуков. Но всё это было как-то не так, не нормально, не естественно.

Кое как дотерпев до обеда, ровно в назначенное время мы стояли рядом с кабинетом главы. Папа расстегнул полушубок и снял шапку, и, хотя в помещении было не жарко, я увидела, как с его лица катится пот.

— Как ты? — спросила у него.

— Всё хорошо, не боись…

Когда Арьяна позвала к себе, мне показалось, что папу шатает. Я захотела подхватить его под руку, чтобы он не упал, но тут же выпрямился и спокойно дошёл до предложенного стула.

— Познакомьтесь, это — наш почётный житель Ваухан Ньево, кузнец и оружейник, и его старшая дочь Рокайо Ганн, поселковый лекарь, вдова, — услышала голос Арьяны и встала сразу же за спиной отца. И теперь я осмотрела тех, кто присутствовал тут же, в кабинете главы. За её столом сидели трое.

Это были мужчины разного возраста с бритыми головами и в одинаковых строгих чёрных костюмах. Один, высокий и худой, среднего возраста, смотрел на нас с отцом светло-голубыми глазами представителей старой аристократии. Двое других — юноша крепкого телосложения со странным рисунком на голове и пожилой мужчина с карими глазами и морщинистым лицом, на нас едва взглянули. Они продолжили смотреть на чашки с чаем, которые им предложила Арьяна.

— Это ваша дочь и сестра помогла скрыться чужаку и сама сбежала с ним во Врата? — очень тихо спросил голубоглазый, глядя одновременно и на меня, и на отца. Я сама не понимала, как это у него получалось. Тут мой отец закашлял, а я только сцепила руки в кулаки и выпрямила спину: отвечать на вопросы жрецов придётся мне.

Весь народ Адании испытывал страх и трепет перед Верховными. Эти люди посвящали свою жизнь служению Адании. И за это она награждала их. Кому-то за верную службу она давала дар предвидения, кому-то — неуязвимость в битвах, кому-то знания.

Какими дарами обладали именно эти жрецы, я не знала. От этой мысли у меня по коже пробежали мурашки.

— Глава, извините, можно расскажу я?

Арьяна посмотрела голубоглазого, тот слегка кивнул ей.

— Говори, Рокайо, и ничего не скрывай!

Я удивилась такой фразе и на секунду задумалась: а нужно ли рассказывать именно всё? И то, что Арьяна собиралась отпустить чужака, если бы он оставил в покое Миладу?

Но отступать было нельзя: жрецы были единственными людьми, кто сейчас мог нам помочь в поиске сестры.

Я начала свой рассказ, который, почему-то, оказался очень коротким. Молодой и старый так ни разу в нашу сторону и не посмотрели, а голубоглазый не сводил с меня глаз. Когда я замолчала, он спросил:

— Витер, что — ложь, и что — правда?

Старый тут поднял на меня свои глаза из под кустистых бровей и улыбнулся краешком губ.

— Всё — правда, девушка не врала, когда рассказывала, — я уже с облегчением расслабила кулаки, кажется, проверка была пройдена, — но… она кое-что не договаривает…

— Что? Горент, помоги нам!

И тут встал из-за стола молодой. Он был очень невысок, почти с меня ростом, а я даже для женщины была маленькой. Он сделал ко мне шаг и протянул руку.

Я, как заворожённая, смотрела на эту тянущуюся ко мне, как змея, руку. Казалось, что она становится всё длиннее и длиннее, и сейчас его пальцы коснуться моего лица. Меня начало мутить, и тут странный голос врезался мне в мозг:

"Говори, что тебе сказал чужак, говори!"

Я не могла противиться этому голосу и открыла рот, чтобы, как на духу, рассказать всё о моих снах и предсказании, но чужеродная сила вдруг вторглась в моё сознание и не дала мне вымолвить и слова. Рука, тянущаяся ко мне, исчезла, и я услышала вскрик и голос отца:

— Что тут происходит?

