Симонов и Цапля

Глава шестнадцатая. Зов крови.

Весной 791 года до нас дошли слухи, что Карл Великий собирается основать несколько крупных поселений франков в северо-восточных областях Васконии, у моря, на границе с Аквитанией. Как я и предполагал, активная фаза войны с васконами была уже позади; франки оставляли васконам некоторую независимость и планировали совместно с ними бороться с Кордовским халифатом мавров. Деревня наша в это время была с головой погружена в хозяйственные работы – укрепляли и вспахивали ступенчатые террасы на склоне горы для последующего посева пшеницы, расчищали и возделывали виноградники и полузаброшенные яблоневые деревья. В последние месяцы в деревню вернулось из франкского плена несколько мужчин, и казалось, что вместе с ними сюда уже окончательно пришла мирная жизнь. Известие о новых поселениях франков, тем не менее, весьма встревожило наших старейшин; было решено ждать и наблюдать за развитием событий.

Долго ждать не пришлось – в конце апреля к нам пожаловала делегация франков в сопровождении внушительного конного отряда. Глава деревни, зная о моем, когда-то привилегированном положении в захваченном франками Риме, пригласил меня на переговоры; мы вместе с ним и еще одним нашим стариком, весь вечер и полночи общались с франкскими послами. Нам была обещана защита от нападений мавров при условии нашего согласия на торговлю и сотрудничество с новыми поселениями франков на аквитанских границах. Франки предлагали нам отдавать часть урожая пшеницы и винограда на нужды этих своих деревень, в обмен на различные товары из империи; также они намекали на дружбу и совместную мирную жизнь васконов и франков, как стратегическое видение Карла Великого по отношению к нашей провинции.

Всю следующую неделю наши местные гудели и общались с жителями соседних деревень, которые получили от франков схожие предложения. Ни внутри нашего сообщества, ни между деревнями, не было единого мнения относительно того, как нам следует ответить франкам. Партия войны оказалась примерно равна партии мира; все понимали, что принимать предложение франков – унизительно, а отказываться – смерти подобно, но одни предпочитали принять унижение, а другие – смерть. Никто не мог ответить на вопрос – как возможно плюнуть в раны всех искалеченных, предать память всех погибших в борьбе за свободу васконов, которая велась против франков уже более полувека. Я сдержанно высказывал свое мнение; разумеется, я принадлежал к партии мира, но, будучи здесь человеком новым, старался говорить не слишком громко и лишь тогда, когда меня спрашивали. Адальрик стоял за войну, София хмурилась и молчала. Через две недели за нашим ответом должен был прибыть франкский отряд. Женщины здесь имели право голоса наравне с мужчинами, что немало удивило меня.

В конце концов на совете всех окрестных деревень было принято такое решение: мы соглашаемся на покровительство Карла Великого и защиту франками наших южных границ от набегов мавров, но в ответ обязуемся лишь выращивать для франков виноград и передавать его безвозмездно, ничего не требуя взамен. Адальрик, вся молодежь и многие старейшины, конечно, негодовали, но что поделаешь – как ни крути, а васконы на данный момент были обескровлены и воевать с франками по-настоящему все равно не смогли бы. Франки приняли наше решение весьма спокойно и даже удовлетворенно, что удивило некоторых местных; я же прекрасно понимал этот типичный имперский метод. Я знал, что даже такой договор позволит франкам заложить фундамент дальнейшей покорности и непротивления, но помалкивал об этом.

Мы разбили несколько новых виноградников, а все существующие, где уже началось цветение, отдали под нужды франков и отрядили туда работать треть всего женского населения деревни. Когда же, в начале сентября, пришло время сбора урожая, то встал вопрос о том, кто займется доставкой собранного винограда франкам. Решительно никто не желал взять эту роль на себя. Необходимо было несколько раз в течение месяца отвозить груженую виноградом телегу вниз, на побережье, в те самые новые франкские поселения, лежащие в трех днях пути от нас. Местные жители многозначительно поглядывали на меня, поскольку я хорошо знал франкский, и вообще был здесь чужаком; я же поглядывал на Софию, ожидая ее мнения. «Не вмешиваться и не влиять», – так я давно уже постановил для себя здесь, и более или менее успешно следовал этой линии. Мы не говорили с Софией на эту тему, оба избегали ее, и Адальрик тоже молчал, но заметно злился и кипел. Время, однако, поджимало и взгляды местных становились все красноречивее; однажды вечером, за ужином, София сказала:

– Бен-Шимон, ничего не поделаешь. Возьми доставку винограда на себя. Мы с Адальриком поможем тебе. Давай отвезем виноград все вместе, втроем.

