Симонов и Цапля

Глава двадцать пятая. Предательство.

За время нашего французского путешествия Джон, казалось, совершенно умиротворился и даже как-то помолодел – все мы молодеем, когда встречаемся со старыми друзьями, окунаемся в сладкий дух нашей юности. Его девушка вернулась из Бристоля и вскоре Джон, при упоминании о ней, стал использовать слово «невеста», из чего я заключил, что он счастливо определился в своих сомнениях. Мне казалось, что передо мной – типичная история смирения потерявшегося в своих духовно-творческих поисках мужчины, который в конце концов, в целях самосохранения, бросает якорь в тихой гавани заботливой женщины и оставляет бесплодные попытки реализовать свои юношеские честолюбивые амбиции.

На меня же наша поездка оказала ровно обратное действие – я захандрил, захотел обратно во Францию, вновь начал сомневаться в осуществимости своей миссии, в общем – потерял покой. На окружающих это, наверное, никак не сказывалось, и Джон почти не замечал этого; сам же я думал, что именно из-за этого на меня начали сыпаться разные неприятности в таких делах, где раньше все было в полном порядке. Сама Англия словно почувствовала, что я готов изменить ей, и захотела наказать меня.

Лишь только я позволил себе не вскрывать письма от квартирной хозяйки чуть подольше, как пропустил известие о грядущем ремонте; работники застали меня в постели и заявили, что им уплачено именно за эти дни и я должен покинуть квартиру на две недели. Хозяйка приготовила для меня на это время другое жилище поблизости, но поскольку я не отвечал не ее письма, она решила, что я нашел что-то сам, и сдала это жилище другим постояльцам. Джон, узнав об этом, умолял меня пожить у него, я согласился и провел две недели под испепеляющими взглядами миссис Хаксли, которая, наверное, думала, что апокалипсис уже близко, раз мир докатился до такого вопиющего события, как проживание еврея в доме английских аристократов. Впрочем, мы с Джоном лишь ночевали в его особняке, а все свободное время проводили в театрах и на августовских ярмарках. На одной из них каждый вечер показывали прелюбопытную трагедию о каком-то римском военачальнике, строившем козни против королевы Готов; мне было очень забавно видеть сцены, похожие на те, что я наблюдал своими глазами многие столетия назад. В пьесе играли прекрасные актеры; лишь много лет спустя я узнал, что одним из них был автор самой трагедии – Уильям Шекспир. Впоследствии, вспоминая мой английский период, я очень жалел, что так никогда и не познакомился с этим человеком, хотя знал его в лицо, поскольку часто обедал вместе с ним и другими актерами в ярмарочных трактирах.

Лишь только я позволил себе чуть больше задумчивости и рассеянности, как, уходя однажды последним из офиса, забыл закрыть на замок дверь во внутренний дворик. Эта дверь почти всегда оставалась незапертой, но именно в ту ночь офис ограбили, и меня обвинили в халатности и недосмотре. Мне было наказано выплатить стоимость украденного из собственного кармана, но поскольку таких денег у меня не было, мне предстояло в течение следующих пяти лет отдавать для погашения долга половину своей зарплаты. Джон вступился за меня, и пользуясь своими старыми связями в высших кругах, добился, чтобы этот срок уменьшили до года; я подозревал, что часть денег он выплатил за меня сам.

В конце осени 1590 года меня отправили на неделю с деловой поездкой в Оксфорд – я должен был провести там встречи на нескольких кафедрах, объясняя новые стандарты и инструкции королевской палаты мер и весов. Вместо недели я провел там десять дней, и вернулся в Лондон вечером 30 ноября. Экипаж довез меня до Лиденхолльского рынка, откуда я отправился домой пешком; по пути я заглянул в продуктовую лавку и столкнулся там с девушкой Джона. Я давно хотел поговорить с ней о моем друге и обрадовался такому случаю.

– Ну что же, Джон уже никак иначе, чем невестой, вас не называет. Я очень рад за него и надеюсь, что скоро смогу присутствовать на вашем бракосочетании и выразить вам искренние пожелания долгой и счастливой совместной жизни, – сказал я ей.

Она вдруг изменилась в лице и потупилась, а потом подняла на меня полные гнева глаза и сказала:

– Боюсь разочаровать вас, но свадьбы не будет. Этот негодяй совсем сошел с ума и я послала его ко всем чертям. Всю последнюю неделю он сидит взаперти и колдует над какой-то серебряной статуэткой, а мне он заявил, что… впрочем, это мое личное дело.

– Что вы сказали? Над чем он колдует?

– Над статуэткой птицы. Он лепит с нее очередную скульптуру Давида. Он совершенно рехнулся, и я буду с вами откровенна, ведь вы его близкий друг – он нанес мне такие оскорбления, которые я никогда не прощу ему.

Я побежал домой – окно в мою кухню было разбито и заколочено досками; из квартиры ничего, кроме моей серебряной цапли, не пропало. Я немедленно отправился к Джону, но в его особняке меня уже поджидала полицейская засада. Меня немедленно арестовали по обвинению в разглашении государственных секретов и шпионаже в пользу Франции. На следующий день в здании Ньюгетской тюрьмы состоялся суд, на котором присутствовали всего два человека – я и мой судья. Мне было заявлено, что на меня был получен донос от людей, «чья высокая репутация не оставляет никаких сомнений в моей виновности». Донос уличал меня в передаче секретов палаты мер и весов французским шпионам в Оксфордском университете. Судья предложил мне одно из двух наказаний на выбор – пожизненное заключение в Ньюгетской тюрьме, или бессрочная высылка из Английского королевства, без права возвращения. Я немедленно согласился на второе и в начале декабря 1590 года был посажен на военный корабль и покинул Англию с небольшим мешком личных вещей, который полиция передала мне из моей квартиры.