— Это не Великая, не её мощь, — вдруг писклявым голоском проговорил молодой, — сила не из нашего мира…

— Колдун мог поставить такой блок? — подал голос голубоглазый, пока я пыталась отдышаться. Отец поднялся со стула и обнял меня за плечи. Арьяна тоже подошла ко мне и стала странновсматриваться в моё лицо.

— Нет, такое человеку не по силам. Блок на воспоминания стоит на самом глубинном уровне, который доступен только Создателям…

Дальше я уже не вслушивалась, уткнувшись лицом в горячую отцовскую грудь, пропахшую домом и кузней.

— Глава, мы можем идти?

— Отец, а как же Милада? — только начала говорить я, как отец шепнул мне на ухо:

— Тут как бы тебя не ещё не потерять, Рокайо, пойдём домой, пока жрецы заняты.

Когда мы уходили, те действительно о чём-то негромко спорили, и мы, кивнув Арьяне, поспешили уйти.

— Она хоть не забудет их расспросить? — по дороге заговорила я.

— Узнаем, когда они уедут… Нечего дёргать рыжуху за хвост…

Мы дошли до дома, а там отец потерял сознание.

Три дня мы с мамой сражались за его жизнь. Всё таки та прогулка к Вратам и нервное напряжение из-за побега дочери сильно сказались на моём отце. Болезнь вцепилась в крепкого мужчину, как кузнечные клещи, и вытравить её из его организма было не просто. Мы с мамой ухаживали за отцом по очереди. Я тайком наблюдала за своей родительницей: мне не нравилось её спокойствие, какое-то странное, слишком неестественное.

По моему мнению, мама не должна была так себя вести после исчезновения Милады. Какой-то лихорадочный блеск в её глазах смущал меня.

Нас навестила Арьяна, но узнав, что отец серьёзно болен, отложила разговор о жрецах, Вратах и чужаке. Приходил Атрон, интересовался, когда откроется кузня, посидел на кухне, повздыхал. Отцу не становилось ни лучше, ни хуже.

Но на четвёртый день он ненадолго пришёл в себя и сказал мне, сидевшей тогда около его постели:

— Где… Рамина? Где… она…

— Сейчас позову, отец, сейчас, только выпей!

Прибежала мама, услышав мой голос.

— Рокайо, оставь нас… на минуту… — попросил отец, и я вышла. Мне хотелось послушать, что он скажет матери, но в коридоре крутились Бертин и Авидея, а при них подслушивать было не правильно, и мы с детьми уселись на кухне, дожидаясь прихода бабушки.

Когда та вошла, я поняла, что что-то произошло между отцом и ею.

— Мама?

В глазах матери блестели слёзы, а ещё появилось страшное выражение пустоты и боли.

— Мамочка, что происходит? Авидея, одень Бертина и погуляйте во дворе!

Авидея, как никогда, была очень послушна. Неужели последние события заставили её изменить своё поведение?

— Айо, всё хорошо, детка, всё нормально, — мама попыталась отговориться от меня, но я не дала ей это сделать.

— Мамочка, правду, — я подошла к ней и схватила за плечи, — хватит секретов! Они не приводят ни к чему хорошему!

— Твой отец… он…

— Говори, мама, смелее…

— Он запретил мне идти искать Миладу… Запретил…

— И куда бы ты пошла, мама?

— Во Врата… Доченька оставила мне подсказку… Я нашла это под её матрасом…

Мама достала из-за лифа свёрнутую в трубочку бумажку и отдала её мне. Я открыла её и поразилась: там была нарисована последовательность символов, которые нажал по очерёдно чужак. И стояла маленькая приписка: "второй глас Вена, третий — нельзя, ждать начала".

— Так что, Милада готовилась, и ты знала об этом?

— Айо, прости меня… прости…

— А ты собралась за ней? — мама только кивнула в ответ. — Ты сошла с ума! А как же отец? твои внуки, в конце концов! А я? Или я перестала быть твоей дочерью?