Я посмотрел на Адальрика. Он глядел на меня без всякого выражения, пустыми, отрешенными глазами. «София, конечно же, уговорила его, – подумал я, – ну и отлично».

Новые франкские деревни произвели на меня удручающее впечатление. Сюда из отдаленных регионов империи переселяли самых беднейших крестьян, проштрафившихся и уволенных из армии солдат, прощелыг всех мастей и вышедших на свободу преступников. Этих несчастных свозили сюда силой; неженатые жили в общих бараках, немногим отличающихся от тюрьмы; для семейных строились жалкие лачуги. Все, кто попал сюда, натерпелись от империи немногим меньше, чем васконы, не имели никакого понятия, как жить на новых землях и были страшно напуганы соседством воинственных горцев. Деревни были плохо, наспех построены, а переселенцы брошены на произвол судьбы; кто-то начал распахивать угодья для земледелия; другие осваивали ремесло рыбаков; в целом люди здесь бедствовали и еле сводили концы с концами. Так смотрел на вещи я, но совершенно по-другому относились к этому София и Адальрик – для них все это были страшные, кровные враги – это были франки, и не имело значения, какие именно. Я пытался делиться с Софией и Адальриком своими ощущениями по поводу этих несчастных, и был как будто услышан и понят, но все равно видел, что ненависть и презрение были неугасимы в васконских сердцах моих друзей.

Два раза мы без всяких приключений отвезли виноград во франкские поселения и вернулись назад. Но на третий раз произошло то, чего я со своим многовековым опытом не мог предвидеть, что никак не укладывалось в моей голове. Вспоминая тот день, я думаю, что, может быть, я и заметил в первые наши две поездки к франкам, что София и Адальрик ведут себя немного странно, но не придал этому значения, списав все на их волнение и плохое понимание франкской речи. В те два первых раза, пока мы ожидали прибытия местного распорядителя, мои друзья часто отлучались по нужде и как будто что-то высматривали. Но в третий раз, когда мы проезжали солдатский кордон, София вдруг крепко обняла меня, поцеловала в лоб, и сказала: «Я не прощаюсь. Скоро увидимся в раю». Я не успел даже удивиться, как вдруг Адальрик, спрыгнув с телеги и подойдя к солдатам, что-то тихо сказал им и указал на меня. Также он стал показывать на кусты с правой стороны дороги; четверо солдат тотчас подскочили ко мне, скрутили мне руки, и обнажив свои мечи, потащили меня в эти кусты со словами: «Говори, мерзавец, где прячется твой сообщник». Пока мы рыскали в кустах, а я бормотал, что ничего не понимаю, на дороге послышался шум, я оглянулся и увидел, как из зарослей с противоположной, левой стороны дороги, стали выскакивать васконы с мечами и в кольчугах; их было, наверное, с десяток; они набросились на пятерых оставшихся возле телеги франков и началась стычка. София и Адальрик примкнули к нападавшим, подхватив откуда-то с земли топоры; пятеро оказавшихся в меньшинстве франков были убиты в полминуты; двое солдат из моей группы с опозданием бросились на помощь к своим и также рухнули замертво. Последние двое солдат, что остались со мной, поволокли меня куда-то дальше в лес; я попытался вырваться от них, но получил сильный тупой удар по голове и потерял сознание.

Очнулся я в середине ночи, на голове вскочила шишка от удара, но в остальном я чувствовал себя вполне нормально. Я был заперт в тесной деревянной каморке; свет факелов проникал сюда сквозь широкие щели между досками, и я мог видеть все, что происходит снаружи. Там прохаживались взад-вперед мои стражники, они тихо переговаривались, и я понял из обрывков их слов, что они ожидают прибытия командира. К моему ужасу, через полчаса во двор, действительно, вьехал конный отряд из пяти всадников; первый из них спешился и подошел к моей охране.

