Скопус. Антология поэзии и прозы

ПРИВЯЗАННОСТЬ К ХОЗЯИНУ

НЕ СЫГРАЛА НИКАКОЙ РОЛИ,

НАПРОТИВ:

ОН БЫЛ ПРИВЯЗАН К ДЕРЕВУ

И ПОКИНУТ.

А на том берегу — лебединая стая,

И густая трава, и листва у воды,

А у самой воды — колыбелька пустая,

Камыши, и рукою подать до беды.

О, эта громоздкая склонность к простуде!

И спутав сезоны, ее не насытить…

Пятьдесят пять сановников вкупе и в ступе

Толокли безнадежную пакость событий.

И не было розы под розовым небом,

Но белая тьма.

Но фонарь переулка

Науськивал: «Дядя, часы свои сверьте!»

На белом, неслыханно тихом пороге

Стояла зима.

Возвращался с вокзала

Носильщик, убитый естественной смертью…

И не стоит всерьез о причине узора:

Этот поезд хвостом извернется сиреневым —

И не раз, и не пять.

Но нарвется на Анну Каренину…

А РОЗА УПАЛА НА ЛАПУ АЗОРА.

Господь тревожит тех, кого он любит,

А остальных пускает по спирали;

Однако помни: это тоже люди.

Но то, что аист не удержит в клюве,

У нас с тобой на время отобрали:

Господь тревожит тех, кого он любит.

Оставь мои дела до лучших судей.

Бросают нищим косточки от сливы:

Однако помни — это тоже люди.

Того не бойся, этот не доплюнет;

Попробуй притвориться терпеливой —

Господь тревожит тех, кого он любит.

Там — ничего похожего не будет.

Не все, конечно, это понимают,

Однако помни — это тоже люди.

Худые не застрянут в этом люке…

Твой аист никого не возвращает…

Господь тревожит тех, кого он любит,

Однако помни — это тоже люди.

Мы с тобою всякие дела

Делали из синего стекла.

Чтобы нас хоть что-нибудь спасло

Мы с тобой любили ремесло.

Все не так — узнали мы потом;

Даже говорили не о том:

Если наш корабль не взлетит —

Нам никто ошибки не простит,

Нас с тобою красная вода

Понесет, закрутит навсегда.

Помедлишь — и опять звонки и перемены

Тебя отговорят от неуплаты в срок…

Вот море. По песку герой взойдет на сцену;

Вот чья-та голова нырнет, как поплавок.

Малыш подбросит мяч, а этот мяч повиснет,

И раскалит пески, и глянет в камыши.

Малыш пойдет к воде — и сразу, и не пискнет

Вот у кого дела отменно хороши;

А мудрость никогда не делает погоды.

Но хочется писать как раз наоборот —

Как низок человек, пока он входит в воду,

Какой он великан, когда уже плывет.

А там и вправду золото давали.

А кто-то попросил немного меньше —

Так напихали полные карманы

И выгнали: грозили, что побьют.

И вот он ходит от окна к окошку,

Все говорит: возьмите, ради бога…

Но не берут. А выбросить в канаву

Не смеет он — на это есть закон.

В тюрьме, конечно, кормят до отвала.

Но поработать до седьмого пота

Не позволяют. И к шестому часу

Бедняга понял, что неровен час.

По осени цыплят не досчитались;

И некто отказался от бессмертья,

Чтоб делать зло, но только бескорыстно.

А вскоре надорвался и погиб.

Ты говоришь, потомки разберутся?

Смотри, они давно уж разобрались,

И памятник из золота отлили —

Внутри пустой, снаружи золотой.

Беспокойная дорога

Бестолково навела

Не на глиняного бога,

А на самый край села.

Лампа, словно не забыла

Колдовские времена,

Не на все окно светила,

А на краешек окна.

Ты как будто полководец —

Так застань его врасплох,

Потому что был колодец,

Да похоже, что засох.

Не собрать ему пожитков:

Измотала беглеца

Не дорога за калиткой,

А тропинка от крыльца.

Я был готов перевернуть весь свет:

Когда, мол, эти жуткие невежды

Нам возвратят гражданские одежды? —

Молчание шуршало мне в ответ.

Я звал к оружью многих храбрецов.

И многие пошли бы; но мешало

Все то, что их когда-то потешало,

Но стало им судьбой в конце концов.

В моей палатке тихо и тепло.

Я вышел в бой один. Но как назло

Противник избегает поединка.

Вчера, казалось, я его настиг;

Но он продиктовал мне этот стих

И, в тень войдя, исчез, как паутинка.

Я разбивал печальные сонеты,

Как будто близок день моей печали.

Звучали как из робкого десятка

На клавесине третьего десятка

Серебряные струны седины.

Издохла кошка юности моей,

И люди соглашались и дивились:

«Так сладко жить! Так глупо умирать!»

Круг августейших облаков

Над шапочкой Ерусалима.

А он себе играет зиму

И гонит ветер вдоль холмов.

Я дикой родины своей

Не понимаю с полуслова.

Она не сердится и снова

Все объясняет — что, мол, ей.

Неповторим лишь тот урок

Гражданской, что ли, обороны,

Когда оттуда, с небосклона

Вовсю трубил бараний рог.

Как туго я вхожу в игру…

Но знаю — чурики сгорели

Давно, еще на той неделе,

На том сосновом берегу.

Приходят ночью комары

И тычут мне воспоминанья.

И в благодарность за старанье

Я не прибью их — до поры.

Я — горный житель. И когда

Лечу я к морю что есть духу,

Мне кто-то сдавливает ухо:

«Ты что это? Зачем? Куда?»

Разучившись читать, а писать никогда

не умевши,

Возле неба, раскрытого настежь, стою;

Вижу, добрый мой ангел промчался куда-то,

весьма озабоченный,

Попрошу, может вспомнит еще на обратном

пути:

— Подари-ка мне книгу с большими

хорошими буквами…

Очень тихая песня за форточкой,

Форточка за морем,

Море заперто в клеточки

Десять на десять,

Четверка потоплена…

Как давно я иду

По обещанной местности —

Ни конца и ни края

Урокам словесности.

Все ненадежно, все течет;

Деревья злы необычайно

На то, что семя их случайно

Попало в этот переплет.

Вот, я владыке предложил:

Не начинался б ты на йоту,

А указал бы мне работу,

Чтоб не чужому я служил.

Нагнись, не пожалей труда,

Заткни озлобленные щели…

О, как мы беззаботно пели

О страшном дне, о дне суда!

Любимая! Который год подряд

На сцене не меняют декораций.

Стоят дубы. А в белизне акаций

Проводится семейный маскарад.

Неправда! И тебе невмоготу!

И ты сама картону знаешь цену…

За занавесом плещет зал. На сцену

Выносят ту же самую тахту.

Вот просветитель бьет из пистолета

По темной чаще. И ему за это

Иная жизнь увидится в лесу:

Я пробегу запретным коридором,

Лицо свое открою жадным взорам,

Скажу:

Под лед! Под Новый год! Под суд!