У мамы из глаз потекли слёзы.

— Ты… уже… взрослая, Айо… Справишься…

— И твоя Милада, мамочка, тоже уже взрослая! — крикнула я. — И пора ей самой научиться расхлёбывать последствия глупых поступков! В её возрасте я уже ходила беременная вторым ребёнком, мама! А ты и отец всё утираете ей сопли под носом!

От моих грубых слов лицо мамы перекосило и она заплакала.

— Отец, — потом сказала она, — он пообещал мне, что как выздоровеет… так отправиться за Миладой…

И в её глазах была вся надежда Адании.

— Ну уж нет! Она сама выбрала себе судьбу и дорогу! И я не позволю ни тебе, ни отцу, в таком преклонном возрасте бросить всё и умчаться в неизвестность! Только через мой труп!

Тут в спальне застонал отец, и я помчалась к нему, прихватив пузырёк с настоем и тряпочку для обтираний.

Мама ринулась за мной. Мои родители очень любили друг друга, и это всегда вселяло в меня чувство уверенности в собственном родном доме. У папы начался кризис.

Через неделю перевал стал полностью проходимым и проезжим, и мы ждали прибытия доктора из Стревина — центра наших Северных земель. Отец уже потихоньку вставал, но был ещё очень слаб. Мама стала ещё более тихой и незаметной. Я почти переселилась к ним, чему дети были очень рады. Комнату Милады так и не открывали. Один раз Авидея спросила у меня:

— Мама, а тётя Милада больше не вернётся?

— Я не знаю, дочь, не могу тебе сказать… А что?

— Мне нравилась у неё брошка. Она всё равно её не носила, в виде эльдвайса…

— Зачем она тебе? Хочешь, летом на ярмарке я куплю тебе такую же…

— Нет, мне нужна эта… На память…

У меня защемило в груди. Сестра, отправивишись за своими чувствами, совсем забыла о тех, кто её любит дома… Авидея очень любила мою взбаломошную и невезучую на мужчин сестрицу.

На следующий день на груди у Авидеи сверкала брошка, а мама перепрятывала ключ от комнаты Милады с таким выражением на лице, что у меня затряслись руки. Я решила проверить мамочку у доктора. Мне она не нравилась, как лекарке.

Через три дня прибыл доктор. Его поселили в гостевых комнатах Общинного дома, и я поспешила к нему туда, не смогла дождаться следующего рабочего дня, когда он уже сам пришёл бы ко мне в лекарскую принимать тяжёлых пациентов.

— Рокайо Ганн? — спросил у меня доктор, когда я представилась ему в дверях. Моложавый, слегка полноватый мужчина в длинном халате на голое тело с удивлением смотрел на меня.

— Мне необходимо поговорить с Вами…

— Эйтерсс Винн, к Вашим услугам, Рокайо Ганн…

— Извините, но завтра, возможно, нам с Вами будет некогда… А этот разговор очень важен для меня…

— Входите! — он сделал шаг назад, приглашая меня в гостинную. — Так, что у Вас случилось? Это личное, так понимаю?

Я знала, о чём попрошу городского доктора, только раз в год приезжающего к нам на двадцать дней для консультации местных жителей и моего обучения новым методикам лечения. В пределах разумного, конечно. Моё образование было средним, а дар лекаря — слабым, мне никогда не достигнуть высот в этой науке, но на своём месте я должна была приносить нашему посёлку, всю зиму находящемуся в изоляции, максимум пользы.

Выслушав мой сбивчивый рассказ о слабом сердце мамы, так расстроенной из-за "отъезда" сестры с женихом, о боязни её сумасшествия, доктор усмехнулся.

— Хорошо, Рокайо. Я и сам слаб в умственных болезнях, всё больше как-то лечу хвори телесные, но диагностику провести смогу. Завтра вечером, после работы, пригласите меня к родителям на ужин. За одно, проверю лёгкие Вашего отца. Как бы не развилась чахотка…

Обрадованная, я побежала к родителям, рассказать о приходе доктора. Конечно же, маме говорить я ничего не собиралась. Всё должно было быть подано под соусом: помощь переболевшему отцу.