– Где тот, которого вы захватили? – спросил он.

– Здесь, в пристройке, командир. Мы его оглушили, он без сознания.

– Хорошо, смотрите за ним в оба. Завтра допросим его и сразу прикончим.

– Да, командир. Как нам повезло, что ваш отряд прибыл к нам позавчера. Эти горцы перебили весь кордон кроме нас двоих. Вы должны вызвать подкрепление и увеличить наш гарнизон хотя бы до пятидесяти человек.

– Несомненно. Я уже послал гонца. Через несколько дней сюда прибудут две роты из Аквитании, и мы накажем эту деревню, откуда прибыла телега. Эти головорезы уничтожили почти весь мой отряд. Среди них была даже одна женщина.

– Васконы все убиты, командир?

– Все до одного убиты, никто не спасся.

– Эту деревню к черту вырезать всю, командир.

– Всю не получится, хотя надо бы. Скорее всего, нам прикажут сжечь деревню и вырезать мужчин, но женщин и детей в последнее время трогать запрещено – их мы рассеем по соседним деревням. Ладно, утром с вашим пленником – ко мне.

– Да, командир.

Конный отряд уехал и воцарилась тишина, а под утро мои охранники начали клевать носом и прилегли отдохнуть; мне удалось выломать доску в стене каморки и вылезти наружу. Я бесшумно добрался до зарослей на краю деревни и сломя голову начал продираться сквозь них, надеясь достичь предгорий до начала погони. Мне удалось это; я карабкался наверх, избегая дороги и даже мелких тропинок, и за полдня достиг вершины горы, откуда видна была наша деревня. Еще за три дня я добрался до нее; все здесь было как будто спокойно, и никто не знал о том, что случилось. Я созвал всех на собрание и забил тревогу; выяснилось, что все принимавшие участие в набеге васконы, кроме Софии и Адальрика, были из других деревень. Возмездие, несомненно, уже приближалось к нам; все здешние обитатели до заката собрали свои пожитки и тронулись в путь. Я, к своему великому изумлению, не нашел в своем мешке, всегда лежавшем возле кровати, мою цаплю. Сердце мое опустилось. Только сейчас я вышел из шокового состояния и начал соображать. Я побежал к лучшей подруге Софии и спросил ее, не видела ли она мою серебряную статуэтку.

– Да, София отдала мне ее прямо перед тем, как вы отправились. Мой сосед ведь в тот же день уезжал в Памплону на ярмарку. София сказала, что тебе статуэтка больше не нужна, и что деньги от ее продажи нужно отдать кому-то в другой деревне, кажется, для покупки оружия. Да вот и сосед, давай его спросим, – таков был ее ответ.

– Да, я продал ее три дня назад, уже и не помню, кому, – подтвердил сосед.

«Боже мой, Боже мой! Она забрала мою цаплю! Она забрала мою цаплю! Значит, вот так это свершилось? Вот таким образом? Это и есть то самое предательство? София, зачем? Любимая, зачем? Нет уж, к чертовой матери такую удачу. Увижу Бога – отрежу ему голову, если она у него есть», – думал я, покидая деревню вместе со всеми. Страшная, какая-то уродливая и серая радость, похожая на ущербную проститутку, вынырнула из разлитого в моей душе горя и улыбнулась, обнажая гнилые зубы. Господи, неужели мы можем получать причитающееся нам, заветное и выстраданное, только за счет таких потерь? Неужели это таки оно? Внутренний голос ясно подтвердил мне, что да, первое завоевание из моего пергамента свершилось.

Я отправился в Памплону и пару дней искал там мою цаплю. Решительно никто ничего не знал о ней, все гости и продавцы ярмарки давно разъехались. Тяжелая плита усталости и безразличия уже накрывала меня, я понял, что не смогу сейчас колесить по свету в поисках статуэтки, тем более, что она наверняка вскоре окажется у мавров. «Да, так, наверное, все и должно быть. Я найду ее спустя годы», – решил я и отправился в Нарбон, где сел на корабль и отплыл на Лемнос.