Там я застала слёзы Авидеи и нахмуренный лоб её дедушки.

— Что случилось?

— Бабушка, ей плохо… — Авидея посмотрела в сторону лестницы на второй этаж. Оттуда раздавался шум.

Я поспешила наверх и застала там матушку, прибивающую к двери Милады две доски крест накрест.

— А-а-а, Айо… Уже пришла? Отец не захотел… Пришлось самой… Всё сама и сама! — с улыбкой закончила мама, вбивая последний гвоздь в доску, заколачивая дверь.

— Зачем?

— Я не хочу, чтобы из комнаты хоть что-нибудь пропало, Айо… Вот, Ави понадобилась брошка… Миладочка её не любила, а завтра? Что она захочет завтра? Нет, так нельзя… Вот вернётся твоя сестра и решит, что и кому стоит отдавать или нет…

За моей спиной раздались всхлипы: моя дочь, стоя на леснице, слышала весь монолог моей мамы, и сильно расстроилась. Я повернулась к ней.

— Авидея, детка, где твой брат?

— Во дворе с мальчишками…

— Забирай его и идите домой…

— А ты?

— Я скоро буду.

Когда за моей дочерью захлопнулась дверь, а мама чем-то загремела на кухне, а взглядом показала отцу на дверь к ним в спальню.

— Ты прости её, дочь… Бегство Милады совсем подкосило её… Разум Рамины не может с этим справиться.

— Я понимаю, папа… И не сержусь… — и я продолжила шёпотом. — Завтра я приглашу доктора из Стревина, якобы осмотреть тебя. Пусть он понаблюдает и за мамочкой.

— Может, попросить его осмотреть её из-за сердца?

Так мы с отцом и решили.

Следующий день был суматошным и тяжёлым, но мы с доктором, уставшие и голодные, всё-таки собрались на ужин к моим родителям, хотя я видела, что доктору уже хотелось отправиться на отдых. Но он не изменил своему слову.

Папа открыл нам дверь.

— Входите, здравствуйте! Я — Ваухан Ньево, отец этой важной лекарки.

— Очень приятно, доктор Эйтерсс Винн, коллега Вашей дочери.

За столом мы сидели вчетвером, дети уже поужинали и отправились в свою комнату играть и учить уроки.

Папа много шутил, мама смеялась. Впервые, после ухода сестры, в нашем доме была такая тёплая обстановка.

Затем доктор осмотрел отца и вынес свой вердикт:

— Лёгкие чистые, можете не волноваться. Серьёзные остложнения обошли Вас, Ваухан, стороной. И, пока я здесь, я могу ещё чем либо помочь вашей семье?

Он вопросительно посмотрел на мать и отца.

— Рамина… Твоё сердце… Ты не желаешь, чтобы доктор послушал его? — папочка был мягок и корректен до неправдоподобия.

— Я со своим сердцем живу уже пятьдесят восемь лет, Ваух. И знаю все его слабые стороны! — усмехнулась мама. — Только не говори, что твой осмотр доктором был всего лишь предлогом, чтобы осмотреть меня и послушать моё сердце! Вот Милада не стала бы обманывать меня, Айо, задумайся над этим! — и она выразительно задрала вверх свой подбородок.

Мамочка моя всегда отличалась умом, но если бы она знала, что доктор пришёл сюда не только ради её сердца, то, возможно, нам с отцом бы не поздоровилось.

— Ну, что Вы, Рамина, — ответил ей доктор, — да, Ваша дочь говорила мне про Ваше слабое сердце, но если Вы прожили с ним столь долго… То что уж тут говорить?

Доктор выразительно посмотрел на меня, и я поняла, что он уже что-то понял.

Когда он прощался с мамой, он взял её за руку и что-то долго-долго говорил о том, как она чудесно готовит, как она замечательно выглядит для её возраста, какая у неё умница дочь и молодец-муж. Мы с отцом стояли молча и ждали окончания этой сцены, как будто понимая: так надо.

А на улице, прощаясь около калитки, доктор сказал мне:

— Если честно, Рокайо, утешить мне Вас не чем: вашей матушке жить осталось не так долго. Сколько, сказать я Вам не скажу. Это могут быть два дня или десять, но таяние снега тут у вас в горах она не переживёт. Спокойной ночи, крепитесь…

Вот с такими словами он развернулся и ушёл, а я осталась и смотрела ему в след, пока его тёмный силуэт не скрылся за углом. Я не могла потом вспомнить, как попала в дом, что сказала отцу, как ложилась спать в одной кровати с Бертином. У мамы и папы нам приходилось ночевать всем вместе. Очнулась я уже посреди ночи, осознав открывшуюся истину: сердце мамы не выдержало бегства сестры в неизвестность, и она скоро умрёт!

На следующий день у меня с отцом состоялся тяжёлый разговор.

— И что, ничего нельзя сделать? — в пятый раз спрашивал он меня, вгоняя кувалдой в болванку железную скрепу. Так он возвращал себе физическую форму. Да и поговорить с ним дома у нас вряд ли бы получилось.

— Нельзя. Эйтерсс говорит, что и так Ада ей много лет отмерила с её болезнью.

И мне вспомни лись точно такие же слова, сказанные мамой до всех этих событий, ворвавшихся в нашу семью, словно ураган или землетрясение.

— Конечно, я не думал, что моя младшая дочь учудит такое: уйти с чужаком в другой мир… Жива ли она, а, Рокайо? Как ей там, если жива?

— Я каждый вечер молюсь за неё Великой, папа… Но мы с тобой сильные, всё выдюжим, но мама… Мама так любила её!

Через семь дней мама слегла. Доктор осмотрел её, а потом покачал головой.

— Я скоро отбываю в Стревин, мог бы взять её с собою, проконсультироваться ещё с кем-нибудь из докторов, опытнее меня, но, боюсь, что мы её не довезём… — говорил он потом мне и отцу на кухне.

На следующий день я оставила на доктора все дела и осталась ухаживать за мамой. Она впала в беспамятсво и постоянно бредила. Её руки становились то холодными, как лёд, то обжигали своей горячностью.

А рано утром она проснулась и посмотрела прямо на меня, сидящую рядом с ней на стуле.

— Айо?

— Да, мамочка…

— Сколько я проспала?

— Сутки…

— Где Ваух?

— Ещё спит, очень рано…

— Пусть спит… Послушая меня, Рокайо Ньево, — её глаза вдруг лихорадочно заблестели, — пообещай мне, что ты сделаешь всё возможное, чтобы отыскать сестру. Она должна знать, что её семья не бросила её, что мы все её любим!

— Обещаю, мама, только успокойся! — я вдруг испугалась, что её нервозность, этот лихорадочный блеск именно сейчас вгонят её в могилу, схватила успокоительный отвар и дала ей отпить несколько глотков.

— Всё… Хватит, — оттолкнула она кружку, — поклянись, Рокайо! Поклянись!

— Клянусь, мама, клянусь… Найду эту… сестрицу и всё передам ей!

— С отца я уже взяла такую клятву, так что помните об этом!

Нет, моя мама, Рамина Ньево, не умерла ни в этот день, ни в следующий. Мара забрала её ровно на тридцатый день бегства сестры. Предав земле её тонкое, жёлтое тело, мы с отцом два дня молчали между собой, общаясь только с Авидеей и Бертином. А на третий день я убирала в доме у родителей, куда переехала уже во время болезни отца, и мне на глаза попался клочок бумаги с символами Врат.

Я уже приняла решение, когда мне приснился странный сон. В нём я опять видела чужака. Тот стоял на скале посреди пустыне, а затем превращался в врана и громко каркал над моей головой. И в его карканье мне слышался